Если жизнь тебе дорога...
Документальная повесть
Яков Исакович Островский
КИРЮШИН СКЛАД
Жарким июльским днем старый сапожник, осунувшийся и похудевший, сидел дома за обычным своим занятием - починкой обуви. Жена пошла на рынок в надежде выменять на продукты две пары женских туфель, сделанных Леонтием Ивановичем, внук во дворе играл с товарищами. Мрачные мысли одолевали старика. О сыне ничего не известно. Да и жив ли он? При Марье Антоновне приходится всегда говорить, что Степан наверняка, совсем наверняка, жив, придумывать всяческие доводы в подтверждение этой самой желанной мысли. Из всех соображений, которые он в таких случаях выдвигал, самым убедительным казалось ему такое:
- Что ж Степану сделается, жив, конечно! - будто сын был заворожен от смерти.
Но в душе старика постоянно копошились тяжелые думы, еще более тяжелые оттого, что некому было их высказать. Ни с женой, ни с внуком, об этом не поговоришь, у соседей своих горестей хватает. Да и живут теперь люди замкнуто, слова лишнего друг перед другом не произнесут - боятся. Хотя, как сказать. Есть же тут у нас в городе люди, которым, видимо, ничто не страшно. Иначе откуда же берутся на стенах домов печатные листовки с четко выведенным наверху заголовком "От Советского информбюро"? Эти листовки приводят в бешенство фашистов и их прихвостней, они оголтело носятся по всему городу, каждого человека, идущего по улице, окидывают злобным взглядом, устраивают облавы, многих арестовывают. Но проходит ночь - и утром на заборах и стенах белеют листки, самим фактом своего появления вселяя надежду в измученные сердца людей. А партизаны! В деревнях, говорят, такое творится!.. Все русские, не успевшие эвакуироваться, ушли в лес к партизанам, многие с семьями. Оно и понятно - сам бы ушел, да куда денешься со старухой и малышом?
Негромкий стук в дверь прервал размышления старика. Он прошел в сени.
- Кто там?
Женский голос, очень знакомый, ответил:
- Откройте, Леонтий Иванович!
Откинув крючок, он распахнул дверь. Перед ним стояла невысокая женщина с котомкой в руке. Слабо улыбнувшись, она спросила:
- Не узнаете свою заказчицу из Петрова?
- Неужто вы, Анна Михайловна? Входите, входите. Присаживайтесь вот здесь, тут удобнее будет.
Анна Михайловна Ларина перед войной приехала в Крым из Саратовской области. Муж ее, Павел Иванович, был моряком-черноморцем. Службу он проходил в Севастополе на знаменитой 35-й батарее. Старшина Павел Ларин был превосходный артиллерист и отменный физкультурник. Стройный, высокий, всегда подтянутый, он пользовался уважением начальников, глубокой привязанностью матросов и старшин. Его продолговатое, с правильными чертами лицо очень оживляли выразительные серые глаза, их мягкий взгляд вызывал доверчивое расположение.
Демобилизовавшись незадолго до войны, Ларин посоветовался с женой и решил остаться в Крыму. Семья переехала в Зуйский район. Павел Иванович стал, как он любил шутливо себя называть, "флагманским специалистом райисполкома по спорту" - руководителем районного отдела физической культуры и спорта. Анна Михайловна устроилась в деревне Петрово на работу по специальности - фельдшерицей. Жили они душа в душу, заботливо растили детей - Люсю и Сережу.
Все это Леонтию Ивановичу было известно, знал он всю семью Лариных, не раз бывавшую в его доме. Но с тех пор как началась война, он ничего о них не слышал.
- Ну как вы, Анна Михайловна, дочка как? Небось большая стала?
- Спасибо, подросла. А я к вам вот зачем пришла. Совсем моя Люся пообносилась, мала ей обувь стала. Вот и подумала: попрошу Леонтия Ивановича по старой дружбе. Мерку-то я сняла.
- Это сообразим, - отвечал Леонтий Иванович, - тут у меня кое-что припасено. А что, муж в армии?
