Если жизнь тебе дорога...
Документальная повесть
Яков Исакович Островский
ДРУЗЬЯ ИЗ КУРОРТНОГО
Начальника связи Феодосийской пограничной комендатуры лейтенанта Бориса Алексанровича Заксмана превратности войны привели глубокой осенью 1941 года в зуйские леса к партизанам. Командир отряда Андрей Антонович Литвиненко некоторое время присматривался к коренастому, с густой шапкой каштановых волос, сероглазому крепышу-офицеру. Энергичный, подвижной, он был малообщителен, неразговорчив, исполнителен.
Известно было, что, отступая вместе со своими товарищами по комендатуре, он действовал решительно и смело, не лез на рожон, но, когда доходило до стычек с фашистами, его ничто не могло удержать. При этом был он хладнокровне и осмотрителен. Так же он вел себя и в лесу.
- Пожалуй, подойдет, - решил командир отряда и однажды позвал его в свою землянку.
- Значит, решено, его пошлем? - обратился Литвиненко к начальнику штаба, сидевшему тут же. Тот молча кивнул в знак согласия.
Пограничник получил серьезное, рискованное задание. Нужно было пробраться в Курортное и наладить там подпольную работу, тщательно отобрав для этого наиболее надежных ребят и девчат.
- Задача, - сказал командир, - знать все, что происходит в селе и вокруг него, разъяснять населению необходимость всячески помогать партизанам, саботировать все мероприятия немцев. В общем, смотря по обстоятельствам. Ты ведь человек военный, разберешься.
Тогда же в лесу ему посоветовали, что лучше всего поселиться в доме Никитиных - переводчица немецкой комендатуры считалась у фашистов вполне благонадежным лицом, ее дом в этом отношении был, пожалуй, самым безопасным. Так оно и оказалось. Молодой офицер вскоре стал своим человеком в доме Никитиных. Немногословный, сосредоточенный и работящий, он очень расположил к себе Фаину Гавриловну, которой старался всячески облегчить нескончаемые домашние заботы.
Никогда он не сидел без дела - колол дрова, носил воду из колодца, починил совсем было покосившийся забор, привел в порядок ветхую крышу, надежно укрепил запоры на дверях. Днем он со двора не уходил, ночью иногда исчезал, но никогда потом не рассказывал, куда и зачем ходил. Фаина Гавриловна и не спрашивала об этом, а любопытство детей он очень ловко удовлетворял диковинными смешными рассказами об охоте с помощью... рыболовных крючков. Но при этом ставил условие - никому, решительно никому ничего о нем не рассказывать. Дети, конечно, с восторгом принимали это условие.
В субботние вечера, когда Лида приезжала из Зуи, в дом приходил кое-кто из ее друзей - всегда одни и те же юноши и девушки. Все рассаживались в большой комнате, два окна которой выходили на улицу, а одно во двор.
Впрочем, вечерами окна плотно завешивались. На столе неизменно появлялось лото, раскладывались карточки. Малышей тогда в эту комнату не пускали, они оставались с матерью на другй половине избы, по ту сторону сеней. Ребята ломал себе голову, недоумевая, как можно играть в лото так тихо, беззвучно. Но стоило только чуть заскрипеть калитке во дворе и тотчас же из Лидиной комнаты доносилось:
- Девяносто шесть! Одиннадцать! Тридцать восемь! Пятьдесят три! Восемьдесят девять!..
Это была странная, непонятная игра, которая начиналась, лишь когда кто-то пытался войти во двор, и мгновенно прекращалась, едва выяснялось, что поблизости уже никого нет.
Дети так и засыпали, не понимая, в чем дело. А в это время Лида и ее друзья, сгрудившись вокруг стола, подолгу о чем-то шептались. И разговоры их не имели ничего общего с лото. Говорили о листовках, которые нужно расклеить, о положении в лесу у партизан, о том, как свирепствует в Симферополе гестапо.
Однажды февральским вечером Лида рассказала семи своим друзьям, что недавно фашисты расстреляли одного из любимцев симферопольской публики заслуженного артиста республики Анатолия Ивановича Добкевича.
