|
Рояль Рахманинова Ребята из 19-й школы и не подозревали, что здание, в котором они учатся, было когда-то зданием Мариинского училища, а одним из преподавателей там был Сергей Рахманинов. Но дух музыки жил в школе. Играть на рояле, петь умели многие. А Лева Федотов был отменным музыкантом. Любимая его опера, "Аида" Верди, сопровождала его везде и всегда; он мог воспроизвести на память любой ее фрагмент; на память же однажды Лева сделал запись партитуры "Аиды". Потом оказалось, что она точно совпадает с авторской. |
Я был поражен, и Вика была поражена, и Салик - в актовом зале школы, на той самой сцене, на которой проходили школьные выступления, на том самом рояле, на котором часто играли наши ребята, играл... Сергей Васильевич Рахманинов, один из величайших композиторов XX века, прекрасный пианист.
Рахманинов был преподавателем музыки в московском Мариинском училище дамского попечительства. Так когда-то называлась наша 19-я школа. Вот откуда сохранившиеся огромные старинные зеркала, пальмы в кадках. Высокие белые двери с большими стеклами и выпуклым орнаментом. В коридорах - старинные печи, из них несколько высоких, круглых, из черного железа. И вот почему в школе имелись прекрасные рояли. Тоже от прежних, мариинских времен.
Выпускница Мариинского училища Мария Челещева вспоминала: Сергей Васильевич преподавал в училище теорию музыки и часто "скромный хор воспитанниц пел под его изумительный аккомпанемент". И уже на склоне лет, всякий раз слушая музыку Рахманинова, она видела его "сидящим на эстраде в училище (эстрада сохранилась, только мы ее называли сценой, - М. К.) и аккомпанирующим нашему хору, который поет под управлением Морозова".
Жил Сергей Васильевич, будучи преподавателем Мариинского училища, одно время на Арбате в Серебряном переулке, в доме Погожевой. Может быть, здесь он и написал для воспитанниц шесть хоров для женских (или детских) голосов, составивших отдельный сборник, хор "Сосна" и завершающий сборник поэтический гимн "Ангел" на слова Лермонтова.
В нашей школе в наши годы Лермонтов был среди любимых поэтов: мы учили его стихи, кто больше выучит. Пример этому? Левкина запись от 5 июня 1941 года (это тот самый день, в который сделано и военное "предсказание": "...1 июня мы снова встретились с Димкой, но о Ленинграде не заикнулись, ибо к Димику явился Вовка Гуревич, и мы стали готовиться к устной литературе. Вовка, имея просто невообразимую память, с которой он запоминал с пару раз длиннейшие стихотворения ввиду подготовки к завтрашней стычке с Давидом Яковлевичем, орал нам все известные ему стихи Лермонтова и Некрасова. Сияя во всю пасть, он трещал, не сбиваясь, одно стихотворение за другим. Мы с Димкой, словно ошалелые, с удивлением уставились на него и поражались его энергии и памяти.
- Смотри, Димка, - не удержался я. - И ведь нигде не собьется. Вот память у подлеца!
Вовка с довольной рожей продолжал убивать нас своим залпом стихов...
А вот еще из дневника: "...Последним уроком была литература. Мы все дрожали, как осиновый лес, так как не приготовили урока о Лермонтове..."
Когда бомба упала возле калитки маленького школьного парка (это самое начало войны), школа оказалась без окон, осколки расчертили стены, сорвали водосточные трубы, воздушной волной завернуло угол крыши.
Мы с Левой пришли поглядеть на случившееся. Лева сразу же направился в актовый зал или, как мы его чаще называли, физкультурный. Я поспешил за Левкой. В коридорах черепье, битые стекла, куски штукатурки, запах сероводорода, что ли. Валялись классные журналы, папки, книги, тетради. Чучело волка из кабинета биологии выбросило на парадную лестницу. Волка зимой, по просьбе учительницы Анны Васильевны, ребята выносили во двор и чистили снегом. Пугали прохожих. Но огромный, перед кабинетом биологии, четырехугольный аквариум с железными вазами по углам, из которых до самого пола спускались вьющиеся растения, не пострадал. И рояль был цел. Этот концертный рояль в физкультурном зале считался у нас главным. И, оказывается, мы не ошибались в его значимости, хотя ничего о нем не знали. Не знали его предыдущей судьбы, связанной с Рахманиновым на протяжении по меньшей мере семи лет, потому что преподавал Сергей Васильевич в Мариинском училище с осени 1894 года по осень 1901.
