Борис Камов
Мальчишка-командир
Главы из повести
Рисунки М. Петрова
окончание
Исчезновение Васьки Шилова
Голиков сам написал листовку, она была отпечатана, пачки розданы кавалеристам, которые помчались в ближние и дальние села. Бойцы приклеивали воззвания к заборам, к дверям лавок, отдавали в руки мужикам, накалывали в лесу на ветки деревьев и кустов. Не было ни малейшего сомнения, что бОльшая часть листовок попала в банды, но в "прощеный день" ни один антоновец на участке 58-го полка не вышел.
"Почему? - думал Голиков. - Конечно, страх перед местью Антонова. А кроме того, люди, возможно, не верят, что их сразу отпустят домой".
Голиков вычислил, сколько примерно понадобится дней, чтобы листовки дошли до самых отдаленных банд. Отпечатан новую партию, где указал новый срок, и разослал с небольшими отрядами по 8-10 бойцов. Задание красноармейцам было такое: останавливаться в домах, чаевничать с хозяевами, вести неторопливые беседы.
И если за столом, наказывал Голиков, зайдет разговор об Антонове и людях, которые с ним, и о том, могут ли они выйти, нужно вынуть листовку, пусть даже слегка помятую, будто случайно оказавшуюся в кармане...
С одним таким отрядом в десять сабель Голиков поехал сам. В лицо его мало пока кто знал. По возрасту он и вовсе не походил на командира полка.
Перед самым отъездом от верного человека удалось узнать, что в деревне Пахотный Угол два месяца назад сын Шиловых Васька дуриком попал в банду, но, пожив в сырой землянке, получив за какую-то провинность пятьдесят ударов розгами, Васька сильно захотел обратно домой. Однако опасался, что за пребывание в банде, если он вернется, его по головке тоже не погладят.
Из того же источника стало известно, что парень Васька неплохой. Никаких злодейств не совершал. И коль скоро нужно было для почину помочь кому-то выйти из лесу, то Васька представлялся кандидатурой вполне подходящей. А следом за ним могли потянуться и другие "лапотники", как их презрительно называл Антонов.
В Пахотный Угол отряд Голикова прибыл к вечеру. Деревня выглядела пустой. То ли народ еще не вернулся с полей и огородов, то ли, завидя конников, попрятался. Молчали даже собаки. И Голиков с болью подумал о том, что жизнь тамбовского крестьянина сейчас немыслимо опасна и трудна. Бандиты требуют, чтобы их прятали и кормили, давали лошадей. А то будет плохо. А Советская власть за хлеб, отданный бандитам, не жалует тоже. И как тут быть мужику?
Голиков издали завидел журавль колодца, который служил ему приметой, и когда отряд приблизился к колодцу, скомандовал: "Стой! Нужно напоить коней". Подождав, пока все подъехали, добавил: "А ну, ребята, попросите у кого-нибудь пару ведер. Да скажите, мы ту же вернем".
Голиков произнес все это громко, полагая, что за действиями отряда непременно кто-нибудь следит.
- А вот справный дом, - сказал Николай Кондратьев, показывая на избу Шиловых - новую, просторную, обшитую тесом. Она высилась за недокрашенным забором: ее приметы были тщательно обрисованы разведчиками.
- Ну, зайди хоть в эту избу, - позволил командир.
Кондратьев возвратился с двумя ведрами.
- Хозяин позволил у них переночевать, - громко сообщил он. - Дом большой, места хватит.
За ужином, когда разговор будто ненароком возник о том, чем же все на Тамбовщине кончится, Голиков сказал:
- Есть решение Мсоквы. Вводятся "прощеные дни". Это что значит? Допустим, я служу у Антонова, а завтра, объявлено, "прощеный день". Если я выйду завтра из леса, явлюсь в специальную комиссию, положу винтовку, то там только запишут мою фамилию и тут же, не задерживая, отпустят домой.
- И не будут судить? - с ехидцей в голосе произнес хозяин.
- День потому и называют "прощеным", что революция в этот день прощает своих врагов.