Ребята потемнели, услышав эту горестную весть. Николай Лагунов, высокий крепкий парень, сидевший рядом со своей молоденькой женой Машей, вцепился руками в стол.
- Добкевича?! Мы его видели прошлой весной в "Человеке с ружьем", он Шадрина играл. Помнишь, Маша?
Маша молча кивнула. У Николая заходили желваки.
- Сволочи, вот сволочи!.. Такого человека, такого человека!.. Ну, они нам ответят, за все ответят! Я бы их каждого, каждого в отдельности...
И пальцы его больших сильных рук с такой яростью сжались в кулаки, будто сдавили горло невидимому врагу. Ни к кому не обращаясь, он с тоской произнес:
- И почему я не на фронте?! Как это меня в больницу угораздило попасть с этой дурацкой операцией?
- А ты на фронте, на самом настоящем.
Это сказал Борис. Все невольно повернулись к нему.
- А что, товарищи, разве здесь не проходит линия фронта?! - И убежденно ответил сам себе: - Проходит. Ее не видно, эту линию, но она есть, есть и даже на карту нанесена.
- На какую? - спросил кто-то.
- На карту боевых действий. На ту, что в штабе у Литвиненко, что в штабе фронта и, наверное, даже в Москве.
- В Москве? - удивилась Тоня Бурыкина, тоненькая, темноволосая девушка лет семнадцати. Она, как всегда, за весь вечер не проронила ни слова. Все тут знали, что у этой хрупкой одинокой девушки, перед самой войной потерявшей мать, брат и отец на фронте, что она всегда напрашивается на самые сложные, опасные задания, мотивируя это тем, что живет одна и за нее, мол, некому страшиться.
- Конечно, и в Москве, - Борис поглядел на товарищей. - Очень просто. Там и про нашу группу наверняка знают, рассчитывают на нее, ждут, что она с каждым днем будет усиливать удары по врагу.
- А что теперь самое важное от нас требуется? - Николай Лагунов имел обыкновение любой разгоаор переводить на строго конкретную, деловую почву.
- Сегодня приходил ко мне связной из леса, - начала Лида.
- Кто? Муся? - поинтересовалась Маша.
- Приходил связной, - не обращая внимания на этот вопрос, продолжала Лида. Николай между тем укоризненно посмотрел на жену, - мол, не соблюдаешь правил конспирации. - Передал, что нужна подробная информация о немецких войсках, двигающихся под Севастополь. Я вот что предлагаю сделать...
Все еще теснее сгрудились вокруг стола. Долго шептались, уточняя задания каждому. Потом Лида сказала:
- Значит, помните: ничего, решитеьно ничего не записывать, а только запрминать. Все сведения передавайте Борису. Но днем сюда к нам входить можно, если вот это высокое, новенькое цинковое ведро стоит во дворе у самой двери. Если же его нет или стоит другое - ни в коем случае не входите. Понятно?
- Все ясно.
- Теперь, - продолжала Лида, - обсудим еще одно дело - насчет Кирилла Чуприна. Уже совершенно ясно, что он предатель, не напуганный трус, а именно предатель.
- Сволочь продажная!
- Подлец!
- Скотина!
- Так вот, считаю, что надо его уничтожить своими силами. Незачем ждать, как тогда с Данилой Прониным, пока из леса придут с ним расправиться. Того мерзавца тоже можно было самим прикончить, а этого и подавно.
- Не кипятись, Лида, - вмешался Борис, - так нельзя, товарищи. Хотя доказано уже, что он фашистский прихвостень, но я предлагаю сперва предупредить его.
Маша, Тоня, брат и сестра Фомины поддержали Бориса. На том и порешили. Лида и Николай вынуждены были подчиниться большинству.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Прошла неделя. Солнечным ясным утром жена Чуприна, подметая квартиру, заметила на полу посреди комнаты спичечный коробок. Откуда он тут взялся? Открыв коробок, старуха увидела бумажку, на которой что-то было написано крупными печатными буквами.
- Кирилл, а Кирилл, подь-ка сюда! Что тут написано?