Рояль фирмы Юлиуса Блютнера. Достаточно было откинуть верхнюю крышку, как на золотистой деке между натянутыми струнами можно было увидеть герб фирмы и прочесть ее подробный послужной список, который начинался словами: "Inhader verschiebener Patente und Ausreihnungen" - "Владелец различных патентов и отличий". В школе преподавался немецкий язык и эти слова многие из нас выучили. Очень громко любил возвещать их Витаська Бойко. В особенности перед началом какого-нибудь проводимого в школе музыкального вечера, когда поднимались на сцену или Маргарита Шлейфер в длинном платье с кружевной пелериной и исполняла романсы или татарские песни, или садился к роялю Юра Симонов. Витаська же Бойко был неизменным конферансье.
Ключ от дверей школы, ключ от довоенных времен - он существует до сих пор. Хранится у Елены Патюковой, или на школьном языке - Сиби. Подарил ей ключ сын любимого нами завуча Сергея Никитовича Симонова - Юра Симонов (это Викин класс, параллельный). Сергей Никитович долго и тяжело болел. Умер он в мае 1940 года. Юра с отцом жил в школе, на первом этаже. Как и Давид Яковлевич с семьей.
Гроб с телом завуча по просьбе учеников был выставлен для прощания в актовом зале.
Рассказывает Лена Патюкова:
- Ко мне подошел Лева и сказал: "Лена, надо остаться. Юре плохо". Юра сидел на сцене у раскрытого рояля, того самого, рахманинского. В школе из ребят уже почти никого не было. Должна сознаться, Юра моя первая школьная любовь. Я не уходила домой. Старалась быть поблизости от него. Тем более, в такой день. Лева тоже остался из-за Юры. Я это теперь понимаю. Лева подошел к Юре и предложил: "Давай будем играть. В память о твоем отце. Ты - первый". И положил Юрины руки на клавиши. Лева не сомневался, что как только Юра начнет играть, ему станет легче. Должно стать. Ведь Юра, как ты, Миша, помнишь, был отличным музыкантом. Таким же замечательным, как Лева. Двенадцатый час ночи... Мы трое в зале. И Юра начал играть. Вторую рапсодию Листа. С поступательным движением. Напором. Широтой. Разом оборвал музыку, будто грудью наткнулся на что-то острое. Потом - тишина. Ночная, от которой всегда холодно и страшно. А тут еще такое. Я сидела, сжавшись в комочек. Не двигалась. Юра встал из-за рояля, сошел вниз. К роялю сел Лева. Зазвучала "Аида". Как ее мог играть тогда Лева, ты тоже представляешь.
- Представляю.
- Сергей Никитович лежал в гробу в зеленом френче. Прикрыт по грудь красным покрывалом. Как хоронили комиссаров в гражданскую. Потом Леву сменил Юра. Играли они, сменяя друг друга, ну, с какими-то перерывами. Чайковский, Бетховен, Шопен, Верди и опять Лист. И еще играли кого-то, не помню. И еще просто импровизировали. Слышно было, как шумел тополь во внутреннем дворе. Он напротив окон зала, помнишь? И сейчас растет, здоровый до чего стал. Рассказываю тебе, Миша, а у самой мурашки по коже бегают. Ребята выкладывались до конца. До самого конца. Представляешь себе? Когда все отдаешь. Они отдавали все. Решительно. Мальчики играли до утра. Юру я отвела вниз, домой. Леве кто-то из учителей сказал: "Ты совершенно без сил. Иди и ты домой". Юра потом уехал из Москвы. Но перед отъездом подарил мне ключ от школы. Храню его до сих пор. И письмо его, которое получила из Тулы в 1958 году - Лена прочитала по памяти: "Я никогда не забуду эту печальную музыкальную ночь и тех, кто был со мной рядом и помог пережить утрату". Юра в действующую армию не попал: очень плохое зрение. Ты знаешь. Его определили в военный ансамбль. Я провожала его в Тулу. Курский вокзал. Масса военного народа, как бывало на вокзалах в те годы. Мне он сказал: "Прощай, Сиби!" И уехал. Навсегда. Зина Таранова по твоей просьбе, Миша, написала недавно письмо в Тулу. Ответили - адресат выбыл.
Я недавно нашел в паспортном столе дома на улице Серафимовича, в домовой книге листок о Леве: "Выбыл, не указав адреса. 12/XII 1941 г. Учинспектор 2-го отделения Р. К. Милиции г. Москвы".
- А знаешь, - сказал я Патюковой. - Лева похоронен под Тулой. В братской могиле.
Лена долго молчала.
- Безымянно?
- Хоронили по обстоятельствам. Леву безымянно.