Оживленное лицо молодой женщины мгновенно потемнело. Она сдавленно произнесла:
- Погиб он на фронте, еще прошлой осенью под Перекопом.
- Неужто правда? - с болью воскликнул старик.
- Правда, Леонтий Иванович, правда, - она тяжело вздохнула.
Это действительно была правда - Павел Ларин пал под Перекопом, а в марте нынешнего, 1942 года, совсем недалеко от Симферополя, под деревней Баксан * (*Баксан теперь называется Межгорье), превращенный фашистами в сильно укрепленный опорный пункт. В неравном бою народные мстители понесли тогда серьезные потери. И среди геройски погибших партизан был Павел Иванович Ларин. Но это Анна Михайловна от всех скрывала, понимая, какой опасности может подвергнуться не только сама она, но и дети - сЕмьи партизан гитлеровцы уничтожали беспощадно. И это было особенно страшно теперь, после того, как в январе у нее появился третий ребенок - Валерий.
- Так, так, знаете, - задумчиво произнес Леонтий Иванович. Сердце его разрывалось от жалости к этой маленькой женщине. Вместе с тем ее муж, бывший моряк, невольно напоминал старику сына, также носившего флотскую форму. Где он теперь, что с ним, жив ли? Эти вопросы, тысячи раз возникавшие в уме, в сущности, никогда его не оставлявшие, теперь, под впечатлением только что услышанной горестной вести, стали как-то особенно неотвязно-мучительны. - Так, так... Значит, дочке ботиночки сделаем. А мерка-то где? Ага, ну-с, знаете, действительно, подросла она у вас... А что, в деревне у вас тоже мужиков небось нет? Все, верно, в лес подались?
- Да, многие там.
- Понимаю, конечно, - продолжал старик. - Я бы, знаете, и сам пошел, если б не...
- Ну куда уж вам! Там, наверное, хватает мужчин...
- Все одно пошел бы. Но пропадут они тут без меня, жена и внук. Да и поясница мучает...
Он поднялся со стула, вышел в сени, проверил, плотно ли прикрыта дверь. Вернувшись, сел возле Анны Михайловны и без видимой связи с предыдущим разговором вдруг сказал:
- Тут, знаете, в одном подвале возле нас внучек мой гранаты нашел.
- Гранаты? - Анна Михайловна встрепенулась. - Какие гранаты?
- Обыкновенные, "лимонки", больше тридцати штук. Надо бы их партизанам переправить, а как - ума не приложу. Может, вы поможете... Ведь немцам могут достаться.
- Я... Не знаю, Леонтий Иванович, не знаю...
Она в тот же миг подумала о Лиде Никитиной. Но ведь нельзя, не имеет она права. Другое дело - самой поговорить с Лидой. Да, именно так она и поступит. А что, если сапожник... Нет, этого не может быть - старик честный, душевный человек. И сын у него фронтовик.
- Леонтий Иванович, а как насчет моего заказа? - голос ее от волнения звучал хрипловато.
- Сделаем, Анна Михайловна. Как же так, конечно, сделаем.
Осведомившись, когда прийти за ботиночками, Анна Михайловна распрощалась и ушла. Затворив за ней дверь, старый сапожник уселся у стола и с горечью подумал: "Не верит, не верит она мне. А ведь наверняка знает дорогу к партизанам".
Прошло несколько дней. И снова тишину маленького домика на окраине Симферополя нарушил негромкий стук в дверь.
- Кто там? - спросил мальчишеский голос.
- Леонтий Иванович дома?
- Его нет, но сейчас будет, - с этими словами Кирюша распахнул дверь. Две женщины с ведрами в руках - одна лет двадцати восьми, другая не старше двадцати - одновременно произнесли:
- Здравствуй!
- Здравствуйте. Заходите, а я за дедушкой сбегаю.
Мальчик куда-то убежал, женщины одни остались во дворе.
- Ну вот, Лида, - сказала Анна Михайловна, - это его внук.
- Я так и поняла. Мальчик славный.
- А дед просто замечательный, вот увидите.
