ТАЧАНКА С ЮГА

 

 

Александр Варшавер

Моим сверстникам, комсомольцам-чекистам

двадцатых годов посвящаю

 

1

Поздней осенью 1919 года, вскоре после разгрома банд Юденича, из Петрограда на Украину переводились курсы красных командиров. Начальником медицинской службы курсов был назначен бывший ученик отца Самсон Павло­вич Вараксин, или Самовар, как звали его у нас дома.
Прозвище это появилось не случайно. Вараксин распи­сывался небрежно: Самсвар— и в этой его подписи вторая буква «с» была похожа на «о».
Однажды Самовар пришел к нам попрощаться и стал уговаривать маму отпустить меня на Украину.
— Уважаемая Татьяна Матвеевна, — говорил Само­вар,— это единственный выход сохранить Шурино здоровье. Посмотрите на него — кожа да кости! Ему нужно нормальное питание, а  где вы его возьмете? Нет никакой уверенности, что до весны с продовольствием здесь станет лучше. Идет зима, дров у вас нет... А со мной Шура бу­дет в тепле и сыт.


Мама плакала и не хотела слушать о моем отъезде. Самсон Павлович долго убеждал ее и наконец сердито сказал:
— Поймите же, в таких условиях Шуре немудрено будет заболеть туберкулезом.
Это подействовало, и мама согласилась.

 


Незаметно прошли три дня. Холодным утром за нами заехал на санитарной двуколке Самовар, и мы поехали по безлюдным улицам, на перекрестках которых кое-где еще сохранились неразобранные баррикады — следы не­давней обороны Красного Питера. Улица, площадь, еще одна улица — и вот уже воинская платформа Царскосельского вокзала1, последние мамины наставления, поцелуи, слезы. Звучит команда: «По вагонам!» Свистит паровоз. Дрогнула и поплыла назад платформа... Мать, все убыстряя шаги, идет за вагоном... побежала... машет платком. Еще ка­кое-то время сквозь слезы я вижу мамин платок. Потом постройки скрыли и вокзал, и маму...

*

Наш эшелон, состоявший из двенадцати теплушек и одной открытой платформы, на которой стояли две пушчон­ки и лежали какие-то укрытые брезентом ящики, полз мед­ленно, по восемь — десять верст в час, подолгу простаивал на всех станциях, а чаще всего неподалеку от леса, где при­ходилось запасаться дровами.
На шестой день пути поезд, вдруг резко дернувшись, остановился. Хлопнуло несколько дальних выстрелов. От головы эшелона тревожно зазвучала труба. Вдоль вагонов пробежал кто-то с криком: «Всем лечь на пол! Без команды из вагонов не выходить!»
При торможении от толчка чуть откатилась дверь те­плушки. Я подобрался к щели и, лежа на полу, стал наблю­дать просходившее. Прямо передо мной раскинулось чуть заснеженное поле в мелких кустиках, а за ним совсем близко чернел лес. Оттуда стреляли по эшелону из вин­товок.

 

 

«Первая рота, справа в цепь!» — раздалась команда, и в поле с винтовками наперевес выбежали курсанты. Раз­вернувшись цепью, изредка стреляя, они стремительными перебежками стали продвигаться к лесу. Рядом с бегущими вскакивали столбики снега. Курсанты падали, но тут же подымались и, пробежав несколько шагов, снова падали. Со стороны поезда, перебивая друг друга, застрочили пу­леметы. Я хорошо видел, как с деревьев, росших на опуш­ке, летели кора и щепки.
Курсантская цепь добежала до леса и с криком «ура» скрылась среди деревьев. Стало тихо, лишь изредка доноси­лись одиночные выстрелы.
Скоро все кончилось. Курсанты вернулись к эшелону. Потом пришел Самовар и рассказал, что в бою легко ране­ны два курсанта и что банда, обстрелявшая поезд, уничто­жена: трое бандитов убито, пятерых захватили курсанты. Чтобы остановить поезд, бандиты завалили рельсы бревна­ми. Курсанты быстро разобрали завал, и мы двинулись дальше.