- Послушай, парень, а ты случаем не врешь? Уж очень гладко у тебя получается, - произнес хозяин.
- Ребята, - повернулся Голиков к красноармейцам, - вы все листовки раскурили или хоть одну оставили? - Ему протянули вчетверо сложенный лист. Он развернул и передал его хозяину.
- Я про такие листки слыхал, - произнес хозяин, прочитав. - Но как этому можно верить? То есть я в каком смысле. Антонов, если ему нужно было большое войско, приезжал в деревню, хотя бы в нашу, ставил пулемет и говорил: "Кто не согласный ко мне идти - под пулемет". И уводил к себе тьму невинного народу. Таким чего не простить? А ведь есть у него и кровососы. Бывало, поймают кого из ваших, разрежут саблей живот, насыплют ржи, мол, хлеб тебе нужен - возьми. Вот люди и сомневаются: как же всех одинаково можно простить? Тут какая-то хитрость.
- Нет здесь хитрости, - резко ответил Голиков. - Мы никогда не простим Антонову, Матюхину и другим, что они затеяли на родной земле братоубийственную войну, покалечили жизнь огромному количеству людей. Но вы сами сказали: большинство ни в чем не виновато. И Москва готова простить даже тех, кто виноват, чтобы вернулись домой тысячи попавших в лес насильно или по ошибке. Нам не нужны трупы. Не нужны арестанты. Нам нужны рабочие руки. Нам нужно, чтобы люди вернулись домой и растили детей. Если у вас в лесу имеются знакомые или просто вас будут спрашивать - смело отвечайте: пусть выходят и ничего не бояться. Я даже назову пароль. Если кто выйдет, а его задержат, нужно сказать: "Я иду к командиру полка Голикову..."
...Накануне вновь объявленного "прощеного дня" военные и милицейские посты были еще раз обстоятельно проинструктированы. Их предупредили, что в городе с утра появятся "люди из леса". Скорей всего с оружием. И хотя антоновцы причинили много бед и горя, обращаться с ними нужно вежливо. Не следует никого ни в чем упрекать или сводить давние счеты, которые имеются у многих. Иначе громадная подготовительная работа пойдет прахом.
А с другой стороны, следовало быть готовым, что Антонов может заслать в город людей, которые будто бы выйдут, чтобы сложить оружие, а на самом деле пустят его в ход. Одним словом, могло возникнуть множество неожиданностей.
Но самой большой неожиданностью явилось то, что опять ни один человек в новый "прощеный день" из леса не вышел. В половине одиннадцатого вечера Голиков доложил об этом начальнику пятого боевого участка Пильщикову, а тот, деваться некуда, Тухачевскому.
В полночь возле штаба 58-го полка раздался винтовочный выстрел. Голиков еще не ушел домой. Он отдернул занавеску, но разглядеть ничего не сумел. При тусклом свете керосинового фонаря он только заметил, что к перекрестку метнулась фигура, за ней - другая, с винтовкой, видимо, часовой. И по булыжнику в ночной тишине звонко и тревожно заклацали тяжелые подкованные сапоги. Внезапно стук сапог прервался. На перекрестке возникла возня и оттуда донесся то ли испуганный, то ли плачущий голос, который отчетливо произнес : "Голиков".
Затем в кабинет постучали. Вошел начальник караула.
- Товарищ комполка, возле штаба задержан неизвестный. Себя не называет. Пытался через забор проникнуть в штаб. Говорит, что вы о нем знаете.
- Введите, - озадаченно ответил Голиков.
В кабинет втолкнули малОго лет двадцати: высокого, налитого силой. У него были белесые, давно не стриженные волосы, одутловатое, нездоровое лицо. Полосатый пиджак и такие же брюки, заправленные в сапоги, были испачканы, будто он ползал по земле. Комполка мог поручиться, что ни разу этого малОго не видел.
- Отведите меня к Голикову, - не здороваясь, прямо с порога произнес малый.
- Я Голиков.
- Мне нужен командир полка Голиков. Я Васька Шилов. Он про меня знает.