Она не успела произнести эти слова, как появились Кирюша и Леонтий Иванович. Окинув взглядом обеих женщин, старик спокойно поздоровался и, пройдя первым, пригласил:
- Заходите, гостями будете.
Потом достал из старинного комода новенькие детские ботинки, обтер их рукавом своего видавшего виды пиджака и поставил прямо на стол.
- Вот, пожалуйте.
- Спасибо, Леонтий Иванович, вы меня очень выручили. Большое спасибо.
- Благодарить, знаете, потом будете, когда увидите, как носятся ботинки-то.
- Ну я уж не первый раз, работу вашу знаю.
- Ладно, Анна Михайловна, а с вами кто пожаловал?
- Подруга моя, знакомьтесь - Лида Никитина.
- Так, так... Лидой, значит, зоветесь. Тоже небось насчет обувки пришли? Только зря вы - сейчас у меня...
- Нет, Леонтий Иванович, я по другому делу. Может, только без внука обойдемся. - Она многозначительно посмотрела на старика. Но тот вдруг повернулся вполоборота, приподнял очки на лоб и внушительно заявил:
- У меня, знаете, от Кирюши секретов нет.
Мальчик в это время безучастно стоял у окна.
- Нет у меня от Кирюши секретов, - повторил Леонтий Иванович. Потом, пройдя в сени, он проверил, закрыта ли дверь на крючок и, вернувшись в комнату, напрямик спросил: - Вы насчет гранат?
- Да, - в один голос ответили женщины.
- Тем более, без Кирюши никак нельзя. Да вы не беспокойтесь - молчалив как могила, - и он с доброй усмешкой взглянул на внука, продолжавшего как ни в чем не бывало глядеть на улицу. - Правильно говорю, Кирилл?
- Правильно, дедушка. Только помолчим давайте, Маруся идет.
- Какая Маруся? - Лида едва успела задать этот вопрос, как дед, приложив палец к губам, кинулся отворять дверь.
Войдя в комнату, Мария Антоновна на секунду застыла на пороге и тут же кинулась обнимать Анну Михайловну.
- Голубушка моя, - шептали ее дрожащие губы, - милая, дорогая. Сколько ж я вас не видела, золотая моя.
Дед уже, видимо, посвятил ее в свой разговор с Анной Михайловной.
Анна Михайловна, растроганная, тоже не удержала слез. Но тут старушка спохватилась:
- Что ж я стою? Садитесь, садитесь. Сейчас чаек согрею.
- Нет, нет, - обе гостьи заторопились. - Нам идти надо, чтоб засветло в Зую успеть.
- Как же так, хоть немного у нас побудьте.
- Нельзя, Мария Антоновна, нам пора.
Гостьи стали собираться.
- Это вам, Леонтий Иванович, за ботиночки, - сказала Анна Ивановна, протягивая старику сверток. - Сало тут и табак...
Старик остановил ее руку.
- Не обижайте, Анна Михайловна. Я Люсеньке вашей ботинки в подарок сделал. Пусть, знаете, носит на здоровье. А это, - он указал на сверток, - вы для себя приберегите.
- Верно говорит Леонтий Иванович, - заметила Марья Антоновна, - как же можно?
Она обняла Анну Михайловну, потом Лиду.
- Мы с внуком вас проводим немного, - сказал старик. - Пошли, Кирилл.
Вчетвером они вышли на улицу.
- Идти недалеко, домов шесть отсюда, - шепнул Леонтий Иванович Лиде. - В том доме никто теперь не живет, брошенный. Мы втроем туда зайдем, а Кирюшка поблизости будет, у калитки, в случае чего - просигналит.
По разбитым и грязным кирпичным ступеням они спустились в подвал, незапертая дверца которого сильно заскрипела.
- Музыка, - проворчал старик, нагибаясь, чтобы пройти. Следом вошли женщины и сразу закрыли за собой дверь. Пахло сыростью, прогнившей соломой и ржавым железом. После залитой солнцем улицы тут было сумрачно и прохладно.
- Сюда идите, - откуда-то спереди донесся до женщин шепот Леонтия Ивановича, - только держитесь левой стенки.