- Где? Что за бумага такая? - Кирилл Чуприн, войдя в комнату, взял бумажку и стал ее читать. Он побледнел, левая щека нервно задергалась. В глазах запрыгали слова: "Если ты, гад, не прекратишь выслуживаться перед немцами, уничтожим, как собаку. П о м н и!!!"
- Откуда взялась?
- Не знаю, в коробке на полу лежала.
- На полу? - Он быстрым взглядом окинул комнату. И вдруг, сообразив, подошел к окну, с силой захлопнул форточку и резко задернул занавеску.
- Сколько раз говорено тебе, дуре старой, чтоб не оставляла форточку открытой.
- Да ведь не холодно...
- "Не холодно"! - он зло передразнил жену. - Будешь держать окна открытыми, так тебе такого жару дадут...
- Да кто даст-то?
- Кто, кто... Партизаны, вон кто!..
- Партизаны?! За что ж это они?..
- За что? - Чуприн криво усмехнулся. - Вот кинут гранату в дом, будешь тогда знать за что. Немцы, как приезжают, где останавливаются? У Чуприна! Кто им сразу жарить-шкварить начинает, кто самогоном поит?..
- Так ты ж сам сказывал...
- Попридержи язык! Или хочешь, чтоб меня, как Данилку Пронина, в собственном дому пристрелили?!
Он бешено, замысловато выругался, помянув мать, отца и всех родных старухи, а затем Николая-угодника, перед образом которого жена, бросая пугливые взгляды на мужа, истово крестилась, и неожиданно закончил:
- Прости господи...
Он поспешно стал одеваться. Потом вытащил из комода старенький браунинг - подарок немецкого коменданта - и сунул его в карман полушубка.
- Ты куда это в такую рань? - боязливо спросила старуха.
- Мне в Зую по делам надо. - И остервенело выкрикнул: - Я как-никак староста али нет?
- Староста, Кирилл, конечно, кому же еще быть старостой?!
- То-то, - сказал он уже более спокойно и неожиданно добавил: - А Данилка Пронин просто дурак был, день и ночь все пьяный ходил вместе с Валькой своей. Вот и поплатился. В этом деле голову на плечах иметь надо... Да, а где ж эта бумажка проклятущая? Ага, здесь. Ладно, посмотрим, чья возьмет. Ну, я пошел. Ты собаку спусти и никому не открывай, только если от начальства кто прибудет - пусти. Да форточку не распяливай, понятно тебе?
- Понятно, понятно, ты иди, не беспокойся, все в аккурат сделаю.
- В аккурат? - раздраженно повторил Чуприн. Вытащив из кармана пистолет, проверил, заряжен ли, потом взял на предохранитель, перекрестился.
- Ну, стало быть, пошел я...
- Иди, да поскорей вертайся. А то мне тут одной...
- Будет каркать-то! Расходилась, шарманка!
Хлопнув дверью, Чуприн вышел во двор, выглянул на улицу - никого. Он облегченно вздохнул и, заперев калитку, зашагал посреди улицы. Он шел, угрюмо глядя перед собой и держа руки в карманах. Мрачный взгляд его настороженно скользил по окнам домов. День был сравнительно теплый, но под полушубком лопатки на его худой, сутулой спине то и дело зябко приподнимались.
СРОК - ДВА ДНЯ
В тот же вечер в доме Никитиных, как и накануне. снова собралась молодежь. Лиды долго не было, она пришла только часам к восьми. Вид у нее был утомленный, но, едва сняв пальто, она сказала:
- Мама, мы в лото поиграем. Может, и вы с нами?
- Нет, пойду детей укладывать.
- Я помогу.
- Не надо, доченька, я и сама управлюсь. Ты лучше поешь чего-нибудь. Я малость муки раздобыла, оладей напекла. Да молока стаканчик выпей.
- Позже, мама, сейчас не хочется. Давайте, ребята, поиграем. Чья сегодня очередь выкликать?
Фаина Гавриловна вышла. Все, как обычно, расселись за столом.
- Так вот, товарищи, - начала Лида, - все получилось, как я и думала. Мы чересчур, чересчур как-то осторожничаем. И это прежде всего ты, Борис.
