Если жизнь тебе дорога...
Документальная повесть
Яков Исакович Островский
РАССКАЗЫ
СОКОЛ И ЕГО ДРУЗЬЯ
остороннему человеку, случайно оказавшемуся здесь, все это показалось бы удивительным, непостижимым. Что за непонятное занятие для такого времени? Что за странные разговоры ведут среди ночи эти люди, осторожно копошащиеся в театральном подвале? В самом деле, возможно ли такое в суровую, страшную зиму начала 1944 года в захваченном фашистами Симферополе?
...С ворохом каких-то вещей в руках медленно спускается по лестнице невысокого роста юноша. Сойдя вниз, он тихо произносит:
- Берите, Павел Игнатьевич. Это все еще "Любовь Яровая". А сейчас начнем носить "Отелло".
Положив с этими словами свою ношу, юноша легко, но так же осторожно поднявшись по лестнице, исчезает в черном проеме двери, ведущей за кулисы театра имени А. М. Горького. Через несколько минут он опять появляется в подвале, снова неся охапку вещей. Вслед за ним спускаются двое мужчин и женщина. Их руки тоже заняты какой-то поклажей. И опять шепот:
- Все в порядке: пошел "Отелло".
Кто же эти люди, о чем они говорят?
Одна из них невысокая, стройная женщина, конечно же актриса. Актриса яркого, самобытного, большого дарования. Спросите о ней любого старожила Симферополя и вы услышите:
- Ах, какая это была Машенька! А Юлька в "Медвежьей свадьбе"! А Дездемона!..
Заслуженная артистка РСФСР Александра Федоровна Перегонец, едва появившись на сцене, мгновенно, словно магнитом, привлекала к себе сердца зрителей. И волшебным образом распадалась, исчезала невидимая стена, обычно отделяющая артистов от зрителей - так велика была покоряющая сила этого многогранного, обаятельного таланта.
Маленькая, изящная, хрупкая женщина, Александра Федоровна в злую годину вражеского нашествия выступала в совершенно новой, вовсе, казалось, не присущей ей роли. Бушующая волна великой народной борьбы против фашистских оккупантов захватила артистку, властно повела на подвиг.
Как это случилось?
В конце октября 1941 года, когда враг очутился в Симферополе, большая часть труппы Крымского драматического театра имени А. М. Горького по разным причинам не смогла заблаговременно эвакуироваться. В те сумрачные дни актеры, подавленные и растерянные, думали-гадали, как теперь быть, что делать, чем заниматься.
Мучительно переживали это тягостное время Александра Федоровна Перегонец и ее муж Анатолий Иванович Добкевич. Превосходный актер, как и жена, удостоившийся почетного звания заслуженного артиста республики, Анатолий Иванович всей душой принадлежал своему народу. До сих пор у многих старожилов Симферополя сохранился в памяти тот день, когда на общегородском митинге интеллигенции, состоявшемся в первых числах июля 1941 года, с горячей, пламенной речью выступил Анатолий Иванович. Он стоял тогда на трибуне - высокий, широкоплечий, с выразительным интеллигентным лицом. И его взволнованные, страстные слова обжигали душу:
- Мы сделаем все, что требует от нас долг советского патриота... Мы готовы в любой момент все наши силы, а если понадобится, и жизнь отдать, сражаясь за Родину...
И он отдал свою жизнь за Родину. В коллективе родного театра Анатолий Иванович стал одной из первых жертв вражеского нашествия. В декабре 1941 года гестаповцы его арестовали. Александра Федоровна без конца обивала пороги общежития педагогического института, где располагалось гестапо. Добиться каких-нибудь сведений о муже ей долгое время не удавалось. Но однажды, в тоскливое зимнее утро, несколько часов настоявшись в скорбной очереди перед окошком дежурного офицера, она вдруг услышала то, чего больше всего страшилась:
- Добкевич? Анатолий Иванович? Мадам, больше можете не приходить... Никаких справок о расстрелянных мы не даем.