Лида и Анна Михайловна, повинуясь этому указанию, друг за другом двинулись вперед. Тотчас же обе почувствовали, что ноги скользят, разъезжаются по мокрому земляному полу, и обе инстинктивно начали хвататься руками за стену - так идти оказалось легче, но чем дальше они углублялись в подвал, тем становилось темнее. Наконец они услыхали, что старик сопит, будто поднимая что-то тяжелое.
- Что тут, Леонтий Иванович? - спросила Лида, шедшая впереди.
- Проклятый матрац, знаете, не сдвинешь его.
- У меня фонарь есть, можно посветить?
- Давайте, тут можно.
В темноте резко сверкнул прямой, узкий столбик света. Старик стоял, обхватив обеими руками рваный и грязный матрац, закрывавший крайний правый угол подвала.
- Одному не управиться, - виновато произнес Леонтий Иванович.
- Держите, Анна Михайловна. - Лида передала спутнице свое ведро и фонарь. Вместе со стариком они быстро отодвинули матрац, немного протащив его влево по скользкому полу, и прислонили к стене.
- Ну вот и все, - удовлетворенно сказал Леонтий Иванович. - Сюда светите, Анна Михайловна, вниз.
Скользнув по полу, луч фонаря вырвал из темноты кучу грязновато-белого мела. Лида нагнулась, погрузила руку в мел и стала его осторожно перебирать пальцами.
- Есть! - вырвалось у нее. - Одна... Другая... Третья... Четвертая... Еще, еще...
- Можете не считать - тридцать две штуки, как одна.
- Давайте ведра, - чуть слышно шепнула Лида.
Одну за другой она аккуратно уложила в ведра все гранаты, предварительно устроив им мягкое меловое ложе. Сверху сантиметров на двадцать тоже насыпала мелу. Теперь надо пронести ведра с драгоценной ношей по этому расползающемуся под ногами полу. Словно угадав ее мысли, Леонтий Иванович вдруг довольно усмехнулся:
- А хорошо Кирюша придумал каток тут устроить. В день по восемь-десять ведер воды сюда сливает. Такое болото развел.
- Зачем? - в один голос спросили женщины.
- А если кого занесет сюда, чтоб, знаете, неохота ему было расхаживать тут. Зайдет, сделает шаг-другой по этой грязи, да и назад. Тем более, что ничего тут интересного нет, разве что матрац... Теперь велю Кирюше и вдоль левой стены как следует полить, чтоб следы наши уничтожить. Ну, пошли. Я, дозвольте, вперед пойду, в разведку: береженого, знаете, бог бережет...
Две женщины, каждая с ведром, заполненным мелом, шли по Феодосийскому шоссе. Они, спокойно переговариваясь, достигли самой окраины города. Спустились к пригородному селу Сергеевка. Немец-часовой, стоявший у мостика, картавя, спросил:
- Пропуск!
Поставив ведра на землю, каждая из женщин развернула платочек и достала документ. Равнодушным взглядом скользнув по обеим подругам, часовой молча вернул им пропуска.
- Пошли?
- Пошли!..
Возле села Бугурчи - новый часовой, и опять:
- Пропуск!
- Битте! - бойко отвечает одна из женщин.
Солдат внимательно рассматривает пропуска, но, вернув их, спрашивает, указывая на ведра:
- Вас ист хир? Что здесь?
На безукоризненном немецком языке одна из женщин поясняет, что в ведрах мел для побелки избы. При этом она подносит ведро чуть не к носу часовому, будто запах мела подтверждает его назначение. Недовольно морщась, солдат отстраняет ведро. Но тут он вдруг замечает, что эта русская девушка совсем, совсем недурна: у нее милая улыбка, красивые золотистые волосы и глаза - о-о-о! Но что она спрашивает? Ах, табак! Как же, как же, конечно! А есть? О-о-о!
- Данке! Данке шен! Где живете, фрейлен? Вы не из местных немцев? Нет! А превосходно говорите по-немецки! Вот оно что? В комендатуре? Значит, тоже несете службу? Отлично! За табак очень, очень благодарен!.. Ауфвидерзеен! Ауфвидерзеен!
