<к содержанию
<предыдущая страница
Часть 1
<предыдущая страница
Часть 1
Глава 22
НУЖНА ЛИ МУЗЫКА?
В коридоре ревкома было много народу. Колька подтолкнул Генкиного отца и, указывая на Острова, прошептал:
- Вот он.
Старик нерешительно подошел к Острову.
«Я все выскажу, - решительно подумал он, - все, что накопилось за это время. Я не молу молчать: искусство гибнет».
- Я хочу сказать… - начал он, - будьте добры, ответьте мне: вам, то есть вашей власти, нужна музыка? Музыка Глинки, Мусоргского, Чайковского?
Остров молча слушал, не спуская с него воспаленных глаз.
- Я хочу знать, - продолжал скрипач, - прошу вас, ответьте мне, правда ли, что революция все старое дотла уничтожит и создаст новое, свое. Я имею в виду искусство… Мне говорили, чтобы я свои мысли не высказывал, что вы, большевики, сочтете мои слова за оскорбление, но я не могу молчать. Я должен задать вам этот вопрос. Простите… - и он отступил на шаг.
Кольку охватили сомнения. Хорошо ли он сделал, что привел сюда старого музыканта? Но теперь уже ничего не поделаешь.
Генкин отец растерянно смотрел на утомленные лица красноармейцев, моряков, рабочих, рыбаков. В глазах у многих он прочел сочувствие, в некоторых – недоумение. Кое-кто смотрел осуждающе.
Низкорослый, плотный молодой матрос с широким грубоватым лицом, которому этот разговор мешал обратиться к Острову, небрежно сказал:
- Не до музыки, сейчас, дядя.
Все повернулись к нему, повернулся и Остров. Сердце у Генкиного отца сжалось…
Вот оно, началось… Никто его не поддержит. Выживший из ума старик послушался какого-то мальчишку, сопляка. Где он? Вон стоит, потупив глаза. Уши бы ему хорошенько надрать…
Колька стоял растерянный. Ему почему-то казалось: все знают, что он привел в ревком музыканта. «И зачем я это сделал?» - думал он.
- Так-то, - авторитетно повторил матрос и повел могучими плечами.
- Почему же так? – спросил Остров. – Не совсем понятно.
Матрос под его спокойным, испытующим взглядом слегка замялся, потом решительно заявил:
- Я не против этих граждан. Чайковского или других, только не до них сейчас. Авральное дело. Беляки под Герасимовкой, захватили Чернышовку, рвутся к Гремячему. – И, оборачиваясь к музыканту, добавил: - Ты не обижайся, дядя, не то сейчас время, чтобы слушать музыку. Революция – это, брат, не фунт изюма.
Ничего не ответив молодому матросу, Остров обратился к окружающим:
- А вы как думаете, товарищи? Может быть, и верно: революция, некогда музыкой заниматься, оставим ее до более спокойных дней. Как, а?
Один из рабочих, с острым взглядом черных глаз, твердо сказал:
- Путает, я думаю, товарищ моряк, в панику ударяется. Зря на музыку ополчился. Без нее никак нельзя. Человек без песни, как птица без крыльев, вроде курицы – только зерно клевать.
Матрос огрызнулся:
- Чего трепать языком, сейчас не гулянки справлять. Беляк, он не даст распеться – шею разом свернет.
- А и верно, - поправляя ушанку, осторожно вмешался один из рыбаков, - не до плясу. Тут каждую минуту страх, что деется, власть качается.
- Что, что, - переспросил Остров.
- Я говорю… - смутился рыбак, - кругом не совсем в общем… Да…
- А – а, - протянул Остров, - понятно. Что еще скажете?
Вперед выступил одетый в черную шинель пожилой матрос с забинтованной правой рукой, подвязанной за шею. Указывая на молодого моряка, он негромко сказал:
- Он не подумав рубанул, Андрей Иванович. Молодо – зелено, торопится. А надо бы и подумать. Отчего же это Ильи, как ни занят, революцию в мировом масштабе решает, а музыку уважает. Очень… Точно говорю.
Он говорил ласково-наставительно, словно прощая заблуждения молодому моряку.
Все насторожились. Кое-кто придвинулся поближе к пожилому матросу. Тот неторопливо продолжал:
- Как-то в Смольном пришлось мне быть, сам видел, как он подтягивал красноармейцам, рабочим с Путиловского, а в другой раз… - Рассказчик улыбнулся своим воспоминаниям и, словно боясь их растерять, умолк…
- Ну, давай, давай, - раздалось вокруг, - чего затих?
