Трагическая судьба Николая II и царской семьи
Пьер Жильяр
Екатеринбург. Смерть царского семейства
По прибытии в Тюмень 22 мая мы были немедленно направлены под сильным эскортом на специальный поезд, который должен был отвезти нас в Екатеринбург. В тот момент, как я входил с моим воспитанником в вагон, я был отделен от царевича и переведен в вагон четвертого класса, охраняемый, как и все остальные, часовыми. Ночью мы добрались до Екатеринбурга, где остановились на некотором расстоянии от железнодорожной станции.
Утром, около девяти часов, несколько экипажей прибыли и разместились вдоль нашего поезда. Я увидел четырех субъектов, направившихся к вагону, в котором помещались дети. Через несколько минут Нагорный (матрос, приставленный к Алексею Николаевичу) прошел перед окном вагона, неся больного царевича на своих руках. За ним шли великие княжны, нагруженные своими чемоданами и мелкими вещами. Я хотел выйти, но часовые грубо втолкнули меня обратно в вагон.
Я возвратился к окну. Татьяна Николаевна выступала последняя, неся свою маленькую собачку, и тащила с трудом тяжелый чемодан темного цвета. Шел дождь, и я видел, как на каждом шагу она попадала в грязь. Нагорный хотел пойти помочь, но был сильно отброшен назад одним из комиссаров... Спустя несколько минут экипажи удалились, увозя детей по направлению к городу.
Как мало я тогда сомневался в том, что мне доведется вновь увидеть тех, вблизи коих провел столько лет. Я был убежден, что придут отыскать и нас, и мы незамедлим присоединиться к царскому семейству.
Между тем проходили часы. Наш поезд был отведен на станцию, затем я увидел, как проходили генерал Татищев, графиня Гендрикова и m-lle Шнейдер, которых уводили. Несколько позднее была очередь Волкова, камердинера императрицы. Харитонова, заведующего кухней, лакея Труппа и маленького Леонида Седнева, четырнадцатилетнего поваренка.
Кроме Волкова, которому позднее удалось вырваться, и маленького Седнева, которого пощадили, никто из тех, которые были уведены сегодня, не должен был выйти живым из рук большевиков.
Мы ждем все время. Случилось что-либо? Почему не приходили за нами; чтобы взять нас в свою очередь. Мы допускали себе всякого рода предположения, когда, около пяти часов, комиссар Родионов, приезжавший за нами в Тобольск, вошел в наш вагон и объявил нам, что в нас нет надобности и что мы свободны.
На другое утро и в последующие дни я отправился с моим коллегой к консулам Англии и Швеции. Французский консул был в отсутствии. Следовало, какою то бы ни было ценою, добиться чего-нибудь, чтобы прийти на помощь заключенным. Оба консула нас успокаивали, говоря нам, что уже были предприняты шаги к этому и что они не полагали неизбежности опасности.
Я проходил перед домом Ипатьева. Из-за высокого деревянного забора, уподоблявшего этот дом тюрьме, видны были только верхние части окон. Однако я не терял надежду проникнуть в этот дом, так как доктор Деревенко, которому было разрешено посещать наследника, слышал, как доктор Боткин от имени императора просил комиссара Авдеева, заведующего охраной, разрешить мне присоединиться к ним. Авдеев ответил, что по этому вопросу он запросит Москву. В ожидании ответа я и мои компаньоны, кроме доктора Деревенко, получившего помещение в городе, поместились в вагоне четвертого класса, в котором прибыли сюда. Мы должны были оставаться в этом вагоне более месяца.
26 мая мы получили распоряжение без замедления покинуть территорию Пермской губернии, в состав которой входит Екатеринбург, и возвратиться в Тобольск. Одновременно позаботились о выдаче нам всем общего документа, чтобы держать нас всех вместе, что облегчало надзор за нами. Однако поезда не ходили, так как антибольшевистское, движение русских и чехов быстро распространялось, и линия железной дороги была предоставлена исключительно эшелонам большевиков, которые спешно отправлялись в Тюмень. Это было для нас новой отсрочкой.
Однажды я проходил вместе с доктором Деревенко и моим коллегой Гиббсом мимо дома Ипатьева, и мы заметили у дома двух извозчиков, которых окружало большое число красноармейцев. Каково же было наше волнение, когда мы увидели в первом экипаже Седнева (лакея великих княжон) между двумя конвоирами. Нагорный приближался ко второму экипажу. Держась за края экипажа, он поднялся на подножку и, подняв голову, заметил нас троих, неподвижно стоящих в нескольких шагах от него. Посмотрев на нас пристально несколько секунд, он затем сел в экипаж, не сделав ни одного жеста, который мог бы выдать нас. Экипажи тронулись, как мы видели, по направлению к тюрьме. Эти два честных человека вскоре были расстреляны. Вся их вина заключалась в том, что они не были в состоянии скрыть своего негодования, когда увидели, что комиссары-большевики завладели золотой цепочкою, на которой висели образки у кровати Алексея Николаевича.