- Развяжите ему руки, - попросил Голиков, еще боясь поверить тому, что происходило.
Когда конвойные ушли, комполка сказал:
- Садись, Василий, - и показал на стул возле небольшого столика, приставленного к громадному письменному столу.
Потирая запястье, Шилов сел
- Что так поздно? - спросил Голиков. - Тебя могли застрелить.
- Я ведь из лагеря позавчера ушел, - быстро и радостно заговорил Шилов. - Винтовочку прикопал, чтобы, значит, с нею не ходить. И со вчерашнего вечера все тут и кручусь.
- А чего же не днем? Зачем полез через забор? Тебя же могли убить.
- Робел. маманя все уговаривала: "Выходи да выходи. Командир молоденький приезжал. Человек такой, что не обманет..." А я хожу - везде часовые с ружьями. Не заню, как и подступиться. И в лес идти обратно боязно. Там, небось, меня уже хватились...
Все это Шилов поведал, сидя на краешке стула. От волнения он ерзал, бледнел или внезапно делался пунцовым. И руки его не находили себе места. Он то раздергивал полы своего пиджака, то застегивал его на все пуговицы. От возбуждения у Шилова срывался голос, и он против воли поглядывал на стакан остывшего чая и два ломтя хлеба на тарелке. Это был завтрак Голикова, к которому он так и не притронулся за весь трудный день.
"Есть хочет", - понял комполка. Выйдя из кабинета, он попросил начальника караула принести горячего чаю и хлеба побольше.
Один из тех бойцов, что задержали Шилова, вошел с подносом. На нем стояли фаянсовый чайник, стакан с ложечкой и тарелка с нарезанным хлебом. Поставив поднос на угол письменного стола, боец с осуждающим видом вышел. Голиков налил в стакан красноватого морковного чая, подал его Шилову, а затем пододвинул тарелку с хлебом.
- Ешь, - сказал Голиков. И взял свой остывший чай, отломил кусочек хлеба. Он вдруг почувствовал, что голоден не меньше Васьки.
Васька обнял громадными своими лапищами стакан, чтобы согреться. Несмотря на теплый вечер, он дрожал. Потом поднес чай ко рту и вдруг со всей силы грохнул стакан о полированный стол. Стакан разлетелся вдребезги. Чай разлился.
- Все равно расстреляете! - закричал Васька. - Так чего суете чай?!
В комнату с наганом в руке вбежал начальник караула и боец, который приносил поднос: теперь в руках у него была винтовка. Васька обмер.
- У нас тут разбился стакан, - негромко произнес Голиков. - Чай оказался слишком горячим. Я попрошу вытереть стол и принести новый стакан. А лучше кружку.
Боец вернулся с тряпкой и веником. Вытер столик, смел в жестяной совок осколки, потом вернулся и принес эмалированную кружку.
- Благодарю, - сказал Голиков.
Когда они снова остались с Шиловым вдвоем, Аркадий Петрович налил в кружку чай, взял свой стакан и подсел к Шилову.
- Ты, Василий, ешь и пей, - сказал он, - а я буду рассказывать. Понимаешь, остолопов вроде тебя, которые полезли в банду неизвестно зачем, я перевидал немало. Посадить тебя в тюрьму? Тебя надо кормить. На тебя кто-то должен работать. А ты будешь лежать на нарах... Поставить тебя к стенке? Еще меньше толку. Ты уже ничего полезного для людей не сделаешь. И Советская власть хочет, чтобы ты вернулся домой и работал. Поэтому, скандалист, допивай свой чай и отправляйся к родителям.
- Под конвоем? - зло спросил Васька. - Вон двое у дверей стоят.
- Они стоят потому, что ты, не успев прийти, уже начал кричать и бить посуду. Но если ты успокоился, то дороги у вас будут разные - ты отправишься в свой Пахотный Угол, а они останутся здесь. О двух вещах тебя только прошу: откопай винтовку и сдай ее в сельсовет. И не забудь каждое утро там отмечаться.
- А это зачем?