- Не выговорить.
- А ты выговори!
Остров также выжидательно смотрел на матроса.
- Дело обстояло так, - продолжал матрос, - выходит это из комнаты Владимир Ильич, а я в карауле был, на часах стоял у его кабинета. Выходит, а сам чего-то себе под нос напевает, этакое сильное и, как бы тебе сказать, уж больно красивое. Я к нему: «Владимир Ильич, уж не обессудьте, интересно узнать, что за песня?» А он на меня эдак посмотрел и спросил:
- Любите песню?
- Люблю, говорю, товарищ Ленин, с ней легче.
- Хорошо, говорит, вы сказали.
Матрос оглянулся, увидел лица, полные ожидания, снял здоровой рукой бескозырку и тихо промолвил:
- Не выговорить, братишки, хоть убей, не выговорит…
- Давай, давай, - теперь уж совсем требовательно загудели все, - ты что, шутки шутить? Давай, говорят.
Лоб у матроса покрылся испариной.
- Погоди, не мешай! – сказал он.
- Тихо! – крикнул молодой матрос, тот, который доказывал, что теперь не до музыки.
Но все и так стихли.
Пожилой матрос напряженно потер лоб, затем энергично отвел руку от лица и громко произнес:
- Ну, наконец-то, вспомнил – «пассаната».
- Соната «Аппассионата» Бетховена, - поправил Остров.
- Она самая, - будь неладно это слово, - радостно вздохнул матрос. – Точно, она!
Вздохнули с облегчением и все присутствующие.
Остров выждал немного и спросил:
- Так как же с музыкой, товарищи? Давайте решать, - в его глазах появились веселые огоньки.
Пожилой моряк ответил:
- Зал тут есть, недалеко, Андрей Иванович. Бывшее здание Дворянского собрания. Там и музыку слушать можно. Там сейчас агитпункт.
- Вот и решили, - с удовольствием сказал Остров.
- Что решили? – все еще не понимая, что произошло, спросил старый музыкант.
- Устроить концерт-митинг при агитпункте с участием оркестра губполитпросветотдела, - ответил Остров.
Музыкант развел руками:
- Но еще нет оркестра и ни в каком просветотделе он не числится!
- Поручаем вам его организовать, а просветотделу подскажем все остальное.
- Правильно! – раздались возгласы.
Музыкант вдруг воодушевился:
- А что? И создадим. И исполним для товарищей «Аппассионату», вальсы Чайковского.
Он огляделся вокруг и, видя доброжелательные, улыбающиеся лица, сказал:
- Я соберу со всего города музыкантов, это будет прекрасный концерт.
- Ну, а шестую симфонию Чайковского можно сыграть? – спросил Остров.
- Шестую? – музыкант метнул на Острова пытливый взгляд. – В офицерском собрании увлекались вальсами. А вы – симфонию! В такое время: голод, война, тиф. Ведь вы знаете, в этой симфонии рок – судьба, то есть – побеждает человека.
Остров, вытирая платком усталые, покрасневшие глаза, пробормотал:
- Инфлуэнца (грипп)совсем замучила. – Потом уже громко, чтобы все услышали:
- Напрасно вы думаете, что мы откажемся от всего лучшего, что было создано. А насчет рока… Мы с ним научились расправляться… Что же касается оркестра, о нем мы позаботимся. Выступайте в госпиталях, в воинских частях, на заводах. Вы нужны там. Решено?
- Решено, - машинально отозвался музыкант.
Все одобрительно загудели.
…Ушел Остров, разошлись многие другие, а музыкант все еще стоял и растерянно улыбался: «Что за времена наступили! Кажется мир действительно изменился. И – в хорошую сторону».
Часть 1
Глава 23
ОТЧЕГО ПОДОХ ПИРАТ
Целую ночь мерзли в очереди за керосином Мария Ивановна, Колька и Наташа и только в десятом часу утра получили по три фунта на карточку. Хорошо еще, что ребята временами грелись у костра, разожженного во дворе дома, иначе совсем бы закоченели.
После обеда Колька, по просьбе Дмитрия Федоровича, направился к знакомому бондарю выпросить два обруча.
Бондарь, болезненного вида человек, подбирая обручи, сокрушенно рассказывал зашедшему к нему колеснику об упавших заработках.
- Плохи дела, на хлеб с грехом пополам вытягиваем. Бывало, раньше из липы четыре бочонка сделаешь за день. А нынче где она, липа? Все больше сосна и осина. За день еле два с половиной бочонка сработаешь. Неспористо...