Прошло еще несколько дней, и я узнал от доктора Деревенко, что ходатайство, возбужденное доктором Боткиным относительно меня, отвергнуто.
3 июня наш вагон был прицеплен к одному из многочисленных поездов с голодающими, которые отправились из России в Сибирь за пропитанием, , и мы были направлены в Тюмень, куда мы прибыли 15 июня, после целого ряда приключений.
Через несколько часов я был арестован в Главном штабе большевиков, куда я обязан был явиться для визы паспорта, необходимой для меня и моих спутников. Только благодаря случайному стечению обстоятельств на сей раз мне удалось вечером освободиться, и я мог прибыть в вагон, где меня ожидали мои спутники. Дальше нам пришлось пережить дни невыразимого беспокойства, благодаря случайности, которая разоблачила наше пребывание. Спасло нас единственно то обстоятельство, что, затерявшись в толпе беженцев, которая наводнила вокзал Тюмени, мы успели пройти, не будучи замечены.
20 июля белые антибольшевистские отряды заняли Тюмень, благодаря чему мы освободились от тех, жертвою которых мы должны были сделаться.
Я приходил к тому убеждению, что император погиб, и что если было так, то я не мог допустить, что императрица пережила его. Еще в Тобольске я заметил, когда комиссар Яковлев приехал за императором, что она бросалась туда, где предвиделась наибольшая опасность. Я видел ее после нескольких часов страданий, когда в ней отчаянно боролись чувства жены и матери, которая со смертельным ужасом в душе покидает своего ребенка, чтобы следовать за своим супругом, жизнь которого казалась ей в опасности. Конечно, было вполне возможно, что они оба пали жертвами этих зверей. Но дети? Убиты ли и они также? Я не мог допустить этого. Все мое существо возмущалось при этой мысли. Между тем все доказывало, что жертвы были многочисленны. Тогда!..
Следующие дни я продолжал свои расследования в Екатеринбурге, его окрестностях, по монастырям и повсюду, где я мог надеяться отыскать какие-нибудь признаки. Я видел священника Сторожева, который совершал последнее богослужение в доме Ипатьева 14 июля, то есть двумя днями ранее этой ужасной ночи. Увы! Он также мало питал надежды, что кто-нибудь из царского семейства остался жив.
Производство следствия было поручено Ивану Александровичу Сергееву, члену Екатеринбургского суда, и велось обычным порядком, но встречало много затруднений. Сергеев все более склонялся к тому, что все члены царской семьи убиты, но тела их до сих пор не были найдены и показания некоторых свидетелей вызывали предположение, что императрица и дети увезены. Эти показания, как было установлено впоследствии, исходили от агентов большевиков, составленных преднамеренно в Екатеринбурге, чтобы запутать следствие. Они частью достигли своей цели, потому что Сергеев потерял много драгоценного времени и долгое время не замечал того, что стоит на ложном пути. Проходили недели, но точных сведений не было. Тогда я решил отправиться в Тюмень, так как дороговизна жизни в Екатеринбурге была слишком большая.
Перед своим отъездом, однако, я заручился обещанием Сергеева сообщить мне, если какие-нибудь новые данные будут обнаружены при производстве следствия.
В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жанна, с которым я познакомился в Могилеве в то время как он состоял начальником французской военной миссии при русской Ставке. Он приглашал меня приехать в Омск. Спустя несколько дней я покинул Тюмень и 13 февраля вошел в состав французской военной миссии, которую Франция командировала состоять при Омском правительстве.
Адмирал Колчак, признавая историческую важность расследования, производившегося по поводу исчезновения царской семьи, и желая познакомиться с результатами этого следствия, дал поручение в январе генералу Дитерихсу привезти ему из Екатеринбурга следственный материал, а также и найденные вещественные доказательства. 5 февраля он приказал вызвать Николая Алексеевича Соколова, судебного следователя по особо важным делам, и предложил ему принять на себя следственное производство. Через два дня министр юстиции Старынкевич уполномочил Соколова продолжить следствие, начатое Сергеевым.
В это самое время я познакомился с Соколовым. С первой нашей встречи я понял, что Соколов не питал никакой надежды. Что касается меня, то я не могу еще верить в действительность таких ужасов. "Но дети, дети?! - восклицал я. - Дети подвергались той же участи, как и их родители. Для меня в этом нет и тени сомнения. Но тела? Надо производить розыски на лужайке, и там мы найдем ключ к раскрытию таинственности, потому что большевики провели там три дня и три ночи совсем не для того, чтобы несколько одежд были сожжены".
Увы! Заключения судебного следователя не замедлили подтвердиться, благодаря показаниям одного из главных убийц, Павла Медведева, который только что был заключен в тюрьму в Перми. Соколов находился в Омске.
Сергеев допросил Медведева 25 февраля в Екатеринбурге. Медведев сознался окончательно, что император, императрица и пятеро детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвале дома Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля. Но он не мог или не хотел дать ни одного указания относительно того, как поступили с телами после убийства.
Я работал вместе с Соколовым несколько дней, и затем он отправился в Екатеринбург, чтобы продолжать на месте расследование, начатое Сергеевым.