Владислав Крапивин
Тайна пирамиды
Повесть
Рисунки Е. Стерлиговой
В ДАЛЬНЮЮ ДОРОГУ
Спектакль "Федя Мудрецов и дракон Горыныч" прошел с громким успехом. С таким, что его пришлось повторить на вечере старшеклассников и на общешкольном родительском собрании.
От начального сценария в спектакле осталось мало. Федя из унылого двоечника превратился в неунывающего и находчивого человека. Дракон Горыныч был уже не кровожадным чудовищем, а довольно добродушным зверем, несчастным от одиночества и необразованности. В конце спектакля Горыныч и Федя становились друзьями и дракон поселился у Мудрецовых в гараже. Там он принимался за учебу: голова Степка - по программе третьего класса, голова Эдуард Коленкорович - в Институте охраны природы (заочно). И только голова Филиппыч от учения отказалась, заявив, что она уже на пенсии...
Серега Волошин с приятелями не только переделал пьесу. Он еще написал песенки: для Феди и для Горыныча - для каждой головы.
Кроме третьеклассник
а Мудрецова и дракона, в пьесе участвовали Федины одноклассники, черти-подростки, родители, глупый волшебник Звездочеткин и учительница. И зрители утверждали, что все они исполняли свои роли, как народные артисты. Но, конечно, самый громадный успех был у Горыныча. Он хохотал, пел, танцевал, жаловался на судьбу, звенел и сверкал панцирной чешуей, махал перепончатыми крыльями. Пасти его полыхали электронными вспышками. На афише, где указывались исполнители, было написано: "Змей Горыныч - группа под управлением Е. Воробьева".
Группа - потому что Горыныча играли пять человек. Один двигал крыльями, еще один управлял электроникой (это был сообразительный Мишка Панин), и, кроме того, потребовался, как и было задумано, исполнитель для каждой головы. Голову Степку играла Вероника Муравейкина. У нее оказался звонкий мальчишечий голос. Правда, сама она была толстая и в очках, но под шкурой дракона этого все равно никто не видел...
Потом школьные праздники прошли и начались новогодние каникулы.
Третьtклассники забрали Горыныча себе. Лишние механизмы из него вытряхнули, а громадное сверкающее чучело таскали по улицам на палках с хохотом и бренчанием. А еще интереснее было, когда они с Горынычем съезжали с крепостного вала.
С этого вала катались все мальчишки и девчонки города. Да и взрослые тоже. На санках, на специальных снегокатах, а чаще на фанерках или пластмассовых подносах. Целые толпы с криками и смехом неслись вниз по накатанным обледенелым склонам и, как пестрый горох, рассыпались по площади, где стояла большущая елка.
И вот представьте себе: над разноцветными куртками и шапками, распахнувши зеленые крылья, летит с высокого склона серебристое и золотистое чудовище с тремя оскаленными головами!
Иногда компания третьеклассников, которая во время такого полета держала Горыныча над собой, рассыпалась по сторонам и дракон ехал вниз на собственном пузе. Но и тогда он держал три головы с хохочущими зубастыми пастями. И выше всех - голову Степку, на которой красовалась детская бескозырка с надписью "Герой". Бескозырка не падала: Алхимик приклеил ее "Собачьей преданностью".
Алхимика Джонни увидел сразу, как поднялся на вал. И Катьку. Стоял уже совсем вечер, темно-синие сумерки. Но елка бросала с площади на гребень вала разноцветный переливчатый свет и всех было прекрасно видно, все лица различимы. По Катькиному лицу пролетали будто оранжевые и голубые прозрачные крылья. И черные кудряшки под вязаной шапкой искрились. И глаза... Джонни вздохнул: все-таки Катька была красивая.
- Привет, - сказал он. - Не могли уж зайти за мной, олухи...
- Мы хотели, - объяснил Алхимик слегка виновато. - Да, говорят, тебя сегодня дома не было.
Джонни хмыкнул и посмотрел на Катьку уже не так ласково. Ясно было, кто "говорят".
