Мария Прилежаева
Маняша
Повесть для детей и родителей
Рисунки С. Трофимова
Глава первая
Маняша просыпается, когда пол исчертили золотые дорожки, теплые солнечные пятна расплескались по стене. В доме тихо. Не хлопнет дверь. Не скрипнет половица.
Маняша любит утро. Горячее солнышко светит вовсю. Можно и в зайчики поиграть.
Дождик Маняша тоже любит: стекла окошек заливают поспешные струи, слышно, как шлепает - хлюп-хлюп - по крыше вода.
Недолго понежившись в постели, Маняша зевает:
- Мамочка, ау!
- Ау! - И входит мама. Нежное лицо, алые губы манят целовать, и прехорошенький тонкий носик, не то, что широкий Маняшин.
В маминой маленькой комнате у кровати на комоде свеча в высоком бронзовом подсвечнике, две-три книги, плетенная из соломки рукодельная корзиночка для ножниц, пуговиц и разных необходимых мелочей и небольшое овальное зеркало. Маняша внимательно разглядывает себя в мамино зеркало.
- Мамочка, я дурна?
- Нисколько, - отвечает мама. - А если бы и да, суть не в том. Суть в том, добра ли, умна ли.
- Ладно, постараюсь. А все-таки хочется быть покрасивее. Хорошо быть красивой. Все любуются.
- А умных уважают и любят. Но ты и не дурнушка. Ты миленькая.
Мама всегда успокоит.
В доме тихо. Папа кочует по сельским школам, помогает учителям лучше учить ребят; старшие дети - Саша - студент, Аня - курсистка в Петербурге, Володя, Оля, Митя на уроках в гимназии. Маняша не доросла до гимназии, утром она одна с мамой. Дел много. Сначала занятия. Мама учит Маняшу писать. Читать она сама научилась, никто не заметил, когда и как. Теперь учится красивым почерком выводить буквы и целые слова. Затем разговор с мамой, сегодня по-французски, завтра по-немецки. Мама рассказывает о своем детстве. Ей тоже когда-то было шесть лет. Однажды она растила двух сироток-воробышков.
- Наверно, сестренка и братишка, - вставляет Маняша.
- Выкормила крошек. Звали их Чики-Чик. Представь, Маняша, откликались! Позовешь: "Чики-Чик", - они тут как тут, два сереньких комочка.
День за днем, слушая мамины рассказы, Маняша постепенно научается немного понимать французскую и немецкую речь. Кроме того, мама учит Маняшу вязать. Маняша связала пестрый, как цветочная клумба, шерстяной шарф, такой уютный, что даже хочется, скорее бы наступила зима.
Затем они спускаются в сад. Садик, в общем-то, невелик, но чудес в нем - нет краю. Каждое утро Маняшу встречает на дорожке трясогузка. Изящная, серебристо-белая в пестрых крапинках птичка-невеличка, крылышки прижаты к бочкам, а длинный хвостик покачивается вверх-вниз. Прыг-скок, прыг-скок, вперед-назад по дорожке бежит трясогузка.
- Мамочка, она радуется, она нас любит, как раньше тебя Чики-Чик. Должно быть, ее гнездышко близко.
Мама пропалывает и поливает цветы, на ней белый передник, с оборочками, кармашками.
- Вот бы мне такой фартучек! Мамочка, научи меня шить. Я сошью себе и всем - Оле, Володе, Мите.
- Мальчики не носят фартуки.
- А как же дворники?
Мама смеется. А Маняша отправляется путешествовать в джунгли. Тенистая, узенькая, темноватая аллея акаций скрывает в зарослях, может быть, тигра. Маняша вооружена. В руках у нее палка, в то же время это ружье. Маняша крадется, приглядывается, выжидает. Трясогузка беспечно прыгает по солнечной, песчаной дорожке, а Маняша храбро исследует джунгли. Тигра ни разу не удается встретить.
Наступает час, и шум, голоса, смех врываются в дом и сад. Вернулись из гимназии Володя, Митя.
- Дети, мыть руки, - зовет мама, снимая передник.
Скоро все за столом. И папа, если закончил на этот день к обеду дела в школах. За обедом не полагается слишком громко болтать и шалить. Разговоры, шалости, возня, игры после.
Маняшу, самую маленькую, любят, ласкают все. И она любит всех. Володя играет с ней в разные игры, даже в куклы или в палочку-выручалочку. Володя зовет Маняшу Пичужкой.
