III

        Зима в том году наступила как-то вдруг сразу, злая, вьюжная, видимо, потому, что осень долго не хотела уступать ей свои права. Вскоре после октябрьских праздников снега за одну ночь по колено навалило, а затем ударили такие лютые морозы, каких и в  глухозимье иной раз не бывает. Каждое утро Андрей шел по заснеженным, скрипучим улицам города в мастерские, где так дружелюбно его встретили. И пропадал на работе до позднего вечера. У станка он чувствовал себя совсем другим человеком. Когда брал в руки готовую деталь - маленький кусочек металла, еще не остывший после обточки, - он забывал обо всем на свете.

        Дома же, особенно когда оставался один со своими мыслями, в душе снова начинал копошиться червячок сомнения, и Андрей невольно вспоминал Лину такой, какой видел ее тогда на мостках, - тоненькую, легкую, точно сотканную из солнечных лучей и света. Он видел ее глаза, голубые - голубые, как небо в тот летний день над Волгой, слышал ее звонкий, подзадоривающий голос: "Догоняй!" - и весь замирал от тоскливой, почти физической боли. Но стоило появиться Таисии рядом, приласкаться к нему, и Лина отходила а прошлое.

        Таисия не строила никаких иллюзий насчет чувства Андрея, вернее просто не придавала тому значения, ведь любой бы мужчина, по ее мнению, на месте Андрея считал бы себя счастливым, и с эгоистичностью любящей женщины хотела лишь одного, чтобы он всегда был с ней рядом, чтобы она могла его слышать, видеть, могла бы заботиться  о нем. Она вся так и светилась радостью своего собственного чувства. Весь мир для нее воплотился в одном Андрее, теперь уж она сама потакала всем его слабостям, всем его желаниям и что бы ни делала, где бы ни была, думала только о нем. Во всем ее облике, во всех движениях появилась та неизъяснимая женственность, которую придает женщине только большое, сильное чувство.

  Еще не скоро молодость
  Да с нами распрощается,
  Люби, покуда любится,
  Встречай, пока встречается, -

постоянно напевала она куплет полюбившейся ей песни, и сердце ее таяло в груди от полноты жизни.
- Ну как, поешь? - подшучивала над ней самодовольно Клавдия. - Я мужиков как облупленных знаю. - И неожиданно полюбопытствовала: - Расписываться-то думаете?
- Не говорили мы еще о том, - отозвалась с готовностью Таисия, спешившая закончить срочный заказ.
- Ну и зря, - авторитетно заявила Клавдия.

         Она сидела на табуретке толстая, обрюзгшая раньше времени, и поминутно заглядывая в кастрюльку, что стояла рядом с ней на электрической плитке.
- Что-то сосиски наши долго не закипают. Есть охота, сил нет! - и прежним назидательным тоном добавила:
- Знаешь пословицу: "Куй железо, пока горячо".
- Господи, Кланя! - перебила ее Таисия, откладывая в сторону шитье и мечтательно потягиваясь всем своим сильным красивым телом. - Я бы, кажется, за ним теперь и так на край света пошла! Сроду не думала, что так сильно можно человека полюбить.
- Вот то-то, что все мы, бабы, такие, - не то с осуждением, не то с сожалением вздохнула Клавдия. - Я и сама сколько раз зарекалась ультиматум Петьке насчет загса поставить. - Петькой она фамильярно величала своего последнего дружка, торговского эспедитора, рыжего и страшного, как все семь смертных грехов, - а как прижмет покрепче, так и сомлею. - Она снова вздохнула и после некоторого молчания посоветовала:
- А ты все-таки со своим Андреем поговори. С документами-то насчет дома, и насчет всего надежнее.

         Однако говорить с Андреем на эту тему Таисии не пришлось, дальнейшие события сами пошли ей в том навстречу.
         В середине ноября Андрей получил первую заработную плату, и Иван, потребовав с него по этому поводу магарыч, затащил его в ближайшую чайную.
         В чайной было шумно и многолюдно, привезли недавно пиво.
- Эх, и закусим сейчас! - Иван довольно потер руки и, с видом завсегдатая устроившись за свободным столиком, поманил пальцем молоденькую официантку. - Дорогуша, парочку пива, пельмени на двоих, остальное как всегда.

