Великолепное повествование писателя В. И. Порудоминского о Великих, которое можно условно разбить на темы:
I. Рождение Третьяковской галереи. История создания портрета Ф. М. Достоевского по заказу основателя этого музея русской живописи П. М. Третьякова.
II. Размышления о личности Ф. М. Достоевского. Воспоминания, факты из жизни писателя.
Источник: детский журнал "Пионер" ("Костер"?)
продолжение
Глаза делались ласковыми
В те дни, когда затевался портрет, весной 1872 года, Достоевский трудится напряженно и торопливо. "Если б вы знали, как тяжело быть писателем, то есть выносить эту долю? - пишет он племяннице. - Верите ли, я знаю наверно, что будь у меня обеспечено два-три года для этого романа, как у Тургенева, Гончарова или Толстого, и я написал бы такую вещь, о которой сто лет спустя говорили бы!"
Невыносимые тяготы творческого труда Достоевского - от постоянной денежной зависимости. Надо выполнять порой кабальные условия договоров с издателями, вечно спешить, вечно поспевать с новыми главами к очередным номерам журнала, для которых они предназначены. "Очень часто случалось в моей литературной жизни, что начало главы романа еще в моей голове, но непременно должно было написаться к завтрему".
Внешние тяготы творческой работы сливались с тяготами внутренними: Достоевский не умел "гнать текст", писать, чтобы написать, чтобы закончить к сроку, концы с концами свести (умей он это - не стал бы Достоевским!): "он питал своих читателей лучшей кровью своего сердца", - несколько выспренне, но точно по смыслу заметил тогдашний критик.
Труд Достоевского тягостен, мучителен, но это - муки творчества! Да, одна глава напечатана, другая набирается, третья пишется, четвертая в голове, но в том и величие Достоевского и мощь его, что он, вопреки всему творит, иначе не умеет, говорит только то главное, которое жаждет сказать.
Он часто пишет ночью, когда дом спит, но в напряженную творческую пору будничная дневная жизнь - редакционные дела, семейный быт, встречи со знакомыми - жизнь внешняя: голова, сердце, все существо его заняты тем, что предстоит написать; многие страницы его сочинений оказываются настолько выношены, что рождаются сразу, без переделок...
Достоевский не в силах отказать Третьякову, на просьбу Павла Михайловича о портрете отвечает добрым согласием, но найти время, чтобы сидеть перед художником, мучительно трудно, да и душа, целиком отданная работе, очень уж отстранена от всякой посторонней суеты.
Вспоминая историю портрета, Анна Григорьевна Достоевская объясняет, почему ей трудно было даже предположить, что муж согласится позировать: "Федор Михайлович в то время работал над романом "Бесы", был особенно отчужден и нелюдим. Целые дни он проводил в своем кабинете за работой и отказывался не только знакомиться с кем-нибудь, но видеться даже с близкими людьми". Жена писателя не только не берется уговорить Достоевского дать несколько сеансов - она даже не в силах обещать художнику, что сумеет познакомить его с мужем. И все же она решает составить "заговор против Федора Михайловича".
"Лишь после обеда (обычно без посторонних) он часто оставался на некоторое время поиграть, позабавиться с детьми, - рассказывает Анна Григорьевна о творчески насыщенных месяцах работы. - Здесь тяжелые думы покидали его, разглаживалось суровое чело, глаза делались ласковыми, он шутил, смеялся, становился неузнаваемым - общение с детьми его преображало". Было решено, что Перов явится для знакомства именно в эти счастливые минуты.
Первая же встреча, к радости Анны Григорьевны, складывается на редкость удачно. Здесь, наверно, и нежелание Достоевского огорчить Третьякова, которому уже дано "доброе согласие", а теперь - и Перова. Но об этом Анна Григорьевна не говорит, она вспоминает: "Перову удалось с ним завязать разговор о детях, который, по-видимому, сразу расположил его в пользу художника.
Дети для Достоевского - явление громаднейшее и болезненно острое. В детях - прошлое их отцов и будущее человечества. Дети - завтрашний путь мира. Достоевский бесконечно верит в непостижимую, необъятную силу ума и души ребенка; оттого страдания детей, телесные и нравственные, страдания от голода, холода, лишений, побоев, несправедливости, страдания от неправедного воспитания, калечащего их души, искажающего представления о добре и зле, вызывают постоянную боль в сердце писателя. Дети, признается он, ему "снятся и мерещатся". Разговор о детях для Достоевского не просто приятный, но жизненно важный разговор.
"Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях... - читаем у Достоевского. - А пока я написал лишь "Подростка" - эту первую пробу моей мысли. Но тут дитя уже вышло из детства и появилось лишь неготовым человеком..." За "Подростка" писатель возьмется тотчас после "Бесов"; но замыслы вызревают загодя. В записных тетрадях среди заметок и планов к "Подростку": "Роман о детях, единственно о детях, и о герое-ребенке". Дети страдающие, великие своей чистой от сердца идущей правотой, - герои всех (пусть не "единственно о детях") романов Достоевского.
Но и для Перова дети - не "звук пустой", и ему они, должно быть, "снятся и мерещатся". Обездоленные и прекрасные, они появляются на его холстах. Крестьянские дети в "Проповеди на селе". Ребенок-поводырь слепого нищего в "Чаепитии в Мытищах". Мальчик в большой отцовской шапке до бровей и ношеном отцовском тулупе, и девочка, сестра его, обнимающая гроб отца замерзшей ручонкой без рукавицы в "Похоронах крестьянина". А "Тройка", или, как пояснил в подписи художник, "Ученики мастеровые везут воду", - чем не страница, не глава из романа Достоевского, из статьи его?..
Перов, на первый взгляд, не вовремя к Достоевскому заявляется, но только - на первый взгляд, если иметь в виду сложность сближения.
Но коли лед растоплен, коли сближаются - и быстро, сразу! - к удивлению Анны Григорьевны, после первого же разговора Федор Михайлович уже доверчиво и ласково смотрит на не слишком поначалу желанного посетителя (покуда разговор не завязался, все порывался подняться и уйти к себе в кабинет) - коли Перов получает от хозяина искреннее и радушное приглашение бывать у них. Коли так - лучшего времени явиться к Достоевскому художник не мог и вообразить. Какая удача, что портрет пишется, когда Достоевский увлечен, целиком поглощен творчеством!
Как меняется его облик, когда работа не идет, или то, что делает, не по душе, или когда горение творческое сменяется вдруг бессильной опустошенностью, точно он дерево, выжженное изнутри: "Федор Михайлович встал и, слегка поклонившись, молча подал мне руку. Рука у него была холодная, сухая и как бы безжизненная. Да и все в нем в тот день мне казалось безжизненным: вялые, точно через силу, движения, беззвучный голос, потухшие глаза, устремленные на меня двумя неподвижными точками", - современники и такого Достоевского вспоминают. Кто знает, что было бы с портретом, если бы Перова такой Достоевский встретил!..
Василий Григорьевич Перов - Павлу Михайловичу Третьякову в первых числах мая 1872 года: "Нынешний день от 3-х до 5-ти назначен сеанс с Федора Михайловича Достоевского, личность которого имеет свой интерес и думаю, что для живописи будет также интересно..."
Когда человек наиболее на себя похож
Нет, это не после первого разговора, не после первой удачи сгоряча пишется: Перов нелегковерен и нетороплив, человек ума вместе острого и основательного, он, получив разрешение писать портрет, не мчится за холстом и кистями в меблированные комнаты Демидова, что на углу Невского и Малой Садовой, где обрел временное пристанище, он не прельщается легкостью победы, ему тоже нужно искать и находить, сомневаться, страдать, мучиться, ему творить нужно. Время от первого знакомства до этого "нынешнего дня", когда сеанс назначен, необходимо ему, чтобы понять "свой интерес", который имеет личность Достоевского, и понять, какой интерес личность его для живописи будет иметь. Из воспоминаний Анны Григорьевны Достоевской: "Прежде чем начать работу, Перов навещал нас каждый день в течение недели; заставал Федора Михайловича в самых различных настроениях, беседовал, вызывал на споры и сумел подметить, самое характерное выражение в лице мужа, именно то, которое Федор Михайлович имел, когда был погружен в свои художественные мысли. Можно было сказать, что Перов уловил на портрете "минуту творчества" Достоевского".
Известнейшие слова Достоевского: "Человек есть тайна. Ее надо разгадывать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком".
Перов своими средствами живописца, портретиста, не жалея потерять время, решает ту же задачу, разгадывает тайну - человека Достоевского...
