Сергей Иванов
Зимняя девочка
Повесть
Рисунки А. Остроменцкого
окончание
ПРОЩАЙТЕ
Она была одна в своей комнате. Говорила себе: "Ну, давай думай. Устроила беду, теперь думай!" Но другой голос в это же время отвечал: "Я же поступила честно, а раз честно, значит, правильно". - "Правильно? А сову за твою честность убьют". Вот как бывает!
Надо было спасать. Прибылов сказал: "Через двое суток сове "секир-башка". Вадим: "Врет он, не сделает, ему же надо выкуп получать". А вдруг сделает?
Таня попробовала представить, как идет к Прибылову, как открывает дверь... И вдруг поняла, что выходит во двор прибыловского дома, чтобы подпрыгнуть, и... тоже не смогла. Она поняла, что не сможет туда проникнуть. Поняла, что никогда не увидит сову!
Разучилась я, что ли?.. Значит, я стала, как все? Но знала: никогда не стать ей просто девочкой!
Из-под двери из большой комнаты, где была сейчас бабушка, к Тане ползло беспокойство. Тихо она выглянула в бабушкину комнату... у них комнаты смежные; только выгляни - вот тебе и бабушка. Тане это всегда очень нравилось... А говорят, что смежные комнаты не ценятся. Ерунда какая-то!
Бабушка отчего-то волновалась - сама не могла понять отчего. То схватится за вязанье, то бросит и подойдет к окну. Невольно Таня подумала: "Как Гришка". И тут же услышала бабушкины мысли. Они были какие-то вообще не бабушкины. Они метались, словно стаи птиц по московскому небу, когда во время праздников их гоняют лучи прожекторов. Бабушке все казалось, что куда-то ей надо пойти. Она даже надела платье и шапку, но стояла посреди комнаты в растерянности.
- Да ты куда, ба? - спросила Таня.
Бабушка наконец заметила ее:
- Никуда... Просто масла подсолнечного купить.
- Есть ведь у нас...
- Ну так это... словом... - она не знала, что сказать, и мучилась.
Таня попробовала ей помочь:
- Муки, бабушк, муки, да?
- Нет. И мука у нас есть! - сказала бабушка растерянно.
Она тоже чувствовала, что будто бы сама себя выгоняет зачем-то из дому.
- Знаешь, просто я пройдусь. Мне что-то пройтись захотелось...
Ушла... И тут неожиданно Таня придумала, как ей спасти сову. Казалось, кто-то нарочно отвлекал ее от бабушки, так странно ушедшей.
А придумалось вот что... Сперва Таня легко и ясно представила себе деньги, которые потерялись за эти дни, пока шел снег. Под снегом ведь много чего теряется, и денег в том числе. А потом, когда наступают март и апрель, это все вытаивает и многое находится. Но теперь Таня поняла, что и за эти несколько первых дней тоже много потерялось! Сейчас она как бы летела по улицам и легко видела, как под снегом лежат оброненные копейки. Таня еще немного постаралась, и вот монеты стронулись с места и поползли! Но под снегом, а значит, все так же невидимо.
Таня едва успела распахнуть форточку - в окно к ней стали влетать пятаки, гривенники, пятиалтынные, то есть монетки в пятнадцать копеек, и алтушки, то есть монетки по три копейки, а то и двугривенные, а то и полтинники!
Таня, став на колени, собирала их, складывала в мешок из-под сменной обуви. Мешок быстро наполнялся, и Тане тяжело было возить его за собой по полу. "А куда я их потом высыплю? - она подумала. - А никуда. Мне же этот мешок больше не понадобится". И остановилась, удивленная: как не понадобится?.. Медленно, по монетке, высыпала в мешок горсть мелочи... "Откуда у меня взялась эта мысль?"
Когда мешок был полон, она стала ссыпать деньги в свою шапку. И опять неизвестно откуда подумалось: "Сыпь, не понадобится!" И опять стало не по себе... Но почему не понадобится?!