Но обижаться, ревновать и портить себе настроение не хотелось. Потому что был праздник и зимняя сказка вокруг. На площади у сияющей елки вертелись украшенные лампочками карусели. Мерцал и переливался ледяной терем. И всем-всем было весело.
Но Джонни не стал здесь кататься. Он снова сказал Катьке и Алхимику "привет" и пошел по гребню вала туда, где потише. К Песчаной улице. Здесь тоже была сказка, но другая, задумчивая. Огоньки внизу светили неярко, заснеженный сквер был похож на дед-морозовский лес, месяц вверху - уже не тонкий, налитой, похожий на запрокинутый кораблик - светил ярко. Небо вокруг него было зеленым, а клочковатые облачка серебрились. Старинные белые соборы высоко подымались над валом. Они казались вырубленными из громадных сахарных глыб, а сахар словно подсветили изнутри.
Народу в этом месте было немного. Но третьеклассники катались именно здесь. Человек десять. Они ездили со склона сами по себе, а утомившийся за день Горыныч отдыхал в кустах у подножия вала.
Третьеклассники шумно приветствовали Джонни, но кататься не перестали.
Джонни тоже стал кататься. У него был великолепный поднос из белой пластмассы. Такой громадный, что хоть втроем садись. Красными буквами на нем было написано "FLUGTALER". Поднос подарила Вика, она же сделала надпись. И объяснила, что это означает по-немецки "Летающая тарелка".
Тарелка в самом деле была летающая. Скользкая пластмасса свистела по накатанным склонам почти без трения и выносила легонького Джонни на середину сквера - на поляну, где торчали вырезанные из сухих стволов богатыри и колдуны...
Джонни съехал несколько раз, потом наверху разговорился с Мишкой Паниным.
- Сегодня днем Горыныча для телепередачи снимали, - сообщил панин. - Дядька из Москвы приезжал с кинокамерой.
Джонни и обрадовался и огорчился. Обидно стало, что его на съемке не оказалось.
- Мы сказали, что Горыныча ты придумал, - объяснил понимающий Панин. - Дядька твою фамилию записал.
Это Джонни утешило.
Панин сообщил еще одну новость:
- От Молчанова открытка пришла из санатория. С поздравлением.
- Мне тоже, - сказал Джонни слегка досадливо, потому что его царапнула совесть. А царапнула она из-за письма. Письмо от Юрика пришло еще давно, в середине декабря. Молчанов писал, что живет хорошо, не скучает, но дома все равно лучше, только ничего не поделаешь, потому что надо хроническую пневмонию вылечивать до конца. Еще писал, что в санатории есть школа, и он учится нормально, и что у них тоже будут каникулы. Плохо только, что каникулы эти придется провести в "Березке", потому что смена кончается десятого января.
"Жалко, что мы с тобой в каникулы не поедем в Москву, - выводил Юрик большими, но ровными буквами. - Но потом все равно поедем, да?"
В конце письма, как печать, чернел натертый карандашом кружок - оттиск полупенни с корабликом. И Джонни хорошо вспомнил вечерний разговор дома у Юрика, жареную картошку и тонкий месяц в окне. И подумал, что надо Юрке ответить. Сразу же. Но сразу не получилось, потому что позвонил Борис Дорин, велел прийти за вспышками для голов Горыныча. Потом надо было учить математику, а то Анна Викторовна вкатает трояк за четверть (самое обидное, что все равно вкатала). Потом еще навалились какие-то дела... В общем, не написал Джонни ответ. А теперь и смысла нет писать. Пока письмо придет в "Березку", глядишь, и смена Юркина закончится...
- Ох, все-таки я такая свинья, - сказал Джонни. - Юрка мне и письмо и открытку, а я так и не раскачался. - Обругав себя, он почувствовал кое-какое облегчение.
Мишка успокоил его еще больше:
- А мы писали ему от тебя привет. Димка писал. И что ты его вспоминаешь... Ну, помнишь, мы про него разговаривали, когда крылья Горынычу делали.