Достоевский еще за десять лет до встречи с Перовым противопоставлял, как уже знаем, фотографический снимок произведению искусства. В то же время фотография быстро набирала силу; быстрота исполнения портрета ли, вида ли, точность воспроизведения приводили в восхищение, шли горячие споры, "что лучше" - фотография или рисунок, фотография или гравюра, наиболее решительные головы пророчили гибель от фотографии изобразительному искусству, в первую очередь портретной живописи. Достоевский об этих полемиках, несомненно, знал. Ум широкий и зоркий, он определенно видел многие достоинства фотографии и угадывал, должно быть, немалые ее возможности. Во всяком случае, сам он фотографироваться не гнушался, имел также фотографии родных и знакомых, виды памятных мест, которые посетил с женой, путешествуя по Европе. Рассуждая в статьях о "фотографии" и "фотографическом объективе", "фотографической верности", он вовсе не намеревается опровергнуть новое и сильное техническое открытие, не ищет случая уничижительно отозваться о нем.
"Фотография" в статьях Достоевского не научно-техническое понятие, а образ, символ, обозначающий определенный подход к искусству, способ воссоздания действительности. Вот уже и не о живописи говорит он, а о родной литературе, - и снова появляется "фотография": писатель приходит, например, на площадь и, даже не выбирая точки зрения, прямо где попало, устанавливает свою "фотографическую машину" - все, что ни окажется перед "фотографической машиной", все неизменно появляется и в рассказах писателя. Но: художники не "фотографическая машина", он не бессознательно описывает материал, а выбирает и осмысляет "передает нам свой взгляд об этом материале" и "чем сильнее художник, , тем вернее и глубже выскажет он свою мысль, свой взгляд на общественное явление и тем более поможет общественному сознанию".
Это опять про око духовное!..
Мысль о "правде художественной" в противовес "верности фотографической" не оставляет Достоевского и после встречи с Перовым, после портрета, за работой над которым он пристально, как за всем, что окружало его, что делалось в мире, следил, выбирая и осмысляя нужное, главное, отыскивая, уясняя на происходящее свой взгляд. И замечательно: буквально тотчас по окончании портрета Достоевский дважды очень сходно выскажет эту полюбившуюся ему мысль, только углубит ее и разъяснит на примере творчества именно портретиста.
"Портретист усаживает, например, субъекта, чтобы снять с него портрет, приготовляется, вглядывается. Почему он это делает? А потому, что он знает на практике, что человек не всегда на себя похож, а потому и отыскивает "главную идею его физиономии", тот момент, когда субъект наиболее на себя похож. В умении приискать и захватить этот момент и состоит дар портретиста".
Это из статьи "По поводу выставки", из той самой, где похвала перовским "Охотникам". Занятны кавычки возле слов "главная идея физиономии" - подчеркнуть ли хотел необычное сочетание слов или, не ссылаясь на источник, процитировал портретиста Перова?..
И следом - в "Подростке", где герой рассматривает фотографический снимок, поразивший его "необыкновенным в фотографии сходством, так сказать, духовным сходством, - одним словом, как будто это был настоящий портрет из руки художника, а не механический оттиск".
"Заметь, - разъясняет герою его собеседник, - фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя. В редкие только мгновенья человеческое лицо выражает главную черту свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот момент, в который он описывает, и не было ее вовсе в лице. Фотография же застает человека как есть, и весьма возможно, что Наполеон в иную минуту вышел бы глупым, а Бисмарк - нежным".
Что это? Только ли плоды собственного раздумья или отзвуки каких-то бесед с художником, с портретистом, с Перовым?..
Задача Перова оттого особенно сложна, что живописных портретов Достоевского нет, зато фотографических есть несколько; беседуют они о фотографии и живописи или нет, Перову ясно, что просто показать людям лицо писателя - вот-де тот самый Достоевский! - мало, не фотографической верности от него ждут - правды художественной.
Как бы там ни было, но, получив от писателя согласие позировать, Перов не спешит, "усаживает, приготовляется, вглядывается", старается увидеть такого Достоевского, который "наиболее на себя похож", ищет "главную идею его физиономии", "главную мысль лица" - в черновике "Подростка" сказано еще сильнее - "мысль целой жизни"...
"Вдруг" и "что-то"
В романах Достоевского множество действующих лиц и соответственно множество портретов, хотя, замечено, иной раз даже главный герой остается без портрета внешнего: читая роман, мы с первых же страниц мысленно представляем его себе, как бы даже видим, но, изучая текст, не находим ни единой черточки, рисовавшей бы его внешность. Достоевский-портретист владеет множеством приемов: подчас он тщательно прописывает наружность человека, подчас ему довольно одного-двух сильных, красочных пятен, иногда на одной странице встречаются у него два действующих лица: облик одного чрезмерно резок, определенен, почти маска, облик другого "текуч", требуются немалые усилия, чтобы угадать в его физиономии эту самую "главную идею".