- А где же у меня крылышки?
И Володя рассказывает сказку о девочке, которая летала без крылышек. Или придумает что-то другое.
Потом гимназисты расходятся готовить уроки на завтрашний день. Маняша опять одна с мамой.
И уже на землю опускается вечер. Огненно пылает закат, провожая солнце на ночлег. В саду в черемухах слышен первый еще робкий соловьиный голос. Соловей пробует силы, чтобы позднее на весь сад раскатиться трелями, щелканьем, свистом.
Мама укладывает Маняшу в постель.
- А музыка, мама?
Вечерами мама играет. Старшие дети, если управились с уроками, заданными на завтра, собираются в гостиной, где половину комнаты занимает черный рояль, одним уже видом своим, настраивая на торжественный лад. Щемяще родные, печальные и счастливые звуки прилетают к детской кроватке. Чудятся Маняше сказки. Вот гномики Андерсена, неслышно проникнув сквозь щелку в двери, усаживаются в кружок и качают под музыку головками в цветных колпачках, дружески подмигивая Маняше. Или вот она в березовой роще... Стройные березы танцуют, ветви сплетаются, веет резвый ветерок, шепчутся листья.
Но круглая, желтая до блеска луна важно всходит на ночное дежурство, и ее медный лик глядит с неба на Маняшино окошко с укором: ай, девочка, спать пора, пора спать, баю-бай. Маняша засыпает.
Глава вторая
Каждый день - радости. Каждый день - новости. Радость: почтальон принес журнал "Светлячок", папа выписал его специально для Маняши. Она нарочно читает и разглядывает картинки в журнале на глазах папы. Папа непременно пошутит:
- Умники-разумники читают, пальчиком по строчкам не спеша ведя.
- Вовсе и без пальчика, - притворно надует губы Маняша.
Новость: вчера Володя с Олей расчистили в саду снег, залили водой, ночью подморозило: то-то будет веселья скользить на коньках по ледяному катку!
А солнце стало дольше гулять в чистом небе, будто недалеко и весна. Но старая няня Варвара Григорьевна, зябко кутаясь в пуховый платок, не верит обманчивому зимнему солнцу: "Солнышко на лето, зима на мороз".
Пусть мороз, пусть не спешит весна, славно живется Маняше...
Гром грянул вдруг, на семью обрушились беды.
Вечером в рождественские каникулы 1886 года все занимались своими делами. Маняша писала упражнение на грамматические правила. Скоро и гимназия. Маняша очень старалась хорошо написать упражнение. Закончила. Понесла показать работу Володе. Он на миг оторвался от книги, бегло глянул на исписанную страничку, хмыкнул: "Эгм-гм", что означало одобрение, и вернулся к книге.
Маняша на цыпочках вошла в кабинет отца, подсунула под локоть ему тетрадь в косую линейку. Папа придвинул тетрадь, опустил на голову Маняше теплую широкую ладонь и прочитал ее упражнение от первой до последней строчки.
- Надеюсь, ты будешь учиться не хуже старших.
- Надеюсь, - обещала Маняша.
Потом вечерний чай. Как обычно, все собрались за длинным столом. Мама во главе, у самовара. Уютно в столовой, празднично от цветов, фикусы и олеандры зеленеют, будто и не зима. Папы нет за чаем. Папа занят, пишет отчет о работе учителей сельских школ Симбирской губернии.
Среди чая заглянул в столовую. Не присел, как-то странно молча постоял в дверях и через мгновение удалился. Дети подумали: папе некогда, папа занят. А мама что-то угадала. Вскочила, быстрыми шажками последовала за отцом.
- Дети! - послышался из кабинета отца ее отчаянный крик. Папа лежал на диване, с чужим незрячим взглядом стекленеющих глаз.
Маняша не знала, что такое смерть. Кто-то умирает, но мама, папа, мы... Разве может папа умереть? Сейчас очнется, кончится непонятное.
Но оно не кончилось. Когда ее подвели к гробу поцеловать мертвую руку отца, она не закричала, не заплакала. Ей стало только еще страшнее - такой ледяной была отцовская рука. Совсем недавно она была теплой, лаская Маняшу за то, что хорошо сделала грамматическое упражнение.