Шатаясь от горя, Александра Федоровна с огромным трудом добрела до дому. Весь день она не выходила на улицу, а вечером отправилась в театр. Отправилась в театр, чтобы играть в спектакле. Да, играть!
Театр незадолго до этого вновь начал работать. Было решено ставить пьесы классического репертуара, а также некоторые оперетты. Шли тогда: "Бедность не порок", "Женитьба Бальзаминова", "Ванька-ключник", "Мадемуазель Нитуш", "Маленькая шоколадница", "Веселая вдова", "Жрица огня", "Холопка".
В тот страшный вечер Александре Федоровне предстояло играть молодую вдовушку - жизнерадостную, веселую, беспечную. Рассказывают, что актриса выходила на сцену со слезами на глазах, а уйдя за кулисы, в изнеможении падала на руки своих товарищей, участливо опекавших ее до очередного выхода.
В своем безутешном горе любимица труппы и всего коллектива театра постоянно ощущала душевную теплоту, сердечную заботу верных своих друзей. Их имена, как и ее имя, увековечены теперь на мраморной доске, прикрепленной к стене театра. На ней золотыми буквами начертано:
Здесь в период временной оккупации Крыма
немецко-фашистскими захватчиками 1941-1944 гг.
действовала подпольная группа патриотов работников театра.
10 апреля 1944 года героически погибли
в борьбе за свободу и независимость нашей Родины:
Барышев Н. А., художник театра (руководитель группы)
Перегонец А. Ф., артистка
Добросмыслов Д. К., артист
Яковлева З. П., артистка
Чечеткин П. И., машинист сцены
Озеров И. Н., костюмер
Ефимова П. Т., уборщица
Савватеев О. А., ученик художника
Что же делали эти работники в черные дни фашистской оккупации, как откликнулись на призыв партии: "Все - для фронта, для победы над врагом!" - эти люди большого и мужественного сердца?
В книге бывшего секретаря подпольного горкома партии в Симферополе старого большевика Ивана Андреевича Козлова "В Крымском подполье" многие строки, проникнутые горячей симпатией, искренней любовью, посвящены Степану Васильевичу Урадову. Представитель самой мирной на свете профессии, учитель Урадов был в оккупированном Симферополе ответственным организатором горкома партии (партийная кличка - Лука), объединял пятнадцать подпольных патриотических групп, в том числе и театральную. И когда однажды было получено задание составить подробный и точный план размещения в городе фашистских военных объектов, он прежде всего подумал о Соколе. Гордую кличку эту носил Николай Андреевич Барышев - художник-декоратор, возглавлявший группу, действовавшую в театре.
Бывший воспитанник Казанского объединенного театрального техникума, Николай Андреевич с 1930 года непрерывно работал в симферопольском театре. Коммунист Барышев - талантливый художник, энергичный и волевой человек, оставшись в оккупированном Симферополе, сплотил вокруг себя лучших людей театра и смело повел их по опасному, трудному пути подпольной борьбы. От Урадова он получал указания и немедленно доводил их до своих товарищей.
Городской комитет партии считал, что группа Барышева должна прежде всего позаботиться о том, чтобы не допустить разрушения фашистами театра, сохранить его творческий коллектив, сберечь театральное имущество. В то же время Сокол и его друзья должны были активно участвовать в агитационно-пропагандистской работе среди населения, всемерно помогать партизанам теплой одеждой, медикаментами, разведывательными данными о войсках противника. Все это группа выполняла с тем самозабвением, которое рождается только великой и ясно осознанной целью.
Неизменной симпатией симферопольского зрителя пользовалась чета артистов - Зоя Павловна Яковлева и ее муж Дмитрий Константинович Добросмыслов. Когда началась Великая Отечественная война, оба они с головой окунулись в работу. Руководствуясь высоким принципом - быть там, где бойцы, они, не зная устали, ездили по частям, готовы были выступать перед защитниками Родины в любой час, днем и ночью. И оба своим искусством доставили много радостных минут воинам в скупые часы отдыха между боями. А потом, когда враг захватил Симферополь, они как бы продолжали эту кипучую деятельность, но уже в иной форме. Зоя Павловна собирала для партизан белье и теплые вещи. На репетициях в театре, дома, среди друзей ее постоянно видели со спицами в руках, всегда она что-то вязала. На вопросы любопытных отвечала коротко:
- Время знаете какое? А нас ведь двое. Вот и приходится подрабатывать...
