ТАЧАНКА С ЮГА

4

Наш дом стоял на боковой улице, недалеко от центра города. Во дворе позади дома росло несколько больших де­ревьев, окаймленных кустами жасмина и сирени. В углу этого сада, около забора, — дощатый стол и две скамейки на вкопанных в землю столбиках. Здесь с наступлением су­мерек собиралось молодое население нашего и соседних до­мов. Обычно вечер начинался шумными рассказами послед­них новостей.
Знали ребята все, что происходит в городе и уездах. Знали не с чьих-то слов и не из базарных слухов. Многие из них служили в Частях особого назначения, сформиро­ванных из коммунистов, комсомольцев и рабочих. Отряды ЧОНа вместе с Чека и милицией вели борьбу с бандитами.
Рассказы чоновцев о боевых стычках, облавах на бан­дитов и самогонщиков, может быть, немного приукрашен­ные, мы слушали затаив дыхание.
Да и кто стал бы проверять рассказчика, было ли в бою тридцать бандитов или только двое. Авторитет этих семнадцатилетних ребят, имевших служебные книжки, куда была записана винтовка с пятьюдесятью патронами, а иног­да и револьвер, был среди нас очень высок. Когда кто-либо из них приходил с забинтованной рукой или головой, то на наши сочувственные вопросы: больно ли, не повредит ли ему выписка из госпиталя — раненый обычно отвечал: «Чепуха, царапина!»

Иногда в сад приходили Борода и председатель губчека Ян Вольдемарович Лембер. В нашем доме Лембер бы­вал часто: в первом этаже жили его мать и сестра.
Мы быстро подружились с чекистами, рассказывали им о своих делах, не стесняясь доверяли свои тайны, мечтали о будущем.
Яи Вольдемарович никогда не смеялся над нашими мечтами, как бы фантастичны они ни были. Он и сам был мечтателем, что как будто и не вязалось с его суровой ра­ботой. Даже голос у него звучал по-другому, когда он на­чинал рассказывать о светлых городах из камня и стекла с садами на крышах, о фабриках и заводах, где человек будет только нажимать кнопки, о всеобщей грамотности и радости труда. Это звучало как сказка.
Рассказы Бороды были проще, но не менее увлекатель­ны. В то время губернию терроризовали два бандита — Кузуб и Полковник. О ликвидации Кузуба Борода рассказы­вал примерно так: «Приехали мы на хутор впятером, а они, бандиты, нас пулеметом встретили. Сразу же ранили Костю Лаптева. Ранили в ногу. Он залег в стороне и обеспечил наш тыл. Ну, мы тоже постреляли, постреляли, — вот бы тебя туда, Саня,— а потом бросили в хату «лимонку» и взяли двух целых бандитов и двух сильно пораненных, а один ушел в рай...»

Борода умолчал, что в этой схватке он тоже был ра­нен, но не вышел из боя, что это он бросил «лимонку» и, ворвавшись в дом, истекая кровью, сам скрутил считавше­гося неуловимым Кузуба. Об этом и других подвигах Боро­ды, невероятных по смелости и смертельному риску, я узнал много позднее от его друзей.
Каждый вечер в саду заканчивался пением. Наша лю­бимая песня была чоновская:

Вот и окопы, рвутся снаряды, 
но их не боятся ЧОНа отряды!

Но, пожалуй, главным в нашем репертуаре было раз­дольное матросское «яблочко». В те годы его задорный, лихой мотив пели по всей стране от Балтики до Тихого оке­ана. В простеньких злободневных куплетах этой песенки отражались самые последние события: военные, политиче­ские и местные — городские. Чаще всего мы пели про би­тых и еще не добитых белогвардейцев.

Эх, ты, Врангель-барон, куда котишься? 
В губчека попадешь — не воротишься!

Зачастую с нами пели Лембер и Борода. Только они пели серьезные, революционные песни.
Обычно Лембер предлагал: «Кира, может, споем, а то­варищи помогут?» —и, не ожидая согласия, запевал:

Вихри враждебные веют над нами... 
Темные силы нас злобно гнетут, —

подхватывал Борода, а за ним и мы. Чекисты пели хорошо, их голоса красиво выделялись в нашем хоре.
Потом Лембер пел эстонские песни. Особенно, нравилась нам песня о рыбаке, который ушел в море на старой дыря­вой лодке, чтобы отдать долг хозяину, и утонул.