Словно в ответ ей зазвонил телефон. Звонок был, кажется, обычный. Но Тане услышались в нем ветер и вьюга. И стук оленьих копыт по твердому насту. Хотя она никогда не слышала оленьего топа. И еще много было всего в этом простом звоне. Со страхом, с радостью Таня подняла трубку:
- Але!
И сразу поняла, что это дед. Ее родной дед!
- Я иду к тебе! - сказал он спокойно и властно. - Отворяй!
Секунды не медля, Таня побежала в прихожую. На вешалке увидела свое зимнее пальто... Не понадобится теперь... Настежь открыла дверь. Поняла: дверей недостаточно для ее грозного и доброго деда. Бегом вернулась в свою комнату, распахнула окно, и тогда он явился.
Налетела метель, всю обсыпала Таню чистейшим, невесомым снегом. Тотчас сугробы выросли по углам, на диванчике, где сидели Танины куклы, в секунду остудили жаркую батарею. Что-то менялось у Тани в душе, будто б она все это видела не раз, будто она привыкла к тому, что на кровати вместо перины и одеяла лежит гора снежинок.
Тут дед и обнял ее - огромный, с огромной седою бородой. Его объятия были не холодны и не жарки. Они были просто родные, и Таня знала, что никогда не сможет ослушаться деда... Он сказал:
- Ну, пора...
Однако Таня не могла уйти. Она не могла ослушаться деда, но и уйти она не могла. Ей страшно было испугать бабушку этими сугробами и паутиной инея у потолка. Дед понял ее. Он лишь повел плечом - явился ветер. Таня впервые видела его за такой аккуратной работой. Буквально по снежиночке он вынес сугробы в раскрытое окно. Причем не обронил их на землю, а утащил куда-то на небеса - может, обратно в тучу, из которой они просыпались.
И тогда на полу открылись мешок для сменной обуви и Танина зимняя шапка. Невольно Таня наклонилась к ним, с превеликим трудом подняла и теперь стояла перед дедом с оттянутыми вниз руками.
- Что это? - спросил дед грозно и с испугом. - Брось. Это гадость!
Но Таня покачала головой, ухнула мешок и шапку на стол. Теперь ей надо было написать записку. Она оглянулась в поисках какого-нибудь клочка. Ветер, который все еще был здесь, сейчас же угадал ее желание. Схватил тетрадку по русскому языку, взъерошил и перелистал страницы, а потом быстро вырвал листок и, красиво кувырнув его в воздухе, положил перед Таней.
И Таня поняла, что может, что должна отдавать приказания этому ветру, метели, холоду, снежным тучам на небесах... Но сейчас ей нужна была одна человеческая вещь - хотя и простая, однако абсолютно не подвластная ее могучим слугам и даже ее могущественному деду. Тане нужна была школьная шариковая ручка.
Вдруг на короткое мгновение наступил ужасающий мороз - у тополя, что рос внизу, под окном, с выстрелом отломилась ветка. Сейчас же ее подхватила метель, вынесла в Танину комнату. Коряво ветка поползла по тетрадному листку. Ветер старался, как мог, - ему приходилось угадывать Танины мысли, такие трудные даже для самого умного и ледяного ветра.
Веточка плясала над листом, пачкая его своей замерзшей кровью, корой и смолою - получались буквы и слова: "Бабушка! Это Вадиму на полярную смолу". И больше палочка не смогла станцевать ни слова. Ветер немедленно вышвырнул ее в окно - всю промерзшую до костей, истертую, искрученную. Но некому и некогда было думать о ее грустной судьбе.
Дед положил Тане руку на плечо. Они посмотрели друг на друга. Взгляд этот был, наверное, еще короче, чем тот ледяной удар, который сумел оторвать ветку от родного тополя. Но Таня услышала все, что должна была услышать.
Ее жизнь среди людей кончалась навсегда. Ее полюбили здесь. И она полюбила. Ее обидели здесь. Но и она оставила после себя беду...
- Дед! А сову спасут?