Совсем иным был озабочен Дмитрий Константинович. Вечерами его частенько видели в ресторане. Потягивая вино, этот красивый актер беспечно болтал с соседями по столу, среди которых бывали полицаи, немецкие и румынские офицеры. И невдомек им было, что веселый собеседник, мастерски рассказывающий неисчислимое множество всевозможных анекдотов, внимательнейшим образом прислушивается к каждому произнесенному ими слову; что неверной походкой уходя обычно из ресторана, он, очутившись дома, мгновенно меняется - от хмельного состояния и следа не остается. Забубенный весельчак превращается в серьезного и сосредоточенного человека.
- Зоинька, - обращался он к жене, - мне тут кое-что записать надо. Ты покамест понаблюдай вокруг. А поутру доставь мою записку Соколу. Есть некоторые существенные данные. Эти болваны воображают, что в присутствии пьяного русского актера можно свободно вести любые разговоры...
- Вот и хорошо, что они так воображают.
- Верно, конечно. К тому же я изображал человека, совершенно дошедшего до риз. А они мою игру за чистую монету принимают. Один все норовил со мной на брудершафт выпить, полез, дурак, целоваться. Так я этак нечаянно опрокинул бокал красного вина на его новенький мундир. Ну и взбесился же этот боров. Весь кровью налился, даже кинулся на меня с кулаками. Но дружки угомонили его: что, мол, с пьяного спрашивать.
- Ты, Митя, все-таки поосторожнее...
- Я и так осторожен. А посему прошу понаблюдать, покуда я сочиню письмо Соколу. Ступай, Зоинька...
А утром Барышев переправлял Урадову очередное донесение, обычно содержащее существенные сведения военно-разведывательного характера.
Связной между Барышевым и Урадовым была уборщица театра Прасковья Тарасовна Ефимова. Но делала она и многое другое. Кому могло прийти в голову, что эта сорокапятилетняя женщина распространяет советские листовки и газеты, что внезапно появлявшиеся на заборах и стенах домов в центре города и на окраинах белые листки с четко выведенным сверху заголовком "От Советского Информбюро" аккуратно расклеены ее натруженными руками?
Чреватая тысячами опасностей связь с другим подпольными патриотическими группами
и партизанами была возложена на самого юного члена боевого коллектива - Олега Савватеева. Ученик художника Барышева, этот шестнадцатилетний мальчуган активно включился в тайную борьбу против гитлеровцев.
В 1920 году юношей поступил в театр имени А. М. Горького на должность портного-костюмера Илья Озеров. Ему было тридцать девять лет, когда в Симферополь пришли фашисты. Долгими бессонными ночами в голове его теснились думы о том, как и чем помочь родному народу, где найти свое место в борьбе. И он нашел его, это место, став подпольщиком, активным помощником Барышева.
Павел Игнатьевич Чечеткин, машинист сцены, был спокойным, уравновешенным человеком, прямолинейным и смелым. На его долю выпали многие обязанности. Как и Озерову, ему было поручено добывать для партизан перевязочные материалы и теплую одежду.
Организация снабжения партизан медикаментами и перевязочными материалами - одна из важных и в то же время чрезвычайно сложных задач - была возложена на Александру Федоровну Перегонец. И она старательно выполняла это хлопотное дело. Недаром подпольщики любовно называли ее между собой "Наш Красный крест".
Когда возникла необходимость составить план военных объектов, расположенных в Симферополе, сбором нужных для этого сведений занималось по указанию городского партийного комитета более ста подпольщиков. Они устроили длившийся две недели тайный "прочес" каждого дома, каждого переулка, каждой улицы. В числе других бережно сохраненных архивных документов я видел в крымском партийном архиве десятки донесений - клочков бумаги, испещренных пометками: "НВЧ" (немецкая воинская часть), "РВЧ" (румынская воинская часть), "Склад боеприпасов", "Квартира генерала", "Вещевой склад", "Радиостанция", "Засекреченный склад", "Транспортное управление".