         Через несколько минут перед ними стояли кружки с пенистой янтарной влагой, бутылка "Московской" и пельмени. Выпили, закусили. Еще пропустили по стаканчику. И Андрея, который с самого утра ничего не ел, сразу разморило. По телу разлилась приятная расслабляющая теплота. Пьяная, слезливая жалость к себе охватили вдруг сердце, захотелось вот сейчас же поделиться с Иваном тем, что мучило его все это время. Как-никак он для него не чужой человек. И к тому же женатый, может, и что подскажет.
- Дурак ты еще, потому и переживаешь, - усмехнулся Иван, выслушав его бессвязную исповедь. Он тоже изрядно захмелел и покровительственно похлопал Андрея по спине: - Я тебе скажу, бабы - они слаще... Они все тридцать три удовольствия, как другу только говорю. Ну сам посуди, зачем тебе ехать куда-то? Бросать дом? А дом, это такое, брат, дело, с ним не пропадешь. Хоть и говорят: собственник, мол, отживающий элемент, а по мне - человек все равно свой сундук прежде всего набивает. Вот так-то. - Он нагнулся к самому уху Андрея и, оглядевшись вокруг, доверительно зашептал:
- Нет, мой тебе сказ: женись и точка. Сейчас мы это дело заодно обмоем.

           Из чайной они ушли самые последние и в прекрасном расположении духа. Все, что до того казалось Андрею трудным и неразрешимым, теперь стало простым и ясным. Все вокруг было мило и дорого ему, особенно Таисия.
- Ты, Тась, не сердись, - глупо ухмыляясь, начал он, переступив порог кухни. - Раз такое дело случилось, распишемся. Ты только не сердись... Мы с Ванькой Сорокой это дело маленько ... Надо же... мы честь по чести.

          У Таисии от сердца отлегло. Вернувшись с работы, она все глаза проглядела, поджидая Андрея. Сегодня как никогда что-то задержался в мастерских. И решила для острастки закатить ему сцену. Пусть домой пораньше приходит. Она, Таисия, ему жена, а не какая-нибудь там потаскушка. И тут в ее душе впервые зародилась смутная внутренняя тревога, почему за последнее время Андрея в дом не тянет... Но признание Андрея успокоило ее и охладило.
- Сама себе всякие страхи выдумываю, - решила она и, усадив Андрея, стала его раздевать.

        Он, точно котенок, беспомощно тыкался губами то в ее щеку, то в шею и бубнил благодушно:
- Что уж тут думать. Сказал, значит все. В субботу пойдем и запишемся.
- Запишемся, запишемся, Андрюшенька, - ласково и нежно ворковала она.
- Факт. Чего нам резину-то тянуть, - согласился Андрей и, уткнувшись головой в ее теплое, упругое плечо, тотчас уснул.

         А Таисия, боясь спугнуть его близость и сон, долго сидела так, неподвижно. Заживут они теперь, как все порядочные люди, спокойно, семейно. Обзаведутся ребятишками. Мальчик будет в Андрея, смуглый, крепкий, как боровичок, а девочка светленькая, ясноглазая, что "анютины глазки". Они так и назовут ее Анютой. Таисия никогда раньше не мечтала иметь детей и не хотела обзаводиться ими. Зачем они ей при больном муже? А тут представила себе, как прикладывает к груди маленькое, беспомощное существо плоть от плоти Андрея, кровь от его крови, и млела от счастья.

         В субботу Таисия, как всегда, встала чуть свет. Она накануне еще тщательно прибралась в комнатах и поставила с вечера тесто, теперь затопила печь и начала разделывать пироги. Ей хотелось, чтобы в этот день было все особенно торжественно и красиво.
         Пироги удались на славу, по вкусу Андрея, пышные, румяные, с тонкой хрустящей корочкой. К десяти часам у нее все было уже готово, и она разбудила Андрея.
- Вставай, засоня! Пора уже.

         После завтрака Таисия хотела прибрать посуду, она не любила беспорядка в доме, но Андрей заторопил ее.
- Давай одевайся, а я пока за папиросами схожу. - Ему не терпелось покончить со всеми своими сомнениями и от волнения страшно хотелось курить. - Я мигом. - Надев пальто, он вышел во двор и тут же заметил в почтовом ящике у калитки письмо. "Наверное, от Тольки", - подумал Андрей. Он давно ждал ответа от друга на свое письмо. Но письмо было из Астрахани. Сердце Андрея забилось с такой силой, что стало трудно дышать. Первым порывом было не вскрывать конверта. Все же решено. Выбор сделан.