- Чтобы я знал, что ты ночуешь дома, а не в банде.
Васька поднялся, не веря счастью и машинально засовывая в карман кусок хлеба. Он дошел до двери и вдруг оглянулся, будто опасаясь, что Голиков его сейчас с хохотом остановит.
- Мы в такие игры не играем, - горько усмехнулся Голиков и, выйдя следом за Васькой на широкую лестницу, громко сказал часовому: - Товарищ, гражданин Шилов отпущен домой.
Часовой, ничего не ответив, гулко щелкнул засовом двери, и Васька выскочил в ночь...
Несмотря на поздний час, Голиков позвонил начальнику боеучастка Пильщикову. "Хорошо, - ответил сонный голос в трубке. - Только одна ласточка не делает весны". Голиков не стал объяснять, что следом за Шиловым могут потянуться и другие.
На пятый день в ответ на запрос сельсовет сообщил, что Василий Шилов, двадцати двух лет, в селе Пахотный Угол не появлялся, а его родители распространяют провокационные слухи, будто он в "прощеный день" вышел из леса и был арестован или даже убит в штабе 58-го полка.
Получив этк весть, Голиков заметался по кабинету. В чем дело? Что случилось с Васькой? Неужели не поверил и вернулся в банду? Но тогда бы родители не подняли тревогу...
А могло быть и так, думал Голиков: о переговорах в доме Шиловых узнала разведка Антонова, спрятала настоящего Ваську, а вместо него подослала другого человека... А могло быть еще проще: они дали Ваське уйти из банды и убили по дороге домой.
Голиков доложил о случившемся в штаб боевого участка. И услышал от Пильщикова: "Хм, все гораздо хуже, чем я ожидал".
Командиру полка нечего было ответить.
Он позвонил в милицию и ЧК. Ему ответили, что по имеющимся сведениям за минувшие дни в черте города и ближайших окрестностях убийств не было. "По крайней мере, уточнили ему, таких, о которых нам было бы известно".
Тогда Голиков вызвал к себе начальника полковой разведки Чистихина.
- Возьмите двадцать человек, - сказал Голиков, - и обследуйте весь путь от города до Пахотного Угла. Опрашивайте встречных, поговорите с детьми: они бывают наблюдательнее взрослых. Выясните: не слышал ли кто ночью четуре-пять дней назад криков, стрельбы, возни, не вырос ли где-нибудь подозрительный холмик. Найдете следы Шилова - представлю к награде.
Зазвонил телефон. Голиков снял трубку.
- Товарищ Голиков? - спросил вежливый мужской голос. - Здравствуйте, Тухачевский.
- Здравствуйте, товарищ командующий.
- Я очень огорчился новостями от вас.
- Я высылаю на розыски разведотряд, товарищ командующий.
- Если появятся новые сведения, не сочтите за труд позвонить.
Их разъединили. Голиков движением руки отпустил Чистихина, а сам продолжал сидеть, прижав трубку к щеке. Сейчас было важно понять, где он допустил ошибку, которая привела, Аркадий Петрович в этом не сомневался, к гибели Шилова.
Следовало оставить его до утра? Или выделить провожатого? Но оставаться Васька не хотел. А возвращение домой с охраной? Люди бы посчитали, что он арестован.
Было стыдно перед Тухачевским, но еще мучительней было от мысли, что трагическая история с Васькой обернется новыми пожарами, разбоями и убийствами.
Голиков представил агитаторов Антонова, которые разойдутся и разъедутся по селам, созовут митинги и отлично поставленными голосами начнут объяснять, что Советская власть умеет заманивать и обещать, вот полюбуйтесь, листовки, а потом... Вот перед вами несчастная, дважды обманутая мать Василия Шилова...
... На другой день возвратились разведчики. Они доложили, что Шилова никто не видел. Скорее всего, его убили прямо в городе. В деревнях тихо. Антонов не спешит подымать шум из-за гибели Васьки.
"Не их работа? - размышлял Голиков. - Тогда чья-же? Уголовников? На какое же богатство они польстились?.. И зачем спрятали тело?"