- О чем это ты? - спокойно спросил Борис.
- О Чуприне. Он, конечно, наше предупреждение получил. Вы когда ему записку забросили, вчера?
- Сегодня рано утром, - все так же спокойно ответил Борис.
- Ну вот. А он первым делом к коменданту бросился, часов в девять утра заявился. Разговор при мне был. Напуган Чуприн, видать, здорово. Все просил в селе у нас пост выставить, нажимал на то, что, мол, Пронина партизаны убили потому, что он оказался без защиты.
- А комендант что? - спросила Маша Лагунова.
- Комендант стал его успокаивать. У вас, говорит, село спокойное, вполне благонадежное. Случай с Прониным, мол, исключение. Выставлять посты в каждой деревне для охраны старост мы, говорит, не имеем возможности.
- Правильно, - сказал Борис, - не имеют и не будут иметь. Они все силы на Севастополь собирают, где уж там старост охранять.
- Чуприн, - продолжала Лида, - совсем тогда раскис, прямо-таки расхныкался. Я, говорит, честно вам служу, стараюсь, забочусь. А Миллер ему в ответ: "Германское командование ценит ваши заслуги". И дал ему еще несколько патронов к пистолету. Пообещал, правда, что прикажет полицаям чаще сюда заглядывать. И действительно, при мне вызвал Табунова и приказал. Потом Чуприн с Табуновым заперлись, часа полтора шушукались.
- О чем, не знаешь? - спросил Яша Фомин.
- Уж этого не знаю. Они-то ведь в переводчике не нуждаются. Так вот, товарищи, я думаю, что зря мы с этим негодяем церемонимся.
Наступило молчание. Все повернулись к Борису. Он поднялся, зашагал по комнате и, будто сам с собой разговаривая, начал:
- Мы не имеем права уподобляться и убивать подозреваемых или даже, как они это часто делают, вовсе не виновных. Нельзя руководствоваться формальными признаками. Тут легко совершить роковую ошибку. Лида, - он остановился возле девушки, - скажи, имеем мы право убить человека только на том основании, что он староста?
- Нет, конечно. Но Кирилл Чуприн вовсе не...
- Верно! Теперь мы это окончательно выяснили, окончательно. И больше размышлять нечего, все ясно. Предлагаю, товарищи, уничтожение Чуприна поручить мне.
- Это еще надо обсудить, - возразила Лида. - Думаю, неразумно одному тебе это поручать. Тем более, что у Чуприна пистолет есть.
- Верно Лида говорит, - вставил Фомин. - Так не годится. Мы с тобой, Борис, вдвоем пойдем.
- Почему вдвоем? Я тоже не маленькая, - сказала Тоня Бурыкина, и это невольно вызвало улыбку у всех, так она была здесь самая юная и самая малорослая.
Не хотел быть в стороне и Николай Лагунов. Он горячо доказывал, что эту задачу именно он должен выполнить.
- Во-первых, - говорил он, - я завзятый охотник, а тут без этого не обойтись. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Во-вторых, лучше меня никто не знает все ходы и выходы в селе. Верно, Маша? - обратился он за поддержкой к жене.
- Это верно, - подтвердила она.
В конце концов после долгого обсуждения было единодушно решено, что Борис и Николай наиболее подходящие кандидатуры, им вдвоем и поручили выполнить это задание.
Потом Лида осведомилась, как идет сбор сведений о вражеских войсках, направляющихся к Севастополю. За всех ответил Борис:
- Поработали здорово, особенно Тоня. Собраны очень важные сведения, я их уже полностью подготовил.
- Очень хорошо. Есть и у меня интересные данные, наслушалась и от немцев и от полицаев. За этими материалами завтра должны прийти из леса.
- Можешь их хоть сейчас получить, - сказал Борис.
- Ладно. Да, товарищи, мы забыли установить Борису и Николаю срок для уничтожения Чуприна.
- Надо им неделю или дней десять дать, - отозвался Яша Фомин.
- Управимся и в два дня. Как, по-твоему, Николай?
- Вполне. Я к тебе утром забегу, договоримся.