Три дня не закрывались входные двери дома Ульяновых на Московской улице. Люди шли, шли проститься с Ильей Николаевичем, директором народных школ Симбирской губернии. Три дня вдова Мария Александровна стояла без звука у изголовья гроба. Вдова! Маняша впервые услышала это пугающее слово, произнесенное шепотом. Сердечко больно затрепыхалось. Она жалась в углу передней. Мимо вереницей медленно шли поклониться гробу знакомые и незнакомые симбирцы и пригородные учителя, школьники.
- Встречаются благородные люди, а другого Ильи Николаевича нет и не будет, - услышала Маняша.
Молодой человек, с взлохмаченной головой, в потертом пальтишке, в очках, исполнив долг прощания, задержался в передней и говорил, говорил, нервно срывающимся голосом:
- Что он создал? "Ульяновское племя учителей" вырастил наш Илья Николаевич. Его время, пока он жил и трудился, было "Ульяновским временем" для школ и учителей. Так и запомним. Братцы учителя-ульяновцы, так и будем, обещаем не клонить головы перед чинушами...
Кто-то тронул юношу за локоть, остерегая:
- Тсс! Об этом в тесном кружке.
- Маняша, ступай в детскую, займись чем-нибудь, - велела сестра Оля. Оля старалась держаться, но веки набухли от слез.
- Пускай слушает, как народ отца почитает, - строго остановила няня Варвара Григорьевна. - Заслуженно Илью Николаевича славят.
А Маняша помнит: одним воскресным утром она привычно направилась исследовать аллею акаций в их саду. На этот раз без ружья, охота предстояла не на тигра. Вчера мама прочитала вслух младшим детям страницу из Брэма. Маняшу увлекла крохотная резвая птичка колибри, нарисованная Брэмом. Могла бы прилететь к ним колибри из далеких южных стран? Они с мамой проследили по карте ее возможный путь, добрались до Средиземного моря, а там рукой подать до нашего Черного. Таким образом, мама интересно преподала Маняше географический урок.
На следующее утро Маняша проснулась уверенная, что колибри уже прилетела в их Симбирский сад и прячется или, напротив, поджидает ее в аллейке акаций. Ветви акаций так плотно сплелись, что не сразу разглядишь в чащобе малютку. Зато Маняша увидела папу и брата Сашу. Они расхаживали по саду по песчаной дорожке. Папа и Саша о чем-то очень всерьез рассуждали. Говорил папа, Саша слушал с таким вниманием, что его высокий бледный лоб пересекла морщина. Приблизясь к аллейке, они остановились - случайно или увлеченные беседой, не заметили, что остановились. Держа одной рукой Сашу за пуговицу рубашки, жестикулируя другой, папа читал:
Жизни вольным впечатлениям
Душу вольную отдай,
Человеческим стремлениям
В ней проснуться не мешай.
С ними ты рожден природою -
Возлелей их, сохрани!
Братством, Равенством, Свободою
Называются они.
- Некрасов, - закончил отец.
- Программа жизни, - ответил Саша.
Папа пристально на него посмотрел. Они пошагали дальше.
"Душу вольную отдай", - врезалось в память Маняши.
Остальное она поймет и почувствует позднее. "Душу вольную..." ...Она не стала искать колибри. Пусть живет вольно. Буду посыпать ей зернышки, а напиться - в саду кадка с водой.
Это было при папе. Папы нет. Все изменилось в доме. Не слышно вечерами пленительных звуков Шопена, героических мотивов Бетховена. Рояль умолк. Тишина.
Глава третья
Осенью 1869 года Илья Николаевич Ульянов получил назначение инспектором народных училищ Симбирской губернии и переехал с семьей на жительство в город Симбирск. Тогдашний Симбирск - захолустный городишко. Тротуары из досок, там и тут прогнивших. Мостовые, точнее, проезжие дороги, осенними ненастьями тонут в грязи. Улочки кривы и узки. Неказисты домишки.
Хороша только Волга, широка, привольна. Вся жизнь Ильи Николаевича протекла на Волге: Астрахань, Казань, Нижний Новгород, теперь и до конца дней Симбирск на высоком волжском берегу. "Волга, Волга! Весной многоводной ты не так заливаешь поля, как великою скорбью народной переполнилась наша земля"...