Колька, получив обручи, побежал к Дмитрию Федоровичу.
"Все сейчас живут нелегко, - думал мальчик по дороге, - перетерпеть надо. Вот, например, Остров, до чего большой человек, а досыта не ест".
Дмитрий Федорович поджидал Кольку. Оберегая от собаки, провел к себе. За обручи поблагодарил, усадил за стол - "чайком побаловаться".
Пили вприкуску по третьей чашке, пили и наслаждались, как вдруг Дмитрий Федорович отставил чашку и с огорчением сказал:
- Послушай, голубчик, неважные мы с тобой люди, честное слово, скверные людишки.
Колька вытер капельки пота с верхней губы и тоже перестал пить.
- Пьем мы с тобой чай не как-нибудь, а с сахаром, вприкуску, милый, а на других нам с высокого дерева наплевать. Забыли о других.
Слушая Дмитрия Федоровича, Колька почувствовал себя великим преступником.
- Все мы уважаем Острова. - Дмитрий Федорович поднялся и энергично заходил по комнате. - Да, мы его любим и ценим, а знаем ли, как он живет, в чем нуждается? Скажи, ты вот знаешь?
- Ему Мария Ивановна утром и вечером чай носит, - виновато сказал Колька.
- Чай? - Дмитрий Федорович огорченно покачал головой.
- И, наверное, с одной-единственной ложечкой сахара. Не говори больше об этом, дружок. Я знаю, у тебя доброе сердце, не заставляй о себе плохо думать. Неужели ты не понимаешь: у него умственная работа.
- А как же ему помочь? Все так...
- То-то и оно, не легко, но для него... Я придумал, да, да... Я получил от друга немного сахара. Это целое богатство.
- И вы отдадите Острову?
- Поделюсь, голубчик, с ним, но все это надо сделать, не обидев Андрея Ивановича.
- Правда, он может обидеться, - горячо заговорил Колька, 0 он еще подумает, что мы с Наташей отдали свою порцию.
- Вот, вот, - потирая руки, ходил по комнате Дмитрий Федорович. - Надо осторожно, не затронув его чувств. Знаешь, Коля, честные, скромные люди доброе дело совершают незаметно и, конечно, молчат о нем.
Колька очень хотел сделать для Острова приятное и хорошее, и он с радостью взял два кусочка сахара.
По дороге домой, крепко прижимая толстый том о трех храбрых мушкетерах, он решил тихонько от всех утром и вечером по кусочку сахара бросить в чай, который Мария Ивановна относила предревкому.
А дома случилась неприятность. Старый друг Пират, своей худобой напоминавший скорее скелет, чем собаку, прыгая и ластясь, сунул присевшему на корточки Кольке в карман морду и съел сахар.
...Утром, рядом с дверью, присыпанный снежком валялся дохлый Пират. Полные жалости, опечаленные, стояли над ним Колька и Наташа.
Мария Ивановна посочувствовала их горю:
- Подох с голоду или подавился костью, - заключила она.
В тот же день расстроенный Колька встретил неподалеку от своего дома Дмитрия Федоровича.
- Что с тобой? - пряча едва заметное волнение, спросил он у мальчика. - Отчего ты такой, голубчик?
Колька безнадежно махнул рукой.
- Пират умер.
- Кто? Кто?
- Собака... Пират, - отвернулся в сторону Колька.
- И это все, больше ничего не случилось? - осторожно, но настойчиво спросил Дмитрий Федорович. - Да полно, голубчик, перестань горевать. Собаку мы с тобой достанем получше Пирата.
Но Кольку не так-то легко было утешить. Выражение его лица по-прежнему оставалось пасмурным.
- А сахарок ты передал Острову?
Колька честно признался:
- Пират у меня съел сахар.
- Пират, - вздрогнул Дмитрий Федорович и изменился в лице. - Послушай, Коля, ты не огорчайся... А где сейчас этот Пират?
- Я его в прорубь спустил.
Лицо Дмитрия Федоровича снова приняло нормальный вид.
- Ну, я побежал. Приходи, только стучи погромче, а то Джека решили спустить с цепи. Время-то неспокойное.
Дома Дмитрий Федорович сказал Валентине Федоровне:
- Сахар сожрала собака, будь она проклята. К счастью, мальчишка бросил ее труп в прорубь.
После обеда Колька, по просьбе Дмитрия Федоровича, направился к знакомому бондарю выпросить два обруча.
Бондарь, болезненного вида человек, подбирая обручи, сокрушенно рассказывал зашедшему к нему колеснику об упавших заработках.