          Но человек часто сам не знает силу своего чувства. Ему кажется, что оно заглохло, а оно, словно угли, присыпанные пеплом, тлеет в тайниках сердца, и достаточно подкинуть в эти угли сухого хвороста, как вспыхивает новое пламя ярче и горячее прежнего.
         Андрей, разорвав поспешно конверт, достал из него небольшой плотный листок бумаги, исписанный мелкими аккуратными буквами, что низались в ровные убористые строчки.

       "Здравствуй, Андрюшка! - писала Лина, - Что с тобой? Почему ты нем, как мои рыбы? Ты же обещал по приезде в Еланск сейчас же написать нам с дедушкой и до сих пор ни строчки. Прошло два месяца! Не знаю, как тебе, а мне они показались двумя годами. В голову лезет всякая чепуха, и настроение мое под стать погоде, сплошная осенняя мокрота. Мне все кажется, что с тобой обязательно случилось что-то плохое. Возможно, я бы не решилась написать тебе это письмо, но дедушка постоянно ворчит. Он, видимо, сильно к тебе привязался. "Чем, говорит, реветь да на кофейной гуще гадать, лучше б написала. Может, человек болен, может, наша помощь требуется. Коли уж сговорились всю жизнь вместе пройти, нечего гордость свою выставлять". Поэтому я спрятала ее в карман, гордость-то свою. Ну ладно, хватит об этом. Я узнала, что с первого января объявляется набор студентов на вечернее отделение машиностроительного техникума, в который ты, кажется, имел твердое намерение поступить. Так вот, если оно не изменилось, поторопись. Времени осталось в обрез. Мне хотелось бы написать тебе много, много, но боюсь показаться смешной и назойливой. В общем, до свидания. И знай, что бы там у тебя ни случилось, как бы ни изменились твои планы, они мне не безразличны, потому что я по-прежнему люблю тебя. Целую, Лина".

         Прочитав письмо, Андрей уткнулся в него лицом и долго стоял так.
         "Лина, Линочка! Какой я подлец! Какая я дрянь, Линочка!"
         Жизнь без Лины показалась ему вдруг ненужной, как, например, ход часов, у которых потеряны стрелки. Ведь это она, Лина, сама того не подозревая, научила его любить цветы, солнце, землю, по которой ходит, воздух, которым дышит...

         До армии Андрею казалось, что все люди живут и работают одинаково. Но там, в Астрахани, он понял, что это не так.
       Одни живут для себя, как Таисия, Иван, другие помнят о  том, что надо что-то после себя на земле оставить. Ищут и находят радость в труде, творят, мечтают.

       Андрею вдруг припомнился рыбоводный завод, где Лина проходила производственную практику. По воле человека тысячи радужных икринок оживают там юркими мальками. Что за чудо искусственные водоемы? А какая чистота! Как бережно пестуют, выращивают рыбную молодь люди, работающие на том заводе! И с какой любовью! Какие белоснежные халаты на них, точно это не завод, а детские ясли!
- Если бы не наш завод, - как-то с гордостью воскликнула Лина, - в Каспии давно бы перевелись осетровые! Волгу-то плотинами перекрыли, им нереститься негде... А мы вот на помощь им пришли.

        "На помощь" - какое слово сильное! Самому Андрею захотелось тогда сделать что-нибудь нужное, полезное людям. Решил во что бы то ни стало выучиться...
        "Выучился, - горько усмехнулся он про себя, - понял. Все понял... А на какой дорожке оказался?"

         Спрятав письмо в карман, Андрей вышел на улицу и долго бродил бесцельно по городу, потом свернул через мост к Шадринским землянкам, где жил Иван. Выполнить сейчас обещание, данное Таисии, было для Андрея сверх сил...
 Когда-то до революции на правом берегу реки стоял небольшой кирпичный заводик неудачливого предпринимателя Шадрина. За заводом по взгорью возле кладбища тянулась свободная земля, где селились не только кирпичники, но и всякий пришлый и безработный люд. Рядом в обилии пропадал даровой строительный материал - тальник и глина. Землянки лепили без всякого плана, где кому вздумается, одну к одной, низенькие, наполовину ушедшие в землю, чтоб теплее было.

         В конце концов Шадрин разорился и прикрыл дело. Как воспоминание о заводе на берегу остался пустырь с многочисленными ямами, откуда когда-то брали глину, да название местечка "Шадринские землянки" или просто Шадринка.