Через пять дней после того короткого боя наш эшелон остановился на какой-то большой станции. Оказалось, что это и была наша конечная остановка.
Поселились мы у старой знакомой Самсона Павлови­ча— зубного врача Анны Петровны. Она уступила нам свой кабинет, убрав из него зубоврачебное кресло и бормашину, а сама разместилась в двух соседних комнатах. В нашей квартире жил еще какой-то работник сельской кооперации, неделями не бывавший дома, а маленькую светелку около кухни занимала прислуга, девушка лет семнадцати, бойкая хохотушка Катря.
Моя жизнь на новом месте постепенно налаживалась, здоровье окрепло, я поступил в седьмой класс трудовой школы и вскоре нагнал пропущенное с начала учебного года. Быстро подружился с ребятами. Меня избрали в школь­ный комитет, ввели в состав редакции рукописного журнала, я стал посещать городской комсомольский клуб и подал заявление о приеме в комсомол.

*

Красная Армия лишь недавно освободила от деникинцев наш город, и было здесь неспокойно. Случалось, мел­кие  банды   прорывались  на  окраины, грабили и убивали.
С наступлением темноты объявлялось военное положение. Тишину безлюдных улиц нарушали конные патрули, да из­редка раздавались один-два выстрела.
Однажды (это было в январе 1920 года) Самсон Пав­лович на несколько дней уехал в Харьков. В тот же вечер хозяйка ушла на ночное дежурство в больницу. Не было дома и соседа.
Приготовив уроки, я ужинал на кухне, слушая без­удержную болтовню Катри. Речь ее, из смеси русских и украинских слов, очень напоминала чириканье беспокойной птички: чирик —про соседку, чирик, скок — про новое платье, скок — про бандитов.


О бандитах Катря рассказывала чаще всего и с такими подробностями, что порой становилось страшно. Слушать ее можно было подремывая. Она не обижалась, а заметив, что я засыпаю, всплескивала руками: «Ох, я дурнесенька, вам же пора спаты!»
В тот вечер я лег спать рано и сразу уснул.
Проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Я открыл глаза и в тусклом свете луны, чуть про­бивавшемся сквозь замерзшие окна, увидел Катрю, стояв­шую возле дивана. В длинной до пят сорочке, она была похожа на привидение. Взволнованным, испуганным голо­сом Катря повторяла: «Шура! Шура, та проснись же! О гос­поди, разве можно так крепко спаты? Шура! Та вста­вайте же!»


Ничего спросонок не понимая, я приподнялся. В это время на улице ударил выстрел, потом другой.
— Матынька родная! — завопила Катря и сдернула с меня одеяло. Я вскочил.
— Что случилось?
— Там стукают... Кажут, из Чека...
— Где?
— Там, на кухне... я боюсь... Ой, беда! А вдруг то бан­дюги!..
Я накинул шинель и, не зажигая света, босиком прошел на кухню. Стучали, как мне показалось, не очень настойчи­во. Наступив на что-то мокрое и холодное, я подошел к две­ри и затаил дыхание.
Открывать или не открывать?


Вдруг голос за дверью сказал: «Нужно было по парад­ной лестнице...» Второй голос выругался и ответил: «Там
насупротив дверь командира, начнешь стукать, а он выско­чит с наганом! Вот тебе и будет парад!»
«Почему они боятся нашего соседа командира?» — поду­мал я и спросил:
— Кто здесь?
— Открывай! Чека с обыском! — Требование было под­креплено вполголоса отборной руганью.
«Раз ругаются и боятся парадной лестницы — значит не чекисты», — подумал я и, осмелев, спросил:
— Ордер есть?
— Открывай, хад ползучий, а то дверь сломаем! — И снова поток ругани. Это меня окончательно убедило, что за дверью бандиты, и я дерзко заявил:
— Без ордера не открою!
— А куды его подать, если дверь закрыта, хад ползу­чий, белогвардейская морда! — изливалось на меня из-за двери.
Я предложил подсунуть ордер под дверь или подождать, пока я позвоню хозяйке в больницу по телефону. Про теле­фон я соврал. Он был поврежден и уже больше месяца не работал.