Он не ответил ей, как будто не услышал...
И теперь уж она никогда не будет равнодушной к людям. Тут Таня вспомнила тех, на льдине, полярников, которых она боялась. Потом пронеслись лица всех, с кем, она познакомилась в школе, на их улице, во дворе. Кого видела по телевизору...
- Я хочу остаться с ними, дед!
Нельзя. И как только кончится это мгновение, все, кто знал, кто когда-нибудь видел Таню Зайцеву, забудут о ней.
У тебя, бывшая Таня, судьба другая и другая роль. И другая жизнь - почти что бессмертная... А впрочем, не стоит загадывать.
- Но я хочу, дед! Последнее желание: пусть бабушка меня помнит. Никто не помнит пусть, а бабушка пусть помнит!
- Нельзя.
- Можно!
Что-то изменилось в его лице: дед не решился с нею спорить!
- Да, можно, хорошо, - Он снял руку с ее плеча. - А теперь уходим!
Коротким невидимым огнем вспыхнул в комнате ветер, вздрогнул лист с корявыми, непонятно как написанными буквами. И все, и пусто, - надо же, как бывает - метель, что разыгралась на улице, словно балуясь, плотно прихлопнула распахнутые неведомо кем створки окна.
Комната стала потихоньку наполняться теплом.
ДО САМОЙ СМЕРТИ
Ведь это не бывает, чтобы чтобы все вдруг сразу забывали одного человека. Но так случилось: словно бы звучала в душе какая-то песенка и - нет ее!
Учительница получила от сына письмо. Сын писал, что поправляется, что нога срослась хорошо, и костыли ему скоро не понадо... Тут учительница вдруг сказала себе: "Все, как она мне обещала..." Она? Кто "Она"? Поглядела на улыбающуюся физиономию сына. Потом зачем-то взяла классный журнал. Она сидела в учительской, и совершенно одна.
Открыла страницу, стала читать имена своих учеников: Артемов Женя, Бахтина Алла, Беляев Володя, Викторов Боря, Васильева Гуля, Ельчина Галя... Бред, конечно, но все же на "з" была еще одна фамилия: Заславский и... Сколько у меня в классе народу? Тридцать три?.. В журнале их было тридцать два!
Она посмотрела страницу на свет - она была опытная учительница и легко заметила бы любую даже самую искусную подтирку. Но бумага везде была одинаковая, довольно плохая, на просвет грубоволокнистая, как у всех журналов. И быстро учительница положила его на стол: не дай-то бог зайдут и увидят... Вряд ли она смогла бы это объяснить как-то вразумительно. Больше учительница ни разу не вспомнила про тридцать третьего своего ученика.
Вадим нетерпеливо встал, прошелся по комнате - как делал какой-то разведчик из телеспектакля... Надо Таньке позво... Потом внутри у него вспыхнуло и погасло. Что такое? Вадим увидел себя в своей комнате. Он все отлично помнил, он никогда не чувствовал себя так хорошо. Пеструха глядела на него с дивана, ожидая, что, может быть, он предложит ей прогуляться...
Вроде бы я кому-то собирался звонить?.. Сова - вот в чем дело, сова! Двое суток осталось! В конце концов можно просто пойти в зоопарк: они же покупают животных... Но не хотелось, чтобы сову из одной клетки пересадили в другую... И он стал думать - думать про сову. "Стой! Ведь я что-то забыл!" Но и эта мысль сразу забылась...
Гришка отчетливо видел девочку, летящую к окну шестого этажа. Только зачем она летит, Гришка вспомнить не мог... А, ну это же мне снилось, он подумал, это же сон. И тогда ему явился еще один - про ту же девочку: как она едет среди торосов на огромнейшем медведе. Сперва подумал, это диван, а потом видит - нет, медведь!
И сказал себе: я найду ее!.. Ты рехнулся, да? Найдешь? Это же был сон. Неважно! Все равно я стану полярным летчиком. Буду там летать и найду. Но никому, конечно, ничего он сказать не мог о своем решении... Тебя ведь сразу за шизика сочтут, скажут: "Нанюхался клопомора - так и говори..."
