Часть 1
Глава 2
ПЕРЕВОЗ
Наконец Колька у перевоза. В этом месте надо перейти по льду через Волгу. Перевоз гудел как-то по-особенному - зло и встревоженно. По ледяной дороге при свете пылающих костров вступали в город бойцы Красной Армии. Они отступали с Северного Кавказа через пустынные песчаные степи. Шли в далекий город на Каспий, чтобы отдохнуть, набраться сил для новых боев с противником.
Скрипя и подпрыгивая, двигались тачанки, арбы, орудия, зарядные ящики. На повозках и санях укрытые попонами, брезентом, негреющими солдатскими шинелями лежали и сидели раненые бойцы. Истощенные кони, почуяв жилье, ускоряли шаг. Ездовые на разные голоса подгоняли их.
Колька по сходням взобрался на вмерзшую в лед большую хлебную баржу. На ней было двое военных: молодой, могучего вида моряк в бушлате, в лихо заломленной на затылок бескозырке и невысокий, вооруженный винтовкой пехотинец. Они направляли прибывающих.
- Э-э-эй, пехота, навались, братки, дом близко! Выше голову, орлы! - размахивая руками, кричал моряк хриплым голосом.
- Шире, шаг, солда-тики! - поддерживал его пехотинец.
А матрос продолжал:
- Веселей, братки! Которым в госпиталь - полный вперед на Рыбную, а кто на отдых - на Степную.
Колька, захваченный этим зрелищем, отвлекся от своих переживаний. Он слышал, как говорили об этой армии в очередях, радовались ее победам. Теперь она отступала.
Никем не замеченный, Колька наблюдал за всеми из-за палубной пристройки, каким-то чудом не растасканной на дрова.
Дым, идущий от нефтяных факелов, ел глаза. Колька отошел в сторону и стал разглядывать остановившегося у баржи одногорбого верблюда, впряженного в арбу. Верблюд широко расставил длинные ноги и поник головой. "Устал очень", - подумал Колька.
На арбе лежали укрытые брезентом больные бойцы. Впереди сидел ездовой, по восточному обычаю спрятав под себя ноги. Борода у него напоминала замерзшую мочалу. Ездовой крикнул моряку:
- Эй вы, бисовы дети, куда раненых везти?
- Курс - на Рыбную, батя! - весело откликнулся моряк.
- "Батя", "батя". Эх вы, бисовы дети, - заворчал ездовой и хлестнул верблюда. - Ползи, чертяка, надоел ты мне, как горькая редька.
Матрос пригрозил пальцем.
- Не торопись, батя! Рано списывать такой корабль. Пригодится!
И тут матрос увидел Кольку. От неожиданности он присвистнул и совсем сбил бескозырку на затылок.
- А ты кто такой? Как попал сюда? Что тебе тут надо? Ну ты, юнга, говори... Да не бойся, милок! - шагнул он к Кольке.
Бежать было поздно. Мальчик опустил голову и тихо, будто самому себе, горестно сказал:
- У меня мать померла.
Помолчав немного, словно заново вникая в смысл сказанного, и добавил:
- Мамы у меня больше нет!
Матрос опустил ему на плечо большую, тяжелую руку:
- Понимаю... Большой крен в жизни. Что? Тиф? Голод?
Кольке вдруг захотелось рассказать матросу обо всем и о том, как тяжело на свете одному. Но он только выдавил:
- А отца у меня убили в Нобелевских мастерских.
Матрос прижал Кольку к себе.
- Пришлось же тебе хлебнуть горя! А за что... отца?
Колька коротко всхлипнул.
- Мама рассказывала, что он говорил рабочим: надо обшивать броней буксиры, баржи, флот готовить, белых весной гнать от города. А его из-за угла... наповал...
- Ух, гады! - стиснув зубы, процедил матрос и так прижал Кольку, что у того дыхание сперло. В лихой голове матроса мгновенно промелькнуло: Питер. Широкая булыжная Лиговка...
Семья машиниста Костюченко жила в подвале хмурого шестиэтажного дома. Поутру маленький Глеб залезал на подоконник и подолгу просиживал в ожидании солнышка. Проголодавшись, он спускался к стае таких же голодных братишек и сестренок, торопливо проглатывал еду и спешил занять свой сторожевой пост, боясь прозевать солнечный луч.
А потом пришло большое горе - умер отец.
Потрясенная смертью мужа, мать Глеба, робкая женщина, растерялась. От больших переживаний у нее стала трястись голова.
Она скрывала от детей, что ходила по дворам и просила Христа ради.
Позже, когда Глеб вырос, он поклялся: всю жизнь бороться за то, чтобы не было на свете унижения и нищеты.
- А ты леденцы любишь? - внезапно спросил матрос, заглянув в глаза Кольке. - Э-э! Тебе тоже не часто их есть приходилось, - голос его посуровел. - Может это к лучшему. Горького хлебнешь, век помнить будешь, а от сладостей - зубы портятся.
Он потрепал Кольку по плечу.
- Холодный ты, браток, как окунь морской!.. Петро, - позвал он своего напарника. - Дело есть. А ты, парень, не робей! Отец-то у тебя солдатом революции был, понимать надо! Так ежели ты настоящий солдатский сын, привыкай нюхать порох. Выше голову! Пускай всякая шваль падает и духом, и брюхом. Скоро мы им надраим! За нами, браток, не пропадет. За всех отплатим. Помяни слово балтийца: что контре причитается - все получит сполна.
- Чего звал? - подбежал пехотинец.
- Да вот одного окунька пристроить надо, - сказал матрос.
Но тут непредвиденное обстоятельство заставило их обоих на время забыть о Кольке.