Джонни вспомнил: действительно разговаривали про Молчанова. Да и не один раз, кажется... Он обрадовался:
- Спасибо, Мишка. Голова у тебя варит.
- Ага... Можно, мы вместе на твоей тарелке скатимся?
- Давай.
Мишка был грузноват, но пластмассовый "флюгталер" будто не ощутил двойной тяжести и унес обоих пассажиров далеко в сквер. И замер на утоптанной дорожке - прямо у ботинок высокого прохожего. Тот чуть не полетел с ног.
- Ой... мы нечаянно, - пискнул на всякий случай Мишка.
Прохожий сказал с высоты:
- Если не ошибаюсь, товарищ Михаил Панин и товарищ евгений Воробьев...
- Здрасте, Борис Иваныч! - хором обрадовались Джонни и Мишка.
- Осваиваем снежные трассы?
- Ага! - Джонни вскочил и отряхнулся. - Хотите с нами?
- Очень хочу. Но совершенно не могу. Во-первых, модное пальто обдеру, во-вторых, иду по делу... Джонни...
- А? - в один миг насторожился Джонни.
- Раз уж повстречались, может, проводишь немножко?
Джонни сунул Мишке в варежку веревку от "флюгталера".
- Катайся пока на моей тарелке. Если задержусь, затащищь мне домой.
Осчастливленный Панин усвистал наверх.
Джонни и Борис Иванович неторопливо зашагали рядом и вышли из сквера на Песчаную. Горели желтые фонари, и утрамбованный на асфальте снежок тоже был от них желтым. На нем темнели переплетенные тени кленовых веток.
- Я на почту иду, - как-то нехотя сказал Борис Иванович. - Ты не торопишься?
- Нет...
Борис Иванович неловко усмехнулся:
- Я вот о чем подумал... Мы не первый раз так с тобой шагаем и беседуем о жизни.
- Мы пока еще ни о чем не беседуем, - осторожно напомнил Джонни.
- Да... В общем, так. Послезавтра еду в Москву, а оттуда лечу на Юг.
- Зачем? - не понял Джонни.
- Ты разве забыл? Я говорил про лагерь.
- А... - сразу вспомнил Джонни. И опустил голову. И все стало... да нет, ничего не стало, все было прежним. Только скучно сделалось.
- Значит, насовсем? - негромко спросил Джонни.
- Пока на несколько дней. Посмотреть новое место, решить кое-какие вопросы. Потом вернусь еще, конечно, только ненадолго.
- А может, не надо? - сказал Джонни полушепотом. И получилось жалобно, как у малыша.
- Не надо возвращаться?
- Не надо уезжать, - произнес Джонни уже иначе, неласково. - Это же от вас зависит.
- Кое-что от меня. Кое-что нет. И это "нет", братец мой, сейча сильнее.
- Почему? - хмуро спросил Джонни.
- Обстоятельства. Ты ведь не маленький, должен понимать, что такое обстоятельства.
Джонни ровным голосом сказал:
- Я понимаю. Обстоятельства - это второстепенные члены предложения. Обстоятелства места, времени и образа действия.
- Угу... Только не всегда они второстепенные, если на самом деле. Они смешиваются - обстоятельства времени, образа действия и места. И получаются обстоятельства жизни.
- Вообще-то я слыхал, что человек бывает сильнее обстоятельств, - так же ровно отозвался Джонни. - Это иногда и в книжках пишут. Но я все-таки еще маленький. В этом я не разбираюсь.
- Ты обиделся.
- Нет, - честно сказал Джонни. - Только жалко...
- Что?
- Что уедете...
- Может быть, другой директор будет лучше.
- Может быть... Не в этом дело.
- А в чем?
- Ну что вы, не понимаете, что ли? - тихо сказал Джонни и пнул смерзшийся комок.
- Что... не понимаю?
- Просто жалко... что больше не встретимся.