Женщины отошли уже шагов сорок от часового, Лида обернулась. Солдат, с улыбкой глядя им вслед, приветливо махал рукой. Лида ответила и догнала попутчицу. Минут пятнадцать они шли, не проронив ни слова. Наконец Анна Михайловна предложила:
- Передохнем малость.
- Давайте.
Присели у обочины, спустив ноги в кювет.
- Я, Лида, до сих пор в себя не могу прийти.
- А я, думаете, не струхнула? Тоже поджилки трясутся, просто хоть перекрестись. - Весело засмеявшись, она обняла Анну Михайловну.
Двенадцать пар рук попеременно, в разные часы и по разным дорогам пронесли два заветных ведра. Через тридцать часов после того как они были наполнены в сыром подвале на окраине Симферополя, ведра опорожнили в одном из зуйских лесов.
- Симпатичный подарок, - сказал комиссар партизанского отряда. - Но главное, товарищи, не гранаты, хотя они нам и очень нужны. Главное - смелые люди, доставшие и доставившие их. Разве таких можно победить? Никогда этому не бывать!
СТРАННОЕ ИМЯ
У обер-лейтенанта Миллера было хорошее настроение. Письмо от Фриды, заботливое и нежное, заканчивалось таким красочным, поэтичным описанием их предстоящей встречи, такими клятвенными заверениями в страстной, до гробовой доски верной любви, что не поверить было просто невозможно.
Правда, в письме чувствовалась едва уловимая пессимистическая нотка, когда Фрида касалась, так сказать, военной стороны жизни. Нет, нет, не то чтобы она в чем-то сомневалась. Упаси боже. Конечно же, Фрида, безгранично предана фюреру, всей душой верит в его божественный гений. Но, что поделаешь, женщины остаются женщинами.
Она писала: "Все школы в Штеттине превращены в госпитали. И все они переполнены ранеными. И какими!.. Фридрих, если б ты видел этих изуродованных, обожженных, искалеченных людей, если б ты только видел!.. Я день и ночь не перестаю молить бога, чтобы он сохранил мне моего Фрицхена, самого любимого, самого дорогого, мое бесценное сокровище".
Да, женщине такое трудно понять. Да это ж и не нужно. Важно другое: чтобы она оставалась верной и преданной женой, сколько бы ни продолжалась война - хоть сто лет. А Фрида именно такова...
Обер-лейтенант вынул из бокового кармана скрипящий кожаный бумажник, раскрыл его, собираясь взглянуть на фотографию жены, но тут внимание его привлек аккуратно сложенный лист бумаги. Как же он забыл про это донесение? Со вчерашнего дня лежит в бумажнике, а он так и не удосужился прочитать. Посмотрим... Ага, так, так... До чего же странные имена у этих русских - Дариа. Впрочем, звучит почти как Мария. Так что же натворила эта Дариа? Ах, так! Любопытно, как выглядит эта большевичка... Но какая, однако, наглость - даже не скрывается. Ладно, сегодня же ночью проверим. Пожалуй, этим делом надо самому заняться. Если агент пишет правду, то дело может неожиданно оказаться очень занятным. Проверить нужно быстро и без шума. Придется взять двух солдат и фрейлен Лиду. Она превосходная переводчица, к тому же исполнительна, точна, аккуратна, не то что эти остолопы - полицаи. А они, между прочим, терпеть ее не могут. Да и она к ним, кажется, не очень-то благоволит. И правильно делает. Эти болваны годятся только для самой грубой, грязной работы, не требующей никакого напряжения мысли, игры ума. Посмотрела бы на них Фрида...
Стук в дверь прервал размышления обер-лейтенанта.
- Войдите! - Миллер быстро сложил донесение.
- С добрым утром, герр обер-лейтенант!
Как обычно, Лида приветливо, но без подобострастия поздоровалась с комендантом. Следом за ней в кабинет вошел Табунов и, аккуратно прикрыв за собой дверь, остановился у порога, вытянув руки по швам.
- С добрым утром, фрейлен Лида, - ответил комендант. - А с чем пожаловал Табунов?