Настроение у командира полка было жуткое, но распускаться он права не имел. И показывать, что у него творится на душе, тоже. Больно было даже подумать, что огромная подготовительная работа ушла в песок из-за бессмысленного преступления уголовников.
Голиков запряг коня и оправился в дальнюю роту. Комиссар не позволил ему ехать одному. И послал для охраны бойца.
В роте командир полка провел политзанятие: сделал доклад о международном положении и обстановке в Тамбовской губернии, отметив, что мятеж идет на убыль, что Антонов пользуется все меньшей поддержкой крестьян и силы его подорваны.
Внезапно дежурный по роте доложил, что Голикова зовут к телефону. Звонил комиссар полка. Голиков даже не узнал его голоса.
- Аркадий Петрович, - в трубке слышалось взволнованное, сбивающееся дыхание, - к штабу полка движется банда... вижу человек двадцать... с винтовками... есть пулемет. А у меня только пятеро бойцов.
- Продержитесь минут десять... я выезжаю к вам, - ответил Голиков и повернулся к командиру роты. - На штаб полка движется банда. Запрягать тачанки некогда. Ручные пулеметы, людей верхом - и за мной.
Через четверть часа, во главе дюжины кавалеристов, вооруженных пулеметами, Голиков прискакал к штабу. Он увидел такую картину: у входа прямо на земле сидело человек двадцать - бородатых, с давно не стриженными волосами, в пиджаках, шинелях, пальто, один был даже в полушубке. В сторонке под окнами были свалены в кучу винтовки, обрезы, револьверы, патронташи. А вокруг странного сборища стояли пятеро красноармейцев с винтовками и комиссар с наганом в руке.
Несколько последних дней Голиков был настолько подавлен. что не ожидал перемен к лучшему. И после того, как ему позвонил комиссар, он мчался сюда, приготовясь к бою и думая о том, что бой этот начнется в центре города. когда кругом простые деревянные постройки, а пуля - она ведь дура. И увидев возле штаба странную картину, он понял только то, что боя нет и, похоже, не будет, но обрадоваться этому не успел. Люди, которые сидели на земле, вскочили. Конвоиры встревожились. Голикову передалась их всполошенность. И он сердито спросил:
- Что за цыганский табор? Кто такие?
- Это я их, гражданин командир, привел. Али не узнаете?
Из толпы вышел совершенно незнакомый человек. Он был в полосатом пиджаке и таких же брюках. Щеки его ввалились, словно он месяц ничего не ел. Глаза сидели глубоко и болезненно блестели. Лицо обросло щетиной. Человек выглядел лет на сорок.
- Василий? - не поверил Голиков. - Шилоа?
- Он самый.
- Куда же ты, дьявол, подевался?! - Голиков спрыгнул с седла.
- Да никуда я не девался. Я пошел к себе. Иду и думаю: "А как же ребята? Им ведь тоже охота домой?" - и обратно в лес. "Эй, робя, говорю, - нечего тут валандаться. Вечор я с командиром 58-го полка чай пил". Они меня чуть было не прихлопнули, чтоб не брехал. А взводный уже считал меня сбежавшим. И я должен был прятаться, потому как и в нашей роте есть палач. И вот прячусь от ротного. Живу на болоте. Жрать нечего. И уговариваю этих дураков. С трудом поверили.
- Умница, Василий, - Голиков пожал ему руку и повернулся к остальным. - Здравствуйте, граждане...
- Здравия желаем, доброго здоровья, - вразнобой ответили мужики.
- Поздравляю, для вас война кончилась. Мы сейчас запишем ваши фамилии и отпустим домой.
- Благодарим, спасибо, что позаботились, - загудели мужики. - И тебе спасибо, Шилов. Извиняй, если что...
- Василий, - произнес Голиков, - ты не хотел бы служить у меня в полку?
Обед с командующим
Через неделю Тухачевский принимал в Моршанске парад.
Командовал парадом Голиков, который перед началом марша, отсалютовав шашкой, отдал Тухачевскому рапорт, затем совершил перестроение для марша и после этого, сойдя с коня, встал возле колес тачанки, как бы желая подчеркнуть, что не собирается дальше ни во что вмешиваться. И пусть каждая рота уже сама покажет, какую она прошла выучку.
А потом исполняющий обязанности командующего пятым боевым участком Голиков дал обед в честь командующего войсками Тамбовской губернии Тухачевского. Щи им привезли в небольшом бачке из красноармейского котла пулеметной роты. Щи получились наваристые, в меру посоленные, мясо в щах не перепрело и не разваливалось на отдельные волокна. А на второе, по совету строгого адъютанта Тухачевского, было приготовлено любимое блюдо командующего - жареная картошка.
Пока Михаил Николаевич после парада приводил себя в порядок, то есть, стоя во дворе в одних галифе. умывался до пояса холодной водой, которую ему лили прямо из ведра, Голиков поинтересовался, все ли готово к столу. Ему доложили о необычной рецептуре второго блюда. И он тут же, встревоженный, обратился к адъютанту командующего за разъяснениями, подозревая здесь даже некий возможный подвох.
Будучи человеком решительным, Голиков прямо заявил адъютанту, что он удивлен рекомендацией, поскольку знает, что Михаил Николаевич из древнего дворянского рода, хотя Тухачевский предан революции и доказал это на деле, но привычки и вкусы у него, надо полагать, будут потоньше, в соответствии с полученным воспитанием. На что адъютант холодно заметил, что Михаил Николаевич действительно дворянин, но по отцу, мать же его - простая крестьянка. Она даже не умеет читать. При всем этом Михаил Николаевич мать свою нежно любит и чтит и не считает зазорным есть то, что едят и ели в простых крестьянских семьях.
Михаил Николаевич воздал должное щам. Он был приятно удивлен, что такие же сегодня едят и пулеметчики. И был тронут, когда к столу подали его любимую картошку. Он съел целую тарелку, попросил еще немного.
- Кстати, как там наши с вами "прощеные дни"? Я не видел последних сводок, - сказал Тухачевский.
- На территории пятого боевого участка вышло из леса более шести тысяч человек. Многие пожелали служить в Красной Армии, - ответил Голиков.
- Шесть с лишним тысяч только на вашем участке? Это очень большая цифра. Она показывает, что народ поверил вам и не верит больше Антонову. Поздравляю вас. - Голиков покраснел. хотел встать. - Да сидите же вы, - рассмеялся Михаил Николаевич. - Я же у вас в гостях. Да, чуть не забыл. Мне передали ваш рапорт с просьбой направить вас на учебу в Академию Генерального штаба. Я его подписал. Людей, подобных вам, которые проникнуты духом смелого ведения войны, отличаются личной храбростью и умением принимать самостоятельные и точные решения, мы будем искать и давать им быстрое продвижение вперед. Надеюсь, нам с вами еще доведется работать вместе. - Тухачевский поднялся и протянул Голикову руку.
Новое назначение
В начале 1922 года Аркадия Петровича Голикова вызвали в Москву. Его пригласил к себе командующий войсками ЧОН Республики Александр Константинович Александров.
- Мы получили ваш рапорт, где вы изъявляете желание поступить в Академию Генерального штаба, - сказал Александров, - и отзыв командования войсками Тамбовской губернии. У нас тоже нет возражений. Только нынче набор уже закончен. Новый - будущей осенью. И у нас к вам, Аркадий Петрович, просьба: в Сибири, в Енисейской губернии два года с лишним разбойничает некий Иван Соловьев. Себя он именует "императором тайги". Это, пожалуй, последний очаг гражданской войны в стране. Только он никак не угасает. Что, если мы вас туда пошлем?
- Велико ли войско у этого "императора тайги"?
- Да головорезов пятьсот.
- Я согласен. Только б снова не опоздать в Академию.
- Обещаем, что поступите вовремя.
"Вот и хорошо. Успею подготовиться к экзаменам", - подумал Голиков.
Он не представлял, какое испытание его ждет...