Голоса за дверью тотчас смолкли, потом по лестнице застучали шаги, внизу хлопнула дверь. Стало тихо.
Я зажег свет. На полу, возле двери, растекались лужицы, в которых лежали комки тающего снега.
Вернувшись в кабинет, я застал Катрю почти успокоен­ной. Завернувшись в мое одеяло, она сидела на диване и, видимо, настроилась на долгий разговор.
— Кто там стукал? — спросила она. — Наверно, то были бандюги?
У меня не было желания выслушивать ее догадки. Я по­просил Катрю отдать одеяло.
— Иди к себе, Катря, — строго сказал я.
— Какой же вы чудной! Бандитов не испугались, а див­чины боитесь!
Я молча сел на край дивана, а Катря вдруг попросила:
— Шура, вы не рассказывайте хозяйке, что приходили недобрые люди: она напужается. А я пойду спаты.
Я вспомнил лужицы в кухне.
— Катря, откуда на кухне снег?
Она, как мне показалось, испуганно обернулась, а затем, весело рассмеявшись, воскликнула:
— Снег? Откуда он взялся? То вам показалось с испу­гу.— И, сбросив с плеч одеяло, со смехом протянула его мне: — Берите, смельчак! А то тут еще дождь пойдет.
Громко смеясь, девушка ушла.


Я укрылся одеялом, согрелся, но от волнения долго не мог уснуть, Кроме того, мешал заснуть какой-то неприятный запах. Комната была пропитана запахами лекарств, и к ним я уже привык. Но этот, напоминавший запах керосина, пере­бивал все знакомые. Шел он от спинки дивана, вернее, из щели между спинкой и сиденьем. Заинтересовавшись, я встал, зажег свет и выдвинул сиденье. В образовавшуюся щель была видна грязная мешковина. Что бы это могло быть? Я выдвинул сиденье до половины и отвернул мешко­вину. То, что под ней оказалось, заставило меня тотчас за­двинуть сиденье. На дне дивана лежали винтовки.


Склад оружия! Сразу же вспомнились петроградские газеты, в которых сообщалось о найденных складах ору­жия и о том, что скрывавшие его «заговорщики осуждены и расстреляны». Первая моя мысль была позвать Катрю, но я вспомнил ее насмешливые слова о моей храбрости — и охота звать ее пропала. Сообщить в Чека? Но телефон у нас не работает, а на улицу ночью без пропуска не выйдешь. Что же делать? Может быть, подождать приезда Самсона Павловича? Но когда еще он приедет? Оставалось одно — ждать возвращения Анны Петровны.
Утром, едва хозяйка закрыла за собою дверь, я позвал ее в нашу комнату.


— Анна Петровна, — спросил я, сдерживая волнение,— что у вас в диване?
Она удивленно посмотрела на меня.
— В диване? Разный хлам, ненужные инструменты, ста­рые вещи. Ты хочешь туда положить что-нибудь? — Анна Петровна была совершенно спокойна.
— Нет, я хочу кое-что показать вам.
Заперев дверь па ключ, я отодвинул сиденье и сдернул мешковину. Хозяйка ахнула и всплеснула руками.
— Боже, что это?
Винтовки, —ответил я, — но как они попали сюда?
— Закрой, закрой, сейчас же закрой, —- зашептала она, побелев, близкая к обмороку. — Господи, откуда это? Позови Катрю, может, это она... Может, это соседа Петра Сидоровича?
Мне стало ясно, что оружие для нее — полная неожи­данность. Мы договорились никому ничего не говорить, а о находке я сегодня же сообщу в Чека.

­­­­­­­­­­­­_________________________________________
1 Царскосельский вокзал — ныне Витебский.

 

<<<

>>>