"Высшая красота не снаружи, а извнутри", - помечает Достоевский в черновой тетради. Запись эту надо шире понимать: для Достоевского-портретиста вообще главное не то, что "снаружи", а то, что "изнутри". Потому что, как и во всем своем творчестве, так и в портрете, который создает, он непрерывно, напряженно, мучительно разгадывает тайну по имени Человек, и оттого сам чувствует себя Человеком. Разгадывает, угадывает и снова вдруг упускает из рук, теряет, сомневается, становится в тупик - очень уж непостижим, многолик Человек, неожидан в мыслях, словах, поступках.
В повествовании Достоевского, в решающих, переломных местах часто появляется слово "вдруг": герои совершают действия, произносят слова, испытывают чувства, которых от них, казалось, никак невозможно было ожидать. То, что копилось, зрело, набирало силу "изнутри" человека, вдруг высвобождается, выявляет человека совершенно по-новому.
Этот внутренний поворот порой также вдруг выказывает себя и в портрете: "Я смотрю на нее и не верю; точно она вдруг сняла маску с лица: те же черты, но как будто каждая черточка лица исказилась..." - несколько строк из романа "Подросток".
Разгадать тайну, проникнуть в самую сердцевину человеческого существа, понять и объяснить тончайшие, сложнейшие, противоречивейшие движения, в нем происходящие, - бесконечно трудно. Лишь "духовное око" способно в этом клубке сложностей и противоречий увидеть единое глубинное течение, логику, закономерное развитие. "Глазам телесным", лишенным этого дара проникновения, люди во внешнем их облике, в проявлениях внешних, представляются со всей их недосказанностью, затаенной неожиданностью, невыявленностью - непостижимыми до конца.
Еще один портрет героя - тоже из "Подростка", роман нам этот тем интересен, что пишется первый следом за перовским портретом: "Вошел молодой и красивый офицер... То есть я говорю красивый, как и все про него точно так же говорили, но что-то было в этом молодом и красивом лице не совсем привлекательное... Прекрасные темные глаза его смотрели несколько сурово, даже и когда он был и совсем спокоен. Но решительный взгляд его именно отталкивал потому, что как-то чувствовалось почему-то, что решимость эта ему слишком недорого стоила. Впрочем, не умею выразиться... Конечно, лицо его способно было вдруг измениться с сурового на удивительно ласковое, кроткое и нежное выражение, и, главное, при несомненном простодушии превращения. Это-то простодушие и привлекало. Замечу еще черту: несмотря на ласковость и простодушие, никогда это лицо не становилось веселым; даже когда князь хохотал от всего сердца, вы все-таки чувствовали, что настоящей, светлой, легкой веселости как будто никогда не было в его сердце... Впрочем, чрезвычайно трудно так описывать лицо. Не умею я этого вовсе".
Как все зыбко, как, на первый взгляд, неопределенно, подвижно, текуче! Как многолик портрет! Молодой князь красив - и непривлекателен, решителен - и не решителен, суров - и кроток, глаза его прекрасны - и отталкивающи, он хохочет - и не весел. "Впрочем, чрезвычайно трудно так описывать лицо. Не умею я этого вовсе" - это не писатель, это герой романа говорит, от его имени ведется повествование. Но это и Достоевский не умеет так лицо описывать, чтобы через лицо, через то, что "снаружи", разом, определенно и точно вывести то, что "изнутри". В этом-то и сила портрета, что человек на нем - тайна, что от него, как он изображен, всякого и многого ожидать можно, потому что скрыто в нем всякое и многое.
Достоевский-портретист часто не резок ни в рисунке, ни в краске, ни в характеристике, оттого и портрет убедителен: ибо являет не разгадку человека, а тайну. В лице "что-то было", и во взгляде "как-то чувствовалось почему-то" - в портретах у Достоевского давно приметили обилие этих "что-то", оставляющих героям разного рода неожиданные, скрытые возможности.
В том же "Подростке" на протяжении двух десятков строк - портреты участников революционного кружка.
"Двадцати шести лет, довольно сухощав, росту выше среднего, белокур, лицо серьезное, но мягкое; что-то во всем нем было такое тихое. А между тем спросите, - я бы не поменял моего, может быть, даже очень пошлого лица, на его лицо, которое казалось мне так привлекательным. Что-то такое слишком уж спокойное в нравственном смысле, что-то вроде какой-то тайной, себе неведомой гордости"...
"Белокурый, с светло-серыми большими глазами, лицо очень открытое, но в то же время в нем что-то было как бы излишне твердое..."
"...Никакой особенной красоты, но что-то как бы уж слишком незлобливое, хотя собственное достоинство так и выставлялось во всем..."