         Слободка славилась зловонием, которое распространяли ямы, заваленные нечистотами, беспробудным пьянством и подозрительными притонами. За годы советской власти Шадринка, как и большинство рабочих поселков, вылезла из земли и раскинулась чистыми, светлыми кварталами многоэтажных домов вплоть до лесопильного завода, преобразованного в пятьдесят пятом году в огромный лесокомбинат. Улицы слободки выпрямились, раздались вширь и закурчавились веселыми зелеными скверами, засверкали зеркальными витринами новых магазинов. Каждое утро по этим улицам тянулось к школе, что, точно белокаменный дворец, стояла теперь на пустыре в окружении молодых тополей, новое поколение шадринцев, розовощекое, неугомонное с портфельчиками в руках и ранцами за плечами. Шадринка молодела и хорошела с каждым годом, и только на ее окраине возле самого кладбища еще сохранились маленькие, трухлявые, точно гнилые грибы, землянки. Но и их вот-вот по решению горисполкома должны были снести, сравнять с землей. Как раз в одной из таких землянок жил Иван и держался за нее потому, что имел справное хозяйство: кур, поросенка и даже собственного "Москвича". Правда, машина была не новая, купленная по случаю на барахолке, но все-таки машина.
- Без своих колес с хозяйством далеко не уедешь, - любил повторять Иван.

           Андрей застал его за приготовлением к отъезду.
- Ты какими это судьбами? - удивился Иван, наливая из канистры бензин в бачок машины.
- Да так! - нехотя ответил Андрей и поинтересовался: - Далеко ли собрался?
- К теще. Харчишки кое-какие подбросить. - Иван сделал выразительный жест рукой и предложил: - Если желание есть, поехали. Прямиком через Никольский бор. Тут рукой подать. К вечеру вернемся.

          И Андрей, не раздумывая, принял предложение Ивана. До деревни они добрались уже затемно. Иван остановил машину возле добротного рубленного в лапу дома под новой шиферной крышей.
-  Ты посиди. Я по-быстрому: одна нога здесь, другая там, - наказал он Андрею и, захватив мешок с продуктами, вылез из машины.
          Он действительно не заставил себя долго ждать и тотчас вернулся.
- Ты бы, Иваша, по тракту обратно ехал, - посоветовала полная, рыхлая женщина, вышедшая из дома проводить гостя. - Вроде как вьюжить начинает. Засядете еще где.
- Ничего, мамаша, не впервой. Да и в вдвоем мы, - успокоил ее Иван, снова садясь за руль. - В дом идите, а то простыните еще.

          Женщина, наказав передавать всем привет, ушла, а Иван вытащил из кармана пластмассовую флягу.
- Подвезло нам, - весело подмигнул он Андрею, отворачивая крышку стаканчика. - Погрейся перед дорогой. У мамаши для зятя всегда найдется.
          Погреться и в самом деле не мешало, Андрей изрядно закоченел, сидя в машине.
- Первый сорт! - одобрил Андрей, чувствуя, как по телу расходится приятная теплота.
- Ну вот, полный порядок, - удовлетворенно констатировал Иван, пряча пустую фляжку обратно в карман. - Он захлопнул дверцу машины и нажал кнопку стартера: - Поехали.

         "Москвич" резко дернулся с места и прытко стал набирать скорость.
         Иван гнал машину по самой середине извилистого узенького проселка, не опасаясь встречного транспорта. Кто в такую пору поедет по этим ухабам! Все больше придерживаются тракта. Выпитое вино веселило душу и наводило блаженную дремоту. Андрей поминутно клевал носом, а Иван разглагольствовал:
- Дорога здесь ничего. Зря мама волновалась. А по тракту наверняка на милиционера нарвешься. Я на этот счет ученый. Один раз совсем было влопался, да добрый дядька попался. Обошлось.

         Машину сильно занесло на повороте. Андрея качнуло. Он встрепенулся, открыл глаза и прямо перед собой увидел огромные светящиеся фары, в лучах которых, точно бабочки-поденки, вились снежинки. Фары эти стремительно неслись навстречу. Андрей инстинктивно схватился за ручку дверцы, чтоб выскочить из машины, но тут почувствовал страшный толчок, острая боль ударила в ноги. Все завертелось, закружилось перед глазами, и он потерял сознание.