Владислав Крапивин
Тайна пирамиды
Повесть
Рисунки Е. Стерлиговой
ЖЕЛТЫЙ МИНДАЛЬ
Родители были ошарашены. По крайней мере мама. Она так и сказала:
- Я просто ошарашена. С чего это вдруг директору пришла такая мысль?
А папа добавил:
- Неужели ты ему не надоел в школе?
Ну, во-первых, сейчас не шклда, - возразил Джонни. - А во-вторых, мы все-таки друзья.
- О боже... - сказала мама.
- Бедный Борис Иванович, - сказал папа.
Потом они еще что-то говорили. Но это неважно. Важно, что в конце концов они согласились. Потому что они были лучшие на свете мама и папа (это, Джонни знал твердо, хотя и усматривал у родителей отдельные недостатки). И потому что, когда просит сам директор школы, спорить неприлично. А то, что он уже не хотел быть директором, мама и папа не знали.
Конечно, они еще многое выясняли, уточняли, беседовали по телефону с Борисом Ивановичем и весь следующий день учили Джонни, как себя вести в дороге. Но это было даже приятно. Это как бы входило в подготовку к путешествию.
Джонни сперва проявлял спокойствие и выдержку, но у вечеру не выдержал и объявил, что пора собираться. И выволок из-под шкафа пыльный чемодан.
- У тебя завтра еще целый день, - сказала мама.
- Ты сама говоришь, что я все делаю в последний момент, - упрекнул Джонни.
Он положил в чемодан общую тетрадь, чтобы вести путевой дневник. Потом карандаши - основной и два запасных. Мыло, пасту, щетку, полотенце. Фонарик - ночи на юге очень темные. Потом раскопал на антресолях кеды, а в шкафу полинялые шорты и две майки с изображением спортсмена-лучника.
- Джонни, ты спятил, - осторожно сказал папа. - Сейчас там не лето и даже не весна.
- Борис Иванович говорит, что в Крыму нынче очень тепло.
- Но не настолько же...
- Борис Иванович говорит, что, может быть, даже миндаль скоро зацветет.
- Миндаль цветет не раньше конца марта...
- А Борис Иванович говорит...
- Кроме того, миндаль совсем не свидетельствует о теплой погоде. Он...
- Ну, папа! - сказал Джонни, как человек, у которого отбирают сказку. - Чего раньше времени спорить? Там увидим.
Отец махнул рукой. Они с мамой собирались в Дом культуры на концерт московского пианиста. И через полчаса Джонни остался наедине с чемоданом.
Пусто стало, и как-то сразу расхотелось торопиться. Но все же Джоннина радость не прошла. Просто она сделалась тихая и спокойная. Отчетливо тикал будильник, сделанный в виде золотого ключика. В кухне, как сытый медвежонок, урчал новый холодильник. Эти звуки отзывались еле слышным звоном в тонких елочных шарах. Шары тихонько поворачивались на длинных нитках.
Джонни прикрыл чемодан и подумал: чем бы заняться? Пойти покататься с вала или включить телевизор? Но вместо этого он устроился в кресле перед елкой и стал разглядывать игрушки.
Игрушки были разные. Некоторые Джонни помнил, как помнил себя, они появлялись на елке каждый год. Например, этот желтый ватный цыпленок (порядком потрепанный) и эти старые серебряные рыбки. Но были и совсем новые звезды, фонарики и несколько блестящих шаров - малиновых и зеленых. Они походили на маленькие планеты...
Джонни смотрел на елку и тихонько прощался с ней. С зимой, со снежными каникулами. Завтра вечером укатит в Москву, а потом туда, где нет ни снега, ни холода и где цветет загадочный миндаль.
Что это за цветы? Джонни раньше слышал такое название, но внимания не обращал. А сейчас задумался.
- Мин-даль, - сказал он одними губами. - Мин-даль...
Слово перекатывалось на языке, как стеклянная бусина. Урони - и завенит на полу.
Интересно, что это слово значит? А может, оно из нескольких слов?
"Мин" - по-голландски значит "мой". В книге "Петр Первый" Меншиков называл Петра "мин херц". Значит, "мое сердце". "Мин даль". Значит, "мой даль"? А что такое "даль"? Если бы "даль моя" - тогда понятно: простор какой-то. Но здесь - "мой"... А если "даль" - это "он", тогда что?
Или кто?
Был человек с такой фамилией - Даль, - друг Пушкина. Врач и писатель. Он еще словарь написал... Нет, цветы здесь ни при чем... Но зато словарь близко, у папы на стеллаже. И там слово "миндаль", конечно, есть!