- Мы с девчонками заходили в школу - Зина Таранова, Неля Лешукова, Галя Иванова, - сказала Лена. - Там, где жил Юра с отцом, - теперь архив института, его проектов городского хозяйства. На дверях комнаты Давида Яковлевича - объявление "Прием заказов на множительную технику". В канцелярии, где мы дежурили во время войны, - административно-хозяйственный отдел. Все перестроено, переделано. Актовый зал сохранился, хотя и перегороженный стендами, но рояля в нем нет.
Что же это я - был с Олегом Сальковским в школе и даже не поинтересовался судьбой Блютнера: что с ним? Перевезли его в новое здание? Если не перевезли, то куда он делся? На прежнем месте на Софийской набережной, значит, его нет. А ведь этот инструмент, как оказалось, не столько наш, сколько Рахманинова. И принадлежал он ему семь лет! Найдется ли сейчас подобный инструмент в России?
И чего я, собственно, жду! Надо немедленно вновь отправляться за Малый Каменный мост на Кадашевскую набережную, в школу. Представиться и директору Галине Петровне Безродной: в прошлый раз ее не было - вызвали на совещание в гороно.
В коридоре школы, в новом ее здании, висит большой плакат: "Снова школьный звонок нас зовет на урок - значит, кончилось шумное лето. В первый день сентября каждый год повторяется это". И у нас это повторялось... "Здорово!" - говорил Левка. "Здорово!" - говорили мы с Олегом.
Кабинет директора на третьем этаже. Бреду по лестнице: мало того, что это чужое нам помещение (Олег назвал переезд нашей школы, в которой мы прежде чтили память погибших ребят, перезахоронением), - бреду и в душе безнадежность. Ну как же - война, столько лет после переезда. Олег мне сказал:
- Ты с ума сошел, какой рояль!..
На третьем, уже "директорском" этаже, крупными буквами: "Председателем учкома избран Островерков Кирилл. Комиссии учкома - штаб порядка, хозяйственная, старостат, оформительская". Лева был в оформительской. А кто у нас был председателем учкома? Да. Трагическая фигура: этот человек отказался в годы репрессий от родителей. Наш бывший секретарь комитета школы Тамара Шунякова сказала недавно:
- Никогда не могла простить ему этого.
Тамара, очевидно, права. Других подобных случаев в доме не произошло. Это - единственный. Игорь Петерс, когда ему "некий сочувствующий" предложил совершить подобное, предпочел заключение, после которого погиб от туберкулеза.
Секретарь директора Лариса попросила меня обождать...
И вот, наконец я решительно двинулся в кабинет директора. Предстояла еще такая мучительная процедура, когда надо было объяснять, и по возможности кратко, - кто ты? Зачем пожаловал? Объяснять, к счастью, не пришлось - меня высчитала Лариса. Может быть, видела мои книги и в них - фотографии. За книгами присылал учеников Давид Яковлевич. Это были экземпляры, которые я на протяжении своей "литературной деятельности" дарил маме - теперь они в школьной библиотеке. Передал книги и Юры Трифонова, которые у нас с Викой имелись.
- Я сожалела, Михаил Павлович, что меня не было в школе в тот день, когда вы приходили с Сальковским, - сказала Галина Петровна. - Собирались просить вас прийти снова с Олегом Владимировичем. У нас будет день Левы Федотова. В школе собраны статьи о Федотове. Есть его рисунки. Подарила Роза Лазаревна.
Я знал о рисунках от Давида Яковлевича.
- Что со мною было, когда я читала его дневники. Все четыре тетради...
Заговорили о наших ребятах, о школьном музее.
- Мы достанем прекрасный кусок белого мрамора для мемориальной доски. Составим полный список погибших учеников, чтобы никого не упустить.
- Консультируйтесь с Тамарой Шуняковой. Ей все про всех ведомо. Галина Петровна, скажите, кто перевозил имущество школы сюда, в новое здание?
- Я.
- Как? Это же, наверное, было давно.
- В 67-м году. Из ребят устроили цепочку от Софийской набережной до Кадашевской. Каждая вещь - по цепочке, кроме, конечно, крупных, габаритных.
Ну вот и настало время задать безнадежный вопрос. Даже наш патриарх Давид Яковлевич не мог дать на него ответа.
- Галина Петровна, в прежней школе, в актовом зале был рояль...
- Я его перевезла.
- Именно его? Не другой какой-нибудь из класса?
- Нет. Именно его.
- Где он сейчас?
- В актовом зале. Спрятан в углу.
- Это рояль Рахманинова. И это прежде всего.
Галина Петровна смотрит на меня, не понимает.
- Рояль, на котором часто играл Сергей Васильевич Рахманинов. Играли и наши ребята. Лева Федотов играл. В последний раз уже во время войны, после того, как перед школой взорвалась бомба.
И тут я выясняю, что Галина Петровна ничего не знает о Мариинском училище. И, по возможности коротко, объясняю все то, что узнал с помощью Лены Патюковой и о училище, и о Рахманинове.
