Владимир Барановский
Илья Миксон
Глава IV
Первая в мире
2. На Волковом поле
Два с половиной часа пополудни. Солнце припекало немилосердно. Конец августа, но жара не спадала. Все обливались потом, особенно солдаты-канониры, одетые в грубые суконные мундиры, с шинельными скатками и ранцами за спиной. Безветрие оставляло на месте тяжелый пороховой дым, он оседал на желтеющие липы и на стройные ели, которые росли справа от огневой позиции, запорашивал одежду и лица.
Барановский, черный, как африканец, после каждого выстрела впивался взглядом в даль, где на сизом фоне Пулковских высот, плавающих в мареве, вскидывались и опадали белые клубы разрывов.
Испытания шли удачно. Отстреляно уже более ста патронов, а стальной 2½-дюймовой хоть бы что. Надежно держал пушку и якорь: отдачи почти не было, а когда и случалась, то линия прицеливания не выходила из поля мишени; наводка исправлялась механизмами орудия.
Полковник Каминский с удовольствием наблюдал за сноровистыми и точными действиями Барановского. Тот сам стрелял из своей пушки. Скорость, с какой следовали выстрелы, казалась невероятной. Снаряд еще со свистом летел к цели, а Владимир уже открывал затвор для очередного патрона.
Левая рука оттянула ударник, правая, освободив стопорный винт, повернула казенное кольцо. Взведенный ударник упирается крыльями в гайку с прорезью. Когда затвор полностью запрется, прорези встанут точно против крыльев ударника, и он силою пружины устремится вперед, к капсюлю. Пока поршень затвора не довернут полностью, выстрела произвести невозможно. Еще ни в одном затворе нет такого предохранителя.
Ударник остановлен, левая рука свободна. Правой рукой Барановский поворачивает рукоятку поршня в горизонтальное положение: нарезные секторы затвора расцепляются с нарезкой казенника. Барановский вытягивает призматическое тело затвора; гильза, захваченная сверху зубом экстрактора, выбрасывается, со звоном выпадает через нижнее окно.
Теперь ловко вкладывается сверху патрон и сильным рывком досылается в камору. Движение вперед - поршень уперся в дно гильзы; поворот на девяносто градусов, стопорение и - выстрел.
- Увидел бы сию великолепную картину господин Милютин! - прокричал Барановский Каминскому. - Если ему в марте на Литейном понравилась двухдюймовая, то что он сказал бы об этом образце?
- Военный министр остался тогда весьма доволен. - Каминский приблизился. - Владимир Степанович, не кажется ли вам, что ваш помощник слишком близко устроился от орудия? Готовить патроны следует дальше трех саженей.
- Господин Гельрих! - крикнул Барановский. - Иоган!
Гельрих поднял голову. На согнутой в локте руке его, будто дитя, лежал патрон с наполовину осаленным снарядом.
- Я есть Иван! - весело поправил саксонец.
- Отойдите, пожалуйста, еще в тыл.
- Зашем?
- Чем черт не шутит.
- Владимир Стефановиш имеет сказать: у черт тоже есть свой секретный загадка?
- Господин Гельрих! - строго отчеканил Каминский. Поддавшись безотчетному тревожному предчувствию, полковник сам отошел и резко потребовал: - Назад!
- Пошалуста! - шутливо раскланялся Гельрих и отошел на несколько шагов. Он вновь раскланялся. И в это мгновение раздался необычно сильный выстрел.
Каминский инстинктивно отпрыгнул в сторону. Глухо бухнул лафет, что-то большое, черное отскочило от него, в одном шаге от Каминского ударилось о камень и, вторично рикошетировав, со свистом понеслось прямо на Гельриха. Тот и вскрикнуть не успел, упал с раздробленной головой.
Все оцепенели от ужаса непоправимой беды, затем бросились к распростертому телу мастера завода Нобеля, саксонского подданного Ивана Гельриха. Рука его все еще бережно прижимала патрон.
Барановский опустился подле пушки и застонал. Он не умел плакать, и оттого было еще тяжелее.
Бледный, как мел, Каминский несколько раз повторил одно и то же:
- Это все я, я виноват. Зачем приказал я отойти ему к своей могиле?
Кто-то поднял с каменистой земли Барановского. Только сейчас заметили, что он ранен в левую щеку и голову. К счастью, ранение было легким.
- Сообщите приставу, - приказал кто-то за спиной Каминского. - В Александровскую часть.
Это обычное при несчастных случаях распоряжение напомнило о деле. Вместе с полигонным офицером Каминский изучил оторванную часть орудия. Оторвало казенную часть вместе с затвором. Затвор выдержал, стальные стенки каморы - нет. Виновницей была сталь завода Бергера.
- Все погибло, - горестно прошептал Барановский. По лицу его текла кровь.
- Не отчаивайтесь, Владимир Степанович, - мягко произнес Каминский. - Причина в немецкой стали. Надо испробовать для больших снарядов бронзовый ствол, сделанный по методу полковника Лаврова.
- Гельрих оставил беременную жену и маленькую дочь, - отвечая своим горестным мыслям, сказал Барановский. - Совсем молодой человек, тридцать один год.
- Успокойтесь, Владимир Степанович. А о вдове покойного я позабочусь. Буду просить его высокопревосходительство исхлопотать пособие.
Паулина вскрикнула, увидев забинтованную голову мужа.
- Умоляю тебя, родной мой, оставь военные занятия, - просила она, стоя на коленях перед постелью, на которой лежал муж. - Уйди от Нобеля, совсем уйди. Что мы без тебя одни с Володенькой? Оставь свои пушки!
Владимир с трудом протянул руку, нежно погладил жену.
- Со мною ничего не станется, дорогая. Не тревожься. И не могу я оставить свои пушки. Не мои они уже, отечеству принадлежат. Да и как оставить дело, за которое отдана жизнь дорогого человека?