Джонни вытянул с полки том с буквами "И - О" на корешке и нашел, что хотел. И узнал, что миндаль - это "дерево Amygdalus папа и плод и орех его...". И дальше были еще объяснения про бобовник и персик и так далее. Но не было ни слова, какие у миндаля цветы. Джонни огорченно повертел книгу. Она была в ярко-желтом переплете. Папа купил словарь в букинистической лавке, тома были растрепанные, без корочек, и пришлось их отдать в переплетную мастерскую. В мастерской нашелся только такой коленкор - будто лепестки подсолнуха.
- Мин-даль, - опять сказал тихонько Джонни, и ему показалось, что цветы миндаля такого же цвета, как корочки словаря.
Он поставил книгу, но к елке не вернулся, а прилег на диван у отцовского письменного стола - щекой на упругий валик. И стал смотреть на оконное стекло, которое было с одного угла затянуто морозным кружевом. Ледяные узорчатые листья искрились, небо за окошком начинало зеленовато светиться. Джонни улыбнулся, он понял, что сейчас в оконный квадрат станет медленно всплывать желтый запрокинутый на корму кораблик...
Джонни не дождался кораблика. Потому что небо стало синим и очень высоким. И его сделалось много. КругОм. А сам Джонни оказался на крепостном валу, но это был не тот знакомый вал в их городе. Гораздо выше. И невдалеке начиналось и убегало в дальнюю даль море, и оно было еще синее, чем небо.
На валу и на всем берегу сплошь цвели желтые деревья.
Это был не печальный осенний цвет, а солнечный, очень теплый. Летний. Как у одуванчиков, когда они в конце мая высыпают на лужайках. Цветущие деревья закрывали склоны и берег яркими грудами. Листьев не было, зато желтые гроздья цветов сплошь покрывали ветки и стволы. Громадные гроздья, по форме похожие на соцветия черемухи, только гораздо крупнее.
Цветочная гроздь качалась у самой Джонниной щеки. Джонни разглядел выпуклые лепестки, прожилки на них и мохнатые, как ножки шмеля, тычинки. От всплеска громадной радости Джонни зажмурился и глубоко-глубоко вдохнул теплый южный воздух. Солнце ласково трогало ресницы и лоб. У желтого миндаля запах был как у одуванчиков, когда в них с размаха зароешься лицом.
- Ура... - шепотом сказал Джонни. - Ой какое ура... - Раскинул тонкие, незагорелые еще оуки, оттолкнулся упругими кедами и кинулся со склона к морю.
Солнечный цвет летел ему навстречу. Пушистые лепестки облепили белую майку со стрелком из лука, мягко чиркали по голым ногам и рукам, губы стали сладковатыми от пыльцы. А Джонни все мчался и теперь понимал, что бежит не с вала, а с крутой пирамиды, заросшей по самую верхушку желтым миндалем. Ветки делались все гуще, наконец сплелись в сетку, подхватили, подкинули над желтой рощей легонького Джонни... И он ничуть не испугался, потому что падать стал медленно-медленно. И купался в солнечном тепле. И знал, что мягкие ветки подбросят его снова...
Слово "миндаль" тихонько звенело в воздухе, как стекляшки, которые девчонки просыпали на каменные ступени. "Мин-даль... даль... даль... даль... даль..."
И когда желтые деревья погасли, и Джонни понял, что этот перезвон - телефонный сигнал в прихожей, он ничуть не огорчился. Короткий южный сон был как неожиданный подарок. Еще одна радость ко многим радостям, которые ждали Джонни впереди. В этом сне все было такое настоящее, что Джонни запомнит его навсегда.
Телефон сыпал негромкий, но длинный и настойчивый звон. Джонни понял: это междугородный сигнал. Он не удивился. Двоюродная сестра Вера часто звонила из Москвы. И сейчас это, конечно, она. Будет передавать приветы от себя, от Валентина Эдуардовича и спрашивать, не приедет ли Джонни в гости. Небось и билет на какую-нибудь столичную елку для него раздобыла.
А он не приедет, он не может! Скоро он будет далеко-далеко! У самого моря!
Джонни сияя, выскочил в прихожую. Подхватил скользкую трубку.
- Это ты, Вера?
- Это я, - сказал тонкий голос. Чуточку знакомый, но непонятно чей. - Это ты, Джонни?
- Я... А ты? Ты кто?
- Юрка!
- Какой Юрка?
- Ну, это я! Молчанов!
СНОВА О ПИРАМИДАХ
Тревожиться было нечего. Совершенно нечего. И все-таки Джонни слегка вздрогнул. И спросил сердито, чтобы эту непонятную тревогу прогнать:
- Ты откуда взялся? Уже приехал?
- Нет, я из "Березки".
"А зачем звонишь?" - спросил Джонни. То есть нет, не спросил. Хотел только, но почему-то удержался. Сам не знал, почему.
- Я не из самой "Березки", а со станции, - торопливо и звонко сказал Юрик (так часто было слышно, будто он рядышком). - Тут будка автоматная, междугородная, вот я и звоню.