Урадов и Барышев тщательно изучили эти кропотливо собранные бесценные сведения, рассортировали их. Затем, работая ночами в квартире Урадова, художник точнейшим образом нанес их на карту города, добытую с огромным трудом. К ней приложили подробное пояснение, составленное Барышевым на двенадцати страницах. Через товарища Андрея (подпольная кличка И. А. Козлова) карта была переслана на Большую землю, а копия ее - северному соединению крымских партизан. Эти карты сослужили большую службу нашему командованию и народным мстителям в их борьбе против оккупантов.
Одну из карт Барышев скопировал. Но с чего?
...Звонок на электростанции прозвучал, когда солнце уже садилось.
- У нас не горит электричество, - сообщили из комендатуры, - в чем дело, почему не даете света?
Кто-то, назвавшийся дежурным монтером, ответил, что на станции все в порядке, неисправность, по-видимому, на месте, в самой комендатуре.
- Так пришлите кого-нибудь устранить неисправность, да поживее, - последовало раздраженное указание.
- Хорошо...
Два монтера долго и безуспешно копались в электропроводках по всему помещению комендатуры. Потом они ушли, заявив, что неисправность, очевидно, где-то снаружи. Почти всю ночь не было света, а перед восходом солнца он неожиданно вспыхнул.
Потом обнаружилось, что из комендатуры исчезла подробная карта города, висевшая на стене. И никому в голову не пришло, что "увели" карту монтеры. Хотя, впрочем, чего ж было особенно беспокоиться? Ведь тогда еще на нее не были нанесены военные объекты. Это вскоре сделали Барышев и его друзья.
В театре за долгие годы его существования накопилось много сценических костюмов. Фашисты и их прислужники (нашлись такие отщепенцы в коллективе театра) жадно зарились на это ценное имущество. Подпольщики придумали остроумный план спасения народного добра. Зимой 1943/1944 г. по ночам тайком сносили в одну из больших комнат подвала самые дорогие костюмы - их набралось более пяти тысяч. Аккуратно сложили. Затем эту часть помещения отделили фанерой, после чего кирпич за кирпичом возвели стену. Замурованные костюмы были таким образом полностью сохранены.
Дни проходили за днями - тревожные, полные опасностей, смертельного риска. Но вал могучего, неотвратимого наступления Красной Армии все ближе подкатывался к берегам Крыма. Фашисты понимали, что могут быть захлопнутыми в "крымской мышеловке". И они еще более неистовствовали, усиливали репрессии. Весной 1944 года аресты и расстрелы в Симферополе, да и во всем Крыму, участились. Подпольный горком партии предложил Барышеву и его товарищам уйти в лес к партизанам. Они отказались: уж очень близким казался долгожданный час освобождения, да и слишком велика была уверенность в том, что гестапо не доберется до них.
Но фашистским ищейкам удалось в конце концов напасть на след группы. И тогда...
В середине марта 1944 года в течение трех дней подпольщики один за другим были арестованы. Последними схватили Озерова, Барышева и его самого молодого соратника - Олега Савватеева. Их отвезли на окраину Симферополя в совхоз "Красный", ставший при гитлеровцах местом казни сотен и сотен советских людей. Это зловещее место стало также последним прибежищем для Сокола и его верных товарищей. Всех их подвергли нечеловеческим, адским мукам, но добиться признаний, вырвать хоть одно слово о том, как, с чьей помощью вели они свою самоотверженную борьбу, фашистам не удалось.
Патриоты погибли за три дня до прихода советских войск. Их расстреляли десятого апреля, а тринадцатого Симферополь был освобожден.
Истерзанные останки Барышева и его товарищей, героически павших за Родину, советские люди похоронили на городском кладбище. Над их братской могилой высится черный мраморный обелиск, увенчанный серебристой чашей - символической чашей страдания, которую они до дна испили во имя светлого, радостного будущего нашей Родины.
Симферополь