- Плохи дела, на хлеб с грехом пополам вытягиваем. Бывало, раньше из липы четыре бочонка сделаешь за день. А нынче где она, липа? Все больше сосна и осина. За день еле два с половиной бочонка сработаешь. Неспористо...
Колька, получив обручи, побежал к Дмитрию Федоровичу.
"Все сейчас живут нелегко, - думал мальчик по дороге, - перетерпеть надо. Вот, например, Остров, до чего большой человек, а досыта не ест".
Дмитрий Федорович поджидал Кольку. Оберегая от собаки, провел к себе. За обручи поблагодарил, усадил за стол - "чайком побаловаться".
Пили вприкуску по третьей чашке, пили и наслаждались, как вдруг Дмитрий Федорович отставил чашку и с огорчением сказал:
- Послушай, голубчик, неважные мы с тобой люди, честное слово, скверные людишки.
Колька вытер капельки пота с верхней губы и тоже перестал пить.
- Пьем мы с тобой чай не как-нибудь, а с сахаром, вприкуску, милый, а на других нам с высокого дерева наплевать. Забыли о других.
Слушая Дмитрия Федоровича, Колька почувствовал себя великим преступником.
- Все мы уважаем Острова. - Дмитрий Федорович поднялся и энергично заходил по комнате. - Да, мы его любим и ценим, а знаем ли, как он живет, в чем нуждается? Скажи, ты вот знаешь?
- Ему Мария Ивановна утром и вечером чай носит, - виновато сказал Колька.
- Чай? - Дмитрий Федорович огорченно покачал головой.
- И, наверное, с одной-единственной ложечкой сахара. Не говори больше об этом, дружок. Я знаю, у тебя доброе сердце, не заставляй о себе плохо думать. Неужели ты не понимаешь: у него умственная работа.
- А как же ему помочь? Все так...
- То-то и оно, не легко, но для него... Я придумал, да, да... Я получил от друга немного сахара. Это целое богатство.
- И вы отдадите Острову?
- Поделюсь, голубчик, с ним, но все это надо сделать, не обидев Андрея Ивановича.
- Правда, он может обидеться, - горячо заговорил Колька, 0 он еще подумает, что мы с Наташей отдали свою порцию.
- Вот, вот, - потирая руки, ходил по комнате Дмитрий Федорович. - Надо осторожно, не затронув его чувств. Знаешь, Коля, честные, скромные люди доброе дело совершают незаметно и, конечно, молчат о нем.
Колька очень хотел сделать для Острова приятное и хорошее, и он с радостью взял два кусочка сахара.
По дороге домой, крепко прижимая толстый том о трех храбрых мушкетерах, он решил тихонько от всех утром и вечером по кусочку сахара бросить в чай, который Мария Ивановна относила предревкому.
А дома случилась неприятность. Старый друг Пират, своей худобой напоминавший скорее скелет, чем собаку, прыгая и ластясь, сунул присевшему на корточки Кольке в карман морду и съел сахар.
...Утром, рядом с дверью, присыпанный снежком валялся дохлый Пират. Полные жалости, опечаленные, стояли над ним Колька и Наташа.
Мария Ивановна посочувствовала их горю:
- Подох с голоду или подавился костью, - заключила она.
В тот же день расстроенный Колька встретил неподалеку от своего дома Дмитрия Федоровича.
- Что с тобой? - пряча едва заметное волнение, спросил он у мальчика. - Отчего ты такой, голубчик?
Колька безнадежно махнул рукой.
- Пират умер.
- Кто? Кто?
- Собака... Пират, - отвернулся в сторону Колька.
- И это все, больше ничего не случилось? - осторожно, но настойчиво спросил Дмитрий Федорович. - Да полно, голубчик, перестань горевать. Собаку мы с тобой достанем получше Пирата.
Но Кольку не так-то легко было утешить. Выражение его лица по-прежнему оставалось пасмурным.
- А сахарок ты передал Острову?
Колька честно признался:
- Пират у меня съел сахар.
- Пират, - вздрогнул Дмитрий Федорович и изменился в лице. - Послушай, Коля, ты не огорчайся... А где сейчас этот Пират?
- Я его в прорубь спустил.
Лицо Дмитрия Федоровича снова приняло нормальный вид.
- Ну, я побежал. Приходи, только стучи погромче, а то Джека решили спустить с цепи. Время-то неспокойное.
Дома Дмитрий Федорович сказал Валентине Федоровне:
- Сахар сожрала собака, будь она проклята. К счастью, мальчишка бросил ее труп в прорубь.