Илья Николаевич отказался от преподавания физики, которую превосходно знал, в гимназиях и институтах. Отказался потому, что чужды были ему гимназические порядки и правила. В гимназии принимались исключительно дворянские дети, учение велось казенно, формально. Крестьянские дети и вообще вся деревня сплошь были неграмотны. Илья Николаевич мечтал нести свет знаний народу, вырывать народ из темноты. Широко просвещенный, он едва ли не наизусть знал педагогические произведения Льва Толстого, восхищался толстовской школой для деревенской ребятни в Ясной Поляне. Сам хотел создавать новые народные школы. В новых школах не будет зубрежки, там научат ребят думать, ценить книгу, просветится их разум. Из этих школ, которые Илья Николаевич хотел создавать, напрочь будет изгнана розга, а ведь в те времена порка считалась первым методом воспитания. За малейшую провинность пороли солдат, арестантов, пороли школьников. О! Как ненавистны Илье Николаевичу рабские порядки!
Первое время он был единственным инспектором народных школ на всю Симбирскую губернию. Сельские учителя с опаской ожидали приезда инспектора в школу. Кто он? Каков он? Что потребует от учителя? Нагонит, как все чиновники, страху, распушит ни за что, ни про что, а помочь? Чем поможет и захочет ли помогать? А Илью Николаевича волновал, даже пугал его первый выезд в сельскую школу.
Пала зима, навалило снегу на поля, замостило льдом речушки, сковало Волгу. Укутанный в тулуп поверх форменной шинели, Илья Николаевич трясется в возке по ухабам переметенных поземкой дорог. Версты, версты.
- И-их, барин, маетна твоя служба, - сочувствует ямщик.
Выехали до света, к обеду добрались в нужное село. В два порядка вытянулись вдоль улицы избы под соломенными кровлями.
- Где школа?
- Эвон! - указывает варежкой мальчонка лет пяти-шести, запряженный вместо санок в деревянный конек, воображая себя лихим возницей.
"Мужичок с ноготок", - улыбается Илья Николаевич.
Где же школа? Вблизи церкви притулилась кособокая избушка, сугробы привалились под самые оконца, замороженные до слепоты. Узенькой тропкой протоптаны к крыльцу следы валенок. Церковная сторожка, она же и школа. Холодно, хотя треть избы занимает печь. К шестку, как водится, прислонился ухват. У порога ведро с водой, за дужку подвешен ковшик - напиться ученикам. Ученики, десять мальчиков, в красном углу, под иконой, за дощатым столом склонили головы над букварями. Молоденький учитель в шубейке, как и ученики, от холода растерянным взглядом встретил инспектора:
- Здравия желаю, господин инспектор! Ребята, ста-ать!
Ребята вскочили:
- Здрасс-те-с!
- Продолжайте. Пожалуйста, продолжайте урок. Вы долго их учите, время уже обеденное, - обратился Илья Николаевич к учителю.
- К обеду только и собрались. Силком в класс загоняешь. Осенью всего десяток из цельного села учиться набрал, - винился учитель. - Ну, чего рты затворили? Читайте.
Ученики вслух затянули вразнобой:
- Мыа-шиа, Маша, мыы-лыа, мыла, рыа-мыу-раму.
- Что получилось? - строго спросил учитель.
Ученики молчали.
- Долбишь, долбишь им, ни на грош не смыслят, - пожаловался учитель.
"Плохи дела, совсем плохи", - подумал инспектор.
- Позвольте, я потолкую с ними немного.
Илья Николаевич снял шинель, тулуп оставил в возке, присел к ребятам на кончик скамьи.
- Стало быть, "Маша мыла раму". Какая она, сколько ей лет?
- Почем мы знаем, - буркнул кто-то.
- Лет десять, я думаю, - как бы советуясь, промолвил Илья Николаевич и начал рассказ: - Хороша Маша, уроки выучила и давай помогать матери избу к весне прибирать. А жаворонки заливаются в небе. Мычит корова в хлеву.
- Почуяла, выгон скоро, - просиял один ученик.
- Заскучала по травке, - подхватил другой.
"А ведь они живые, разбудить только надо", - подумал Илья Николаевич.
До поздней ночи проговорил он после уроков с учителем.
- Охота душевно работать, а как? - открывался учитель. - Никто не подскажет. От попа подмоги не жди, сам за всю зиму одну молитву в башки ребятам вдолбит, и спасибо. Худо учительское житьишко, получай восемь целковых в месяц, и те не в срок, на новые сапоги в полгода не скопишь.