- Ладно, только не забудь: если ведра у двери не будет - не входи.
- Ясно. Ну, что ж, Маша, домой пора.
- И правда, пойдем. Лиде небось опять рано вставать.
- Не беда, встану. Постойте, ребята, не все сразу уходите.
- Подождем, - сказала Нина Фомина и вдруг улыбнулась: - Ведь мы целый вечер в лото играли. Кто ж нынче в выигрыше?
- Борис с Николаем, - серьезно ответила Тоня Бурыкина. - Потом тихо, как бы про себя, произнесла: - Срок - два дня.
Но все сложилось не так, как было решено в этот вечер. То, что произошло на следующий день, изменило весь ход событий. А произошло вот что.
Раздобытые Лидой гражданская одежда и паспорт на имя Бориса Александровича Муравьева, 1920 года рождения, уроженца города Минска, долгое время выручали Бориса. Этому способствовали также совместно с Лидой придуманная версия о том, что он отпущенный из плена красноармеец-белорус, и осмотрительное поведение, казалось бы исключавшее какие бы то ни было подозрения.
Утром после того вечера, когда решалась судьба предателя, Лида, как обычно, отправилась в Зую.
За ночь намело много снегу. Дул резкий северный ветер. И все же она уходила в отличном настроении - с ней были чрезвычайно ценные сведения, которых так ждали в лесу. Сегодня перед вечером в одном из заброшенных домов на окраине Зуи она увидится с Мусей, вручит ей это важное донесение и, конечно же, передаст, кроме того, маленькую записочку для Сени. А уж от него Муся наверняка принесет письмецо, как всегда, полное горячего, радостного чувства и щемящего ожидания.
Вскоре после ее ухода Борис занялся хозяйственными делами. Потом они долго шептались о чем-то с самым маленьким в семье Никитиных - Федей, который души не чаял в дяде Борисе. Мальчик внимательно слушал, изредка кивая головой в знак согласия. Взяв высокое циковое ведро, он со словами: "Не маленький, понимаю" - вышел из дому.
Но уже через несколько минут он влетел в избу, гремя ведром, и еще с порога, задыхаясь, крикнул:
- Немцы!
Борис чуть побледнел, но тут же огромным усилием воли взял себя в руки. Когда спустя минуту четверо немцев вошли в дом, он как ни в чем не бывало стоял возле ведра и пил воду из кружки. На все вопросы, которые на очень скверном, чудовищно исковерканном русском языке задавал один из немцев, Борис отвечал спокойно, обстоятельно.
Кто таков?
Белорус, из военнопленных, отпущенных на волю.
Что тут делает?
Живет, помогает по хозяйству, ожидает, когда кончится война, чтобы жениться, обзавестись хозяйством.
Документы?
Пожалуйста...
На сей раз, однако, ничего не помогло. Его арестовали. Но у немцев, видимо, были еще какие-то дела в Курортном. Трое из них направились в дом Кирилла Чуприна, а четвертый - фельдфебель - повел Бориса в зуйскую комендатуру. Он был не очень бдителен, этот четвертый. По крайней мере, едва они вышли из села, как он сунул свой пистолет в кобуру, подул на руки и сложил их рукав в рукав.
Шли молча, впереди - арестованный, за ним, зябко поеживаясь, - конвойный. Отошли километра полтора от деревни, поравнялись с небольшой, но густой рощицей, припушенной снегом. И вдруг арестованный кинулся влево, к роще...
Фельдфебель на какое-то мгновение оторопел, но быстро пришел в себя.
- Хальт! Хальт!..
Два выстрела гулко хлопнули один за другим. Но арестованный успел уже достигнуть рощи. Туда немец не рискнул последовать за ним. Он сперва беспомощно потоптался на месте, потом, не выпуская из рук пистолета, бегом пустился обратно в деревню.
Он бежал не оглядываясь и что-то кричал на ходу. А спустя некоторое время в этом же направлении, осторожно посматривая по сторонам, двинулся и Борис Заксман. Он благополучно добрался до околицы Курортного и задами пробежал несколько дворов, пока не скрылся в одном из них, где жил Николай Лагунов.