- Да... - выдохнул Борис Иванович и помолчал. - Думаешь, мне не жаль? Если говорить честно, Женька, ты был для меня в этой школе самое светлое пятно. Теперь-то я могу это сказать, бог с ней, с педагогикой.
- А я и так знал, - дерзко сказал Джонни.
Борис Иванович коротко засмеялся:
- Да? Ну и отлично.
- Ничего не отлично... Все равно больше не увидимся.
- Зачем уж так-то? "Больше не увидимся".
- А где? Ну, может, случайно когда-нибудь...
- Слушай! - Борис Иванович остановился. - Джонни! А давай я тебя летом в этот лагерь заберу! Мы с тобой там такие дела устроим! А? Давай! Хоть на все три смены!
Джонни тоже остановился. Потому что это была идея! Обстоятельства жизни сразу и сильно менялись.
- А это можно?
- А чего же? Я же буду начальник. В конце концов не обязательно по путевке, будешь жить у меня.
Джонни задумался. Первая радость схлынула, теперь он размышлял спокойнее.
- Это хорошо, конечно, - вздохнул он. - Только на все лето нельзя. У меня и здесь куча дел. Раскопки под валом устраивать будем, крепостное подземелье искать...
- Но на одну-то смену можно!
- Да, - Джонни опять вздохнул. Потому что до лета было почти полгода. Целая бесконечность.
Борис Иванович его, кажется, понял. Помолчал, похлопал себя по карманам, будто искал сигареты, хотя не курил (по крайней мере при ребятах). Потоптался и вдруг предложил:
- А махнем сейчас вместе, а?
- Куда? - не понял Джонни.
- Туда, на Юг. В лагерь... Мне одному лететь туда тоже как-то... несладко. А тут вдвоем. Веселее. А?
Джонни изумленно моргал.
- В самом деле! - Борис Иванович оживился. - Это же ненадолго! Туда и обратно - неделя, за каникулы управимся. Там сейчас, конечно, не лето, но все равно хорошо. Говорят, в этом году и зимы-то нет, бывает до десяти градусов тепла, а то и больше. Зеленая трава. В такую погоду даже миндаль начинает зацветать! Знаешь, как цветет миндаль? Листьев еще нет, а все ветки в цветах.
- Вы... это правда, что ли? - шепотом сказал Джонни.
- Конечно! Это же просто! Послезавтра вечером в Москву, там в аэропорт, а утром уже в Крыму... И к морю... Море всегда море, Джонни, не только летом... Вот сейчас так и слышу запах водорослей. Побродим по берегу... Ты был у моря?
Джонни был. Но очень давно, больше чем полжизни назад. Он с родителями жил в пансионате в Анапе. Потом ему вспоминалась толпа на знойных пляжах, взбаламученное мелководье и постоянные мамины страхи, что он утонет или потеряется. А настоящее море он не запомнил. Уже потом из книжек он узнал, что море - это целая жизнь приключений, открытий и путешествий. И очень жалел, что раньше по молодости лет не понимал этого.
Теперь-то он все понимает и познакомится с морем как следует!
Только... неужели это всерьез?
- Сейчас позвоню знакомому в Москву, чтобы заказал туда и обратно два билета, - решительно проговорил Борис Иванович.
- Ага... "два билета", - спохватился и приуныл Джонни, - Он сколько стоит, билет-то...
- У тебя же будет школьный, за полцены. Вернее, просто детский, тебе еще нет двенадцати.
- Полцены - это тоже... - грустно сказал Джонни. - Мы недавно холодильник новый купили.
- Как-нибудь... Я недавно получил гонорар за статью в "Семье и школе"...
- Нет уж, - решительно возразил Джонни. - Лучше я скажу дома, что не надо к лету нового велосипеда. Этот год как-нибудь поверчусь на старом драндулете. Дорины починят. Только... - он замолчал и виновато засопел.
- Что?
Джонни спросил тихо, будто он не храбрый пятиклассник Воробьев, а оробелый первоклашка:
- А вы не пошутили?