- А почему ты на станции? Ты что, сбежал?
- Да нет! - Юрик переливчато засмеялся. - Ко мне мама приехала. Она может меня домой забрать, если я хочу.
- А тебя отпустят? Ведь еще целая неделя...
- Меня отпустят, если я очень попрошу и мама! Потому что наш врач говорит, что у меня уже все хорошо. Потому что я под пирамидой лечился.
- Что? - спросил Джонни слегка обалдело.
- Да! Я такую пирамиду из картонного ящика сделал, и над кроватью устроил, и под ней спал в тихий час и ночью. Ты же сам говорил, что пирамиды для всего полезны и для здоровья тоже.
Джонни тоже засмеялся.
- И тебе разрешили?
- Ага! Я же говорю, у нас такой хороший врач. Он на нашего директора похож. Он сперва хохотал, а потом сказал: спи на здоровье под пирамидой, если тебе это помогает. Говорит, хуже не будет... А мне даже лучше! Это на рентгене видно!
"А зачем ты звонишь-то?" - опять подумал Джонни. Вообще-то ничего удивительного не было: дорвался человек до телефона и трезвонит на радостях. Свобода! Домой еду! Но беспокойство опять царапнуло Джонни.
- Юрка! Значит, ты сейчас домой поедешь?
- Я не знаю! Мы с мамой пришли тебе позвонить, можно ли!
- А я-то при чем? - изумился Джонни.
- Ну, потому что я сказал Владимиру Геннадьевичу, врачу нашему, что мы с тобой должны на каникулах в Москву поехать, что это очень важное дело. И маме сказал. Ну вот, Владимир Геннадьевич и говорит: если правда поедете, то отпущу. Раз уж такое это неотложное дело! А мама говорит: давай сперва спросим... Джонни! Мы поедем?
Сон про желтый миндаль опять колыхнулся в глазах у Джонни. Только не было упругой сетки из цветов, а будто носом о твердый ствол...
- Джонни! - обеспокоенно зазвенел Юркин голос.
- Да подожди ты! - отчаянно сказал Джонни.
- Я жду... Только у меня пятаки автоматные кончаются.
- Ты же писал, что десятого числа приедешь!
- Ну да! Вот мама и говорит мне: позвони, вдруг Джонни занят в каникулы! А ты ведь не занят?
"А вот как раз и занят! Откуда я знал, что ты, балда такая, сорвешься из "Березки" раньше времени? Что же мне, от Черного моря отказываться? Я на юг улетаю!" - так Джонни должен был ответить по всем законам здравого смысла. Так он и ответит сейчас. Только секундочку он помедлил. Потому что дурацкое воображение не вовремя подсказало ему, как Юрка тихо опустит трубку и молча поднимет на мать невеселые глаза. И ничего даже не скажет - и так все будет понятно... Ну и переживет! Поспит еще недельку под своей пирамидой. Сам виноват. Кто его просил сваливаться как снег на голову...
Да не как снег. Он же спрашивает: можно или нет?
Вот и надо сказать: нельзя, уезжаю.
А может, соврать что-нибудь? Сказать, что сестрица Вера заболела и в Москву к ней сейчас нельзя? Тогда получится, что никто не виноват.
А разве сейчас кто-то виноват?
Не будет он врать. Не врал Джонни своим солдатам и адъютантам никогда в жизни. Всякое в жизни случалось, но такого не было. И сейчас не выйдет.
- Джонни! Ты что молчишь?
- Я думаю, - сумрачно сказал Джонни. Хотя чего было думать?
- Ты думай скорее, я последний пятак бросаю, - сказал Юрик уже с печальной ноткой. Почуял что-то.
- Я же не знал, что ты на неделю раньше...
- Я понимаю...
"А у меня самолетный билет до Симферополя!" Хотя еще неизвестно. Может, еще и не купили билет...
- Уже цифры зажглись, - как-то глухо сказал Юрик (теперь сразу слышно, что издалека).
- Ладно, я сейчас, - глупо ответил Джонни. - Я... Это... А что, больше нет пятака?
- Нет... Подожди... Джонни, еще полминуты! - Голос Юрика звенел, как тугая струнка, которую дергают нервно и неумело. - Джонни!
- Что, нашел пятак? - совсем уже по-идиотски спросил Джонни.
- Нет! Я ту монетку спустил, с корабликом!
- Что-о?
- Потому что больше нету! Джонни! Ну, ты скажи, мне ехать или нет? Скорее! Нет или да?!
Если бы он спросил "да или нет", Джонни и ответил бы, наверно, что нет. "Нет, я не могу, Юрка!" Но Юркиным последним словом было "да". И в этом "да" звенел такой отчаянный нажим, что Джонни рявкнул беспомощно и зло. Будто в рифму:
- Да!
Потом, испугавшись этого крика, добавил помягче:
- Ладно, приезжай...