Но мне не терпится убедиться, тот ли рояль Галина Петровна перевезла. Я сомневаюсь: неужели все-таки рахманиновский? Он существует. И он здесь. Теперь вдруг не было сил в это поверить.
Галина Петровна берет телефонную трубку и вызывает какую-то Майю Петровну. Через несколько минут в кабинете показывается средних лет женщина в толстой шерстяной кофте, в шерстяных носках и в теплых войлочных туфлях.
- Откройте Михаилу Павловичу зал: ему надо взглянуть на рояль.
Майя Петровна завхоз. Мы с ней быстро спускаемся по лестнице на второй этаж.
- Вы мастер по роялям?
- Нет. Я ученик школы. Давний. Пришел навестить рояль.
- Очень ценный инструмент, - говорит Майя Петровна, - очень ценный, несмотря на то, что в плачевном состоянии. Приходил знающий человек. Он мне сказал, что, возможно, рояль из царской фамилии.
На самом деле возможно, потому что Мариинское училище названо было Мариинским, так как находилось пол попечительством императрицы Марии Федоровны. Но ценным рояль был, конечно, совсем другим и вы уже знаете, чем именно.
Майя Петровна в хозяйственной комнате снимает с одного из традиционных гвоздей одну из традиционных связок ключей. Волнуюсь ли я? Волнуюсь, потому что теперь вдруг никак не верю в удачу: сейчас обнаружится, что это не тот рояль - в школе-то их было несколько и только один был главным, фирмы Bluthner. И Салик в конце концов окажется прав: надежды юношей питают...
Отпирается дверь актового зала. Вхожу в зал вслед за Майей Петровной. Никакого инструмента на сцене не видно. И тогда, когда мы были с Олегом здесь, я не видел ни рояля, ни пианино. Правда, на сцену мы не поднимались. Иначе я сразу бы подумал о Блютнере. А так ведь забыл. Напрочь. Не мог даже вообразить, что такое допустимо. И только потом возмечтал.
Края сцены плотно прикрыты боковыми занавесями. Догадываюсь, что за одной из занавесей стоит рояль. Он оказался справа, у самой стены. Обе верхние крышки, сорванные с петель, были просто положены друг на друга. Клавиатура отсутствовала. Многие молоточки свернуты, задраны. Струны целы. Натянуты. Цела и педальная колонка с педалями. Это был еще инструмент, потому что держался на своих ногах, хотя и без клавиатуры, и вообще варварски изуродованный. Рядом с роялем, но ближе к краю сцены, стояло современное пианино, которым здесь и пользовались.
Ну, он или не он? Надо осмотреть, найти надпись на деке, герб. И маленький овальный штемпель внизу, под клавиатурой. Штемпель внизу мы видели, когда в школу приходил настройщик и раскрывал иногда рояль целиком, проверял его весь. Делалось это по просьбе завуча Сергея Никитовича Симонова. Может быть, Сергей Никитович знал историю школы и историю инструмента в актовом зале.
Майя Петровна виновато сказала:
- Вот... В каком виде.
- Ничего. Стоит на своих ногах, значит, еще живет.
Я начал сдвигать крышки. Завхоз кинулась помогать.
- Не беспокойтесь, уважаемая Майя Петровна. Потихоньку все сделаю сам. - Хотелось побыть с роялем одному.
- Тут столько пыли, взгляните, - начала сокрушаться Майя Петровна.
Дека была закрыта толстым слоем давно слежавшейся пыли. Валялись внутри смятые конфетные бумажки: забвение есть забвение.
- Я принесу тряпочку, - не успокаивалась завхоз.
- Не беспокойтесь. Я управлюсь один. Только я не буду спешить? Хорошо?
- Конечно. Тогда я пойду.
Я кивнул. Взял одну из смятых конфетных бумажек и начал ею между струн, справа от меня, осторожно протирать деку от пыли. Под моими пальцами ожили, зазвенели струны.
Ну вот, сейчас на деке должны появиться опознавательные буквы. Вначале сверкнула позолота деки, а вот и первые буквы начали складываться в незабываемую со школьных лет фразу о различных патентах и наградах. Я взял следующую бумажку и продолжил работу. Струны непрестанно звенели, я с трудом протискивал между ними пальцы, чтобы дотянуться бумажкой до расчищаемой надписи. Звенит рояль, и в этом звоне рождается прошлое...
Значительная часть текста была очищена... Я склонился над декой... А потом нырнул под бывшую клавиатуру... Да, это он.
В коллажах И. Панкова и А. Крупникова использованы фотографии А. Задикяна.
______________________________
Источник: журнал "Пионер" 1980-е