- Он пришел доложить, что опять кто-то листовки советские расклеил.
- Листовки? Опять? Кто же это сделал, спросите его.
- В том-то и дело, господин обер-лейтенант, что ему опять не удалось найти виновных, - девушка недоуменно развела руками.
- Не удалось? - в голосе Миллера послышались иронические нотки. - Скажите ему, что я начинаю все больше подозревать его самого в этих проделках.
Лида слово в слово перевела заявление коменданта. И без того красный от жары, старший полицай совершенно побагровел, выслушав девушку. Запинаясь, он выдавил из себя:
- Скажи, что в лепешку расшибусь, а найду этих, этих... - Он никак не мог подобрать нужного слова.
Лида так именно и перевела. Миллер расхохотался.
- Ну, пусть ищет "этих, этих", и ауфвидерзеен. А вы, фрейлен, останьтесь, есть небольшой разговор.
Оторопевший от неожиданного оборота своего неудачного доклада, Табунов изобразил на угрюмом лице какое-то подобие улыбки и быстро ретировался.
- Садитесь, фрейлен, - сказал между тем комендант. - Скажите мне, пожалуйста, знакома вам особа с таким странным именем - Дариа Колоскова?
- Первый раз слышу, - ответила девушка. В голове ее между тем промелькнуло: "Нашлась-таки подлая рука, настрочила донос".
- Так вот, - сказал Мюллер. - Что вы скажете об этом? - Он протянул ей агентурное донесение. Она молча прочитала его и с улыбкой заметила:
- Только не Дариа, а Дарья. Но я о ней совершенно ничего не знаю. Она, видимо, здешняя, а я ведь из Курортного.
- Это не имеет значения. Я только попрошу вас сегодня не уезжать на ночь домой. Вы понадобитесь лично мне.
- Хорошо, обер-лейтенант. Позвольте узнать, когда?
- В двенадцать часов ночи. А до этого вы свободны.
Выйдя из комендатуры, Лида решила пройтись, чтобы немного собраться с мыслями.
Вот как, значит, поворачивается... Одну из зачинательниц колхозного движения в Зуе Дарью Сидоровну Колоскову хорошо знала вся округа. Энергичная, волевая женщина всегда пользовалась глубоким уважением среди земляков. До прихода немцев была она депутатом районного Совета и народным заседателем в суде, что по фашистским меркам само по себе представляло "преступление", карающееся... Ну, конечно же, смертью.
Смерть? Нет! Этого нельзя допустить. Но что предпринять? Лида мучительно искала способ спасти активистку и ничего не могла придумать. Девушка долго бродила по улицам и наконец решилась.
...Уже под вечер Дарья Колоскова с ведром в руке подошла к колодцу, возле которого на камне сидела Лида. Вокруг никого не было.
- Тетя Даша, - шепнула девушка, вставая, - дайте мне ведро, будто я попить хочу.
Не дав женщине опомниться, она схватила ведро, нацепила на крючок и начала опускать в колодец. Барабан с грохотом завертелся...
- Тетя Даша, - быстро говорила Лида, - сегодня ночью к вам с обыском придут: донос на вас подали. Так вы сейчас же все свои бумаги - депутатские и другие - схороните, чтоб найти нельзя было...
Она нагнулась над колодцем, держа веревку в руке, будто зачерпывая воду.
- Слушайте внимательно: все хорошие вещи из квартиры унесите, да переворошите ее, квартиру, чтобы все бедно, плохо выглядело. - Она начала вытаскивать ведро, медленно вращая ручку барабана. - А спросят они при обыске о чем-нибудь, то мы уж вместе сообразим, что ответить, вы только слушайте меня как следует.
Ведро наконец было вытащено. Девушка прямо из него напилась, благодарно кивнула и как ни в чем не бывало отправилась восвояси. Дарья Сидоровна с поспешностью, несколько необычной для сорокапятилетней женщины, направилась домой. И только в доме увидела, что и полведра не донесла - от ее быстрой хотьбы вода расплескалась, черными отметинами всосалась в придорожную пыль.