Ян Вольдемарович рассказывал нам об эстонских пев­ческих союзах, о белых ночах на Балтике.
Из сада чекисты уходили поздно. Мы провожали их до ворот.
— Вот это люди! — мечтательно говорил Яшка Шор­ник, ученик-масленщик с электростанции. Шорником его прозвали за умение отлично чинить футбольные покрышки. Было ему тогда семнадцать, и, конечно, никто еще не знал, что через пять —шесть лет Яшка сам станет грозой басма­чества в Северных Каракумах.
Да, это, действительно были люди! Они всё знали и всюду успевали. Их подвиги были для нас примером, а ра­ботать в Чека мечтал каждый из нас.
Однажды Борода сказал Лемберу обо мне: «У этого палки-махалки здорово получается стрельба по мишеням. Это тот парень, что у «чекистов» ордер требовал. Оба рас­смеялись. Лембер протянул мне руку и стал расспраши­вать: давно ли я занимаюсь стрелковым делом, нравится ли оно мне.
После этого разговора я заметил, что Лембер стал ин­тересоваться мною. Он отводил меня в сторону, расспраши­вал, что я делаю после работы, что читаю, какие комсо­мольские поручения выполняю. Его интересовало: кем я хочу быть, когда вырасту.
Наши уединения вызывали ревнивые вопросы ребят: «О чем вы толкуете с предчека?» Однажды об этом же спро­сил и Борода. Вспомнив последний разговор с Яном Вольдемаровичем, я ответил:
— Кажется, о звездном   небе и   рассказах Киплинга.
— Что ж, Киплинг так Киплинг. Пойдем, палка-махал­ка, стрельнем!

*

В тот вечер, когда я, впервые вооруженный, возвра­щался домой и готов был к нападению, у наших ворот мне встретился какой-то человек, одетый в красноармейский ко­стюм. Он стоял и, казалось, прислушивался к голосам и смеху ребят, доносившимся со двора. Увидев меня, он рез­ко повернулся и, быстро зашагав по улице, свернул за угол дома.
Когда я проходил двором, открылось окно первого этажа — и мать Лембера громко позвала Яна Вольдемаро­вича из сада, сказав что-то по-эстонски. Я понял одно сло­во — телефон.
В саду Борода рассказывал о разгроме какого-то само­гонного притона. Вдруг к столу быстро подошел Лембер.
— Кирилл, — взволнованно перебил он, — сейчас зво­нили из...
Он не успел договорить, как у самого забора оглуши­тельно грохнул выстрел. Закричал Севка, стоявший рядом с Лембером. Бросился к забору, на бегу вытаскивая свой кольт, Борода. И когда он уже перелезал через ограду, раз­дался второй выстрел.

Меня как будто подтолкнули. Выхватив браунинг, я тоже полез через забор. Когда я уже был наверху и пы­тался разглядеть, что происходит в соседнем дворе, раз­дался третий выстрел —и пуля взвизгнула над моей головой. Я спрыгнул вниз, упал, больно зашиб колен­ку и локоть. Из темноты неслись крики: «Туда побег, чертов бандит! Уйдет! Уйдет!» —и голос Бороды: «Стой, стой, палка-махалка!» —а затем грянули два выстрела из кольта.
Не обращая внимания на боль, я бросился на голос Ки­рилла Митрофановича и догнал его у соседнего забора. Здесь была выломана доска, но протиснуться в узкую щель Борода не мог. Тогда он перемахнул через забор, а я юрк­нул в щель и одновременно с ним очутился по ту сторону забора.
— Ты зачем здесь? — сердито зашептал Борода. — Марш назад!
Я молча показал ему браунинг.
— Ладно, помощничек,— смягчился он и шепотом спро­сил: — Сарай видишь?
— Вижу.
— Ложись и наблюдай за дверью. Если кто покажет­ся — стреляй!
Я не сразу разгадал план Бороды и поэтому удивился, когда он побежал вдоль забора к сараю, забрался на его крышу, гремя железом, протопал по ней и спрыгнул в со­седний сад. Стало тихо. «Уйдет бандит садами, — подумал я,— ничего Борода в одиночку там не сможет, еще нарвет­ся на пулю из-за дерева». Не успел я додумать, что же предпринять, как тихо скрипнула дверь сарая и в ее темном проеме появилась какая-то тень. Срывающимся от волнения голосом я закричал: «Вот он! Вот он!» —и дважды выстре­лил. Тень исчезла, дверь осталась открытой, а из сарая послышались стоны и ругань.
По крыше опять затопал Борода. Спрыгнув на землю он закричал:
— Выходи!
Из сарая тотчас ударил выстрел. Борода спокойно ска­зал мне:
— Саня, беги домой, узнай, что там с Яном. Скажи ему что здесь полный порядок, управлюсь сам!
В сарае снова бухнул выстрел. Борода рассмеялся:
— Зря, парень, стараешься! Кидай наган и выходи! Тебя же перевязать нужно, кровью истечешь.

*

В нашем дворе Ян Вольдемарович отдавал распоряже­ния красноармейскому патрулю, прибежавшему на вы­стрелы.
Чуть отдышавшись, я доложил, что ранил бандита, что он в сарае, а Борода цел и невредим. Лембер послал красно­армейцев на подмогу Бороде, потом похвалил меня за по­мощь матросу и вдруг спросил:
— Вы сказали, что ранили бандита? Чем? Я показал браунинг.
— Откуда у вас пистолет? Разрешение есть?
— Нет, Ян Вальдемарович, но я...
— Давайте его мне! —строго приказал предчека. Он взял у меня браