Вадим Фролов
Рис. И.Харкевича

Мороженое и разговор

   Сейчас, когда день кончился, я почему-то очень здорово все вспоминаю. Прямо как в кино - прокручиваю все снова и вперед и назад. И все так и стоит перед глазами. Вот и дальше я довольно легко вспомнил, что было, когда я отдыхал - от 20.10 до 22.00. Конечно, это мое личное время. И тут никто ничего не скажет. Но мне-то самому интересно - потерял я это время или ... нашел?
   Значит, так. В этот район я переехал недавно. В школе этой - всего несколько дней. Ребят знакомых по-настоящему - никого. Скукота. И очень мне вдруг захотелось увидеть Машу Басову. Надо мне было ей кое-что сказать. Она, по-моему, думает обо мне не так, как на самом деле надо думать. Хотя бы с тем антоновским яблоком. На третьем уроке я взял и положил  это яблоко на парту прямо перед ней, на ее тетрадку. Она вначале удивилась, посмотрела на меня, а я улыбнулся, дескать, это тебе, бери, яблоко хорошее.
   - Антоновка, - сказал я.
   Яблоко лежало перед ней такое большое, чуть желтоватое, красивое, и от него так пахло, что ребята в классе начали крутить носами и принюхиваться, но никто ничего не увидел, а увидел только Апологий - есть у нас такой трясучий парень - зануда такая, ко всем цепляется. Маша сперва нахмурилась, а потом тоже улыбнулась и погладила яблоко, и тут этот трясун прошипел на весь класс:
   - Вот из-за этого и началась Троянская война.
   Какая еще война, подумал я, а Маша сразу отдернула руку от яблока и столкнула его на пол. Я нагнулся, поднял его, положил к себе в карман, вылез из-под парты и дал Апологию по шее - он через проход от меня сидит, и я легко дотянулся. Дотянуться-то дотянулся, да схлопотал выговор от учительницы, а потом еще всю большую перемену простоял навытяжку перед завучем и слушал разные разговоры про честь школы и про то, что я новенький, а новеньким тем более не положено эту честь марать. Как будто не новеньким - положено.
Рис. И.Харкевича
   А потом, когда я после уроков остался в классе, чтобы записать свой хронометраж, появилась Маша Басова и высказалась насчет репейника и насчет того, чтобы я не делал из нее посмешище, что и так уже из-за меня все над ней смеются, и чтобы я приберег свои паршивые яблоки для кого-нибудь другого, например, для той новенькой, которая пялит на меня глаза.
   Тогда я ей сказал, что если я репейник, то она тоже не фиалка, а скорее, крапива, и что никто над ней не смеется, кроме этого трясучего Аполония - я со злости даже его имя перепутал - и если на всяких трясучек внимание обращать, тогда вообще надо на край света бежать или удавиться. "Ну и давись", - сказала она, а я сказал, что это ей надо давиться, ведь это она на этого Апология внимание обращает, а не я. Тогда она сказала, что по шее-то ему дал я, а не она, значит, это я на него внимание обращаю, и что лучше бы я внимание обращал на ту новенькую, которая...
   Тогда я разозлился и сказал, что, может быть, и обращу, потому что она, по крайней мере, не шипит ни на кого, как кошка, и еще сказал, что если для нее антоновка "паршивые яблоки", то она просто чокнутая. Тогда она сказала... И я сказал. В общем - поговорили!
   И вот поэтому мне здорово захотелось встретить ее, чтобы все-таки поговорить по-настоящему. Ну, что в самом деле - чудачка какая-то, что я ей плохого сделал?
   Но так я ее и не встретил. Покрутился около ее дома, даже во двор заглянул, но так и не встретил. А ведь еще пару дней назад она мне на каждом шагу попадалась.
   Я еще с полчаса покрутился около ее дома, даже подумывал, не зайти ли - ведь уже заходил раза три, но махнул рукой и пошел куда глаза глядят. Шел и думал, как бы мне оставшееся время с пользой убить. Вот сморозил! "Убить с пользой". Я посмеялся над собой и тут увидел ту самую новенькую, про которую Маша говорила, что она... Чепуха это - воdсе она и не пялит глаза специально на меня.
   Увидел я ее вдруг и подумал: а что, если я возьму и подойду к ней? Интересно, что получится? А что должно получиться? Охо-хо, Половинкин, подумал я, чего-то ты не того... И подошел.
   - Здорово! - сказал я.
   - А-а, здравствуй, Семен Четвертинкин, - сказала она и засмеялась.
   На шутки я не обижаюсь и потому засмеялся тоже.
   - Здравствуй, Татьяна Шарикова, - сказал я. Ее фамилия - Шарова.
   - Здорово, Восьмушкин, - ответила она.
   - Привет, Шарикоподшипникова, - сострил я.
   - Салют, Полуторкин, - сострила она.
   - Чао... Шарообразникова.
   - Салям алейкум... Десятичкин.
   Я понял, что мне ее не одолеть и засмеялся. Она тоже засмеялась и сказала:
   - Ну, остановились? А то я так до периодических дробей дойду. Пока 4:3 в мою пользу. Так?
   - Так, - согласился я.
   - Ну, раз так, - сказала она, - тогда здорово, Половинкин. - И протянула мне руку.
   Я хлопнул ее по руке и тоже сказал:
   - Здорово, Шарова!
   - Ого, - сказала она, - с чего это ты стихами заговорил?!
   И мы опять засмеялись. Ничего, славная она девчонка, веселая.
   - Куда бредешь? - спросил я.
   - Прожигать жизнь, - сказала она.
   - Как так?
   - Ну, кутить.
   - Чего, чего?
   - Серый ты, Половинкин, - вздохнула она. - Ну, по мороженому ударить. Айда!
   Я свистнул и похлопал себя по карманам.
   - Это не беда, - сказала она. - Сам пропадай, а товарища выручай. Пошли!
   - Неудобно как-то, - промямлил я.
   - Вот уж не думала, что ты пижон, Половинкин, - сказала она насмешливо.
   - Ну, ладно, - сказал я, - за мной будет. А куда?
   Она достала из карманчика кошелек, взяла меня за руку, высыпала мне на ладонь всю мелочь и начала считать.
   - Девяносто шесть коп., - сказала она, - четыре раза по девятнадцать и двадцать коп. на газировку. Кутить так кутить.
   И мы пошли на Литейный в "Мороженое", купили по четыре шарика, разного, и сифон газировки. Сели за столик у окна и начали разговаривать на разные темы и, в первую очередь, конечно, о нашем классе - мы ведь оба были новенькими и нам было интересно узнать, что каждый думает о ребятах и учителях. Кто-нибудь услышал бы нас, сказал бы - вот рассплетничались. Но вовсе не сплетничали, а просто обменивались мнениями. И в большинстве случаев у нас мнения были одинаковы, только она как-то очень здорово умела определить человека. Скажет два-три слова - и полная характеристика.
   Из учителей нам больше всего понравилась Маргарита Васильевна - Маргоша, как ее в классе зовут. Она у нас классная руководительница, а преподает географию, и очень интересно преподает - всегда у нее что-нибудь новенькое узнаешь, чего и в учебнике нет. И потом она все понимает и не задается, и разговаривает с ребятами без криков и без всяких там "сю-сю-сю", по-товарищески, как с друзьями, но трепачей и задавал, по-моему, не любит. И правильно! И веселая она, а я думаю, раз человек веселый и умеет шутить и смеяться, значит, он человек хороший.
   - Маргоша - золото, - сказала Татьяна, - и хи-итрая.
   - Почему же она хитрая? - спросил я.
   - Ну, она по-хорошему хитрая, - сказал Татьяна. - Она нас всех насквозь видит.
   - Верно, - сказал я, - золото. У нее и волосы золотые.
   - Ишь ты, - сказала Татьяна, - заметил.
   А чего же тут не заметить?
   - Заметил, - сказал я. - Я и не только это заметил.
   - А что ты еще заметил?
   - Кое-что заметил.
   - Наблюдательный, - сказала Татьяна и усмехнулась. - А ты заметил, на кого этот... как его... Апологий похож?
   - На змея, - сказал я, чтобы не ударить лицом в грязь, хотя почему на змея - и сам не знал.
   - Ну уж, на змея, - сказала Татьяна, - на чики-пики он похож, вот на кого.
   - На кого, на кого?
   - На чики-пики. Есть такой попугай. Он все время дергается, всех передразнивает, крутится и так и сяк, чтобы его заметили, а сам такой несчастный, когда его не замечают - горючими слезами заливается.
   Не знаю, может, она и придумала такого попугая, но точно, это к Аполошке подходило. Я засмеялся, но в душе-то почему-то даже жалко его стало. Чики-пики!
   Про Герку Александрова она только одно сказала:
   - Сознательный-самостоятельный.
   И тут я не понял, то ли она хвалит его, то ли ругает. Вообще, и верно, может показаться, что мы сплетничаем - только чужие недостатки обсуждаем. Неверно это. Наоборот, мы решили, что ребята в классе хорошие, только их немного расшевелить надо.
   - А кто мы такие, чтобы их расшевеливать? - спросил я, потому что мне пришло в голову, что мы еще не знаем их как следует - мы новенькие, а у них уже давно свой коллектив.
   Я сказал об этом Татьяне, а она сказала, что поживем - увидим. А потом еще сказала, что вообще-то она зайцев не любит, то есть самих зайцев любит, а вот людей-зайцев - нет. Не любит еще врунов, подхалимов, нытиков, задавал, воображал, пижонов, жуликов, деляг, зубрил, дураков, нахалов и тех, у кого "моя хата с краю" и "своя рубашка ближе к телу". Словом, всех, кого я сам терпеть не могу, только я их не всегда умею распознать и довольно часто ошибаюсь, и это довольно обидно.
   Я ей об этом сказал, и тут она меня огорошила.
   - А ты, чтобы не ошибаться, - сказала она, - чаще на себя посматривай.
   - Эт-то как п-понимать? - спросил я. - Эт-то что же? Значит, и я тоже?..
   Опять стихами заговорил, - засмеялась она.
   Футы-нуты! Может, и прав был тот старичок, что я стихи пишу?!
   - Ладно, - сказал я, - ты не отговаривайся. Что же, значит, и я...
   - Конечно, - сказала она. - Ну-ка, вспомни, разве ты никогда, например, не задавался? И никогда не трусил? И не пижонил?
   У меня, наверно, была такая дурацкая рожа, что она вдруг посмотрела на меня и начала хохотать так, что на нас все стали оглядываться.
   - Ох, и вид у тебя, - сквозь смех сказала она, - прямо как будто сейчас топиться побежишь. Да ты не расстраивайся.
   Я как-то об этом никогда не задумывался, какой я есть - такой и есть. Только вот, пожалуй, последнее время стал задумываться, да и то не очень.
   - А ты, кажется, ничего парень, Сеня, - сказала Татьяна. - Мне мой дед говорит, что если человек начинает задумываться, какой он, значит, еще не все потеряно. Может быть, из него тоже гвозди можно будет делать.
   - Какие гвозди? - удивился я.
   - Стихи есть такие. Мой дед их очень любит. "Гвозди бы делать из этих людей..."
   - "Крепче бы не было в мире гвоздей!" - заорал я.
   - Ага, - сказала Татьяна. - Знаешь?
   По-моему, она тоже удивилась. А я подумал, что вот не иначе со мной опять происшествие. А вдруг ее дед - тот самый старичок, который меня в магазине выручил? Но я ничего не сказал. Надо проверить, а потом, если это так, взять да и закатиться к старичку в гости - ведь он меня приглашал. Вот у Татьяны глаза на лоб полезут!
   - Хорошие стихи, - сказала Татьяна. - А насчет разных ошибок, так они у каждого бывают. У меня их тоже вагон и маленькая тележка.
   Я растрогался и вспомнил, что у меня в кармане так и лежит яблоко, которое швырнула мне обратно Маша. Я достал яблоко и протянул его Татьяне.
   - О-о! Антоновка! - сказала она.
   Она сказала это так вкусно, что немножко я повеселел. И в самом деле, наверно, есть во мне и кое-что хорошее. Наверно, есть. Надо только... Но что "надо", я так и не успел додумать. За окном на тротуаре, прямо против нашего столика стояла Маша Басова и смотрела, как мы уплетаем мороженое. Глаза у нее светились зеленым светом, как у семафора. Я даже вздрогнул от неожиданности, и мороженое с ложечки упало мне на штаны. Вообще-то я редко теряюсь, а тут почему-то здорово растерялся, как будто меня поймали на чем-то... Я уставился на Машу, а она вздернула подбородок кверху и, не оглядываясь ушла.
   - Ты чего в окно уставился? - спросила Татьяна.
   - Так, - сказал я, - задумался.
   - Ах, задумался, - засмеялась она, и я не понял, видела она Басову или нет.
   Я вдруг заторопился. Посмотрел на летчиковы часы и сказал, что, пожалуй, пора домой, у меня еще дел невпроворот.
   - Пошли, - сказала она.
   Мы быстро доели мороженое и вышли. Некоторое время шли по Литейному и молчали. Потом Татьяна посмотрела на меня искоса и тихонько спросила:
   - А как тебе Маша Басова? Нравится?
   Я даже остановился. Что она, мысли читает, что ли? Я начал было что-то мямлить: "да так", "ничего", "так себе", но тут же разозлился нас себя - что я, в самом деле, этой Татьяны боюсь? - и решительно сказал:
   - Нравится! А что?
   - Правильно, - сказала Татьяна, - она, по-моему, мировая девчонка.
   - Ага! - сказал я.
   - Я бы хотела с ней дружить.
   - Правильно! - сказал я.
   - Ну, разбежались, - сказала Татьяна, когда мы дошли до улицы Некрасов.
   - Я провожу, сказал я.
   - Не надо, я на трамвай - до рынка, - она протянула мне руку. - Спокойной ночи, Периодичкин.
   - Спокойной ночи, Круглошарикова, -   ответил я.
   Рука у нее маленькая, но крепкая и теплая.
   Я бежал домой и думал, что вот с этой Татьяной совсем запросто можно обо всем поговорить, и пошутить, и посмеяться, а с Машей никак ничего у меня не получается: колючая она какая-то, как ерш. Я засмеялся - она ерш, а я репейник. Ну, раз репейник, так я от нее и не отцеплюсь! Вот такие пироги, как говорит дядя Саша.


<<<к содержанию раздела
<<<предыдущая страница