Бабушка вдруг заметила, что по глупой задумчивости своей она уехала бог знает куда - на другой конец Москвы. Двери вагона с шипением раздвинулись, бабушка вышла на станции "Измайловская"... У московского метро много красивых станций, а такая все же единственная. У нее платформа на улице, и с одной стороны ничего особенного - просто улица, довольно обычная, какие часто бывают на окраине. Зато с другой - чистейший и белый березовый лес!
Бабушка здесь давно не бывала - лет пять или больше. Теперь она с какой-то непонятной грустью и тревогой глядела на эту простую красоту... Ну понятно: мне же надо танечке позвонить. Умчалась неизвестно зачем, а девочка там одна...
Бабушка подошла к автомату, и вдруг он зазвонил. Невольно бабушка сняла трубку и невольно произнесла свое обычное:
- Слушаю.
Трубка сказала:
- Это говорит ее дед!
Есть такое выражение: потемнело в глазах. Бабушка, по правде говоря, не верила в него. Но сейчас она увидела серый снег и почти черные березы - будто смотрела через закопченное стекло.
Когда бабушка была маленькая, она через такое стекло однажды смотрела на солнечное затмение... Это ей все вспомнилось так быстро, как, поскользнувшись, люди падают навзничь...
Она поняла все... и не надо было ей задавать этого вопроса! Но не смогла себя удержать:
- Я больше ее не увижу? - Да и к чему ей теперь было удерживаться? К чему ей теперь нужна была эта гордость! - Я не увижу ее?
Он не ответил... Но ведь он зачем-то позвонил?
А! Чтобы я не бегала по милициям. Но ведь мог... чтобы просто я все забыла! Ей стало страшно.
- А вы, извините... вы колдун?
- В каком-то смысле, - ответил он, и, показалось бабушке, растерянно.
- Тогда, прошу вас. оставьте мне память!
- Оставлено, - ответил он, помолчав, словно думал, признаваться ему в чем-то или не признаваться. - Вам оставлено...
И бабушка догадалась, кто это сделал. И заплакала.
- Вы знаете, кто у вас жил? - спросил дед бывшей Тани. - У вас жила Снегурочка.
Бабушка кивнула, не в силах отвечать и вытирая рукой слезы. Вот, значит, как ее звали, Танечку мою...
- Вы заслуживаете награды!
Опять она не могла ответить, лишь покачала головой. И, наверное, Дед Мороз увидел это.
- Прошу вас: никогда, никому!
И бабушка ответила:
- До самой смерти!
ЭПИЛОГ
На том обрывается история про бывшую Таню. Больше мне ничего неизвестно... Впрочем, одно: маленькая повелительница праздничного холода так никогда и не узнает, удалось спасти ту полярную сову или нет. Ни разу не смогла она заглянуть в окно человека по фамилии Прибылов. А полярные совы - единственные из всего, что есть на свете - не понимают ее слов. И, может быть, поэтому - замечали, наверное? - Новогодний праздник, такой веселый, как будто все-таки немного грустный... Мы говорим: торжественный. Но торжественность тут ни при чем!
Кто-то подумает: "Господи, да неужели из-за одной совы?.." Но кто действительно так подумал, тому не стоит читать мои книги!
А бабушка часто думала: "Как же я не догадалась - как же у меня ни одной ее фотокарточки нет?" А потом: "Да разве я так тебя не помню!"
Ни разу не было ей ни письма, ни открытки, ни птичьего перышка. Лишь одно. Когда в середине ноября объявят в прогнозе погоды, что наконец нынче ночью в Москве вместо мороси местами выпадет снег, знает бабушка: ее чисто выметенный балкон будет поутру белым, как зимняя лесная поляна.
- Спасибо тебе!
И если подует ветер, то можно услышать, будто бы кто-то ответит:
- Пожалуйста.
Один раз в году.
Конец