Учитель жаловался, но Илья Николаевич видел, как нужна и дорога ему встреча с господином инспектором. "Господином" Илья Николаевич запретил себя называть.
- Не зубрить их заставляйте, важно, чтобы голова работала. Талдычат: два-жды два. А что означает, не смыслят. Вы возьмите палочки, ребятишки вам ворох настрогают, только вели, на палочках и покажете и вычитание, и умножение. Враз усвоят.
Так втолковывал Илья Николаевич учителю наглядные приемы обучения.
Ночевали в сторожке: инспектор на скамье, учитель на печке. Ребята притащили поленьев, затопили печь. На скамью постелили дерюгу, в изголовье взбили подушку, наволочка ситцевая в розовых цветочках. Ребята изо всех сил старались угодить Илье Николаевичу, звали к себе ночевать, у кого побогаче изба, но он остался в сторожке, благо, печь протопили, потеплело.
А утром учитель пошел сзывать крестьян на сход. Илья Николаевич сам повел уроки. Ребята не слыхивали таких уроков. "Занятно, однако, учиться. Каждый бы день нас так учили!"
На сход собрались мужики, бабы не посмели. Бородатые, темнолицые от не сошедшего летнего загара, неулыбчивые, больше пожилые, видно, и не отцы, а деды. Сидели, опираясь на толстые сучковатые палки. Речь держал староста, что, мол, учение крестьянским ребятам ни к чему, от хозяйства отрывает, а толку? Землю пахать испокон веку без книжек умеем. Мы не баре, науки не про нас, мы податное сословие, знай подать плати...
- Я тоже из податного сословия, - сказал Илья Николаевич. - Крестьяне и мещане обложены податью, мой отец мещанин, детство мое небарское было. В детстве и юности и холодать, и голодать приходилось, а своего добился, выучился.
Мужики слушали.
И про Ломоносова рассказал Илья Николаевич. Слушали мужики урок инспектора, как утром ребята.
Лед тронулся. Мужицкое недоверие к учению поколебалось. Будто лучик света скользнул в темноту.
Илья Николаевич кое-чего добился. Обязались мужики завезти на всю зиму дров в сторожку, обещали помочь учителю провести дополнительный набор учеников.
"А там и о специальном школьном помещении задумаемся, чтобы парты были, классная доска, географическая карта", - мечталось Илье Николаевичу. Уезжая, он оставлял какую-то, пусть невеликую на первый раз, поддержку своим планам. И особенно радостно, что оставлял как бы вновь родившегося учителя, воодушевленного встречей с инспектором.
После схода инспектор отправился в соседнюю за тридцать верст школу. Там нашел то же, что в первой. Возвращаясь домой, завернул в третью, и лишь в конце месяца дождались Илью Николаевича дома. Усталый вернулся, промерзший, но довольный, обнадеженный проведенной работой.
Небольших, а добился успехов, и будет добиваться дальше.
Так из месяца в месяц, из года в год.
Морозы, метели, ненастья - ничто не могло удержать Илью Николаевича от разъездов по школам. Были в губернии и неплохие школы, и учителя встречались преданные делу, пытливо жаждущие новых знаний, - все благодарно внимали советам инспектора, его педагогическому опыту. А сколько новых школ добился он открыть не только для русских, для чувашских, татарских детей. Весь город, вся губерния знали инспектора, а потом уже и директора народных училищ, Илью Николаевича Ульянова. Он делал то, что до него никем не делалось.
Не бывало до Ильи Николаевича учительских курсов в Симбирской губернии. Инспектор Ульянов организовал такие курсы - детище Ильи Николаевича, его надежда и гордость. Едва выпадет свободный от объездов и обследований школ по губернии час, Илья Николаевич бежит на свои педагогические курсы. Он желает видеть в учителях, своих питомцах, не ремесленников, а художников-творцов. Такая была у него большая задача. Так исполнял большое дело свое.
Маняша помнит любимые папой стихи Некрасова: "Когда придешь ты, времечко, приди, приди, желанное, когда народ не Блюхера и не Милорда глупого, Белинского и Гоголя с базара понесет"...
Пришло то "желанное времечко". Школы, библиотеки, институты, музеи, театры в Советской стране - все для народа. Начальные шаги к этому делали передовые люди прошлых лет. Среди них выдающийся педагог-просветитель Илья Николаевич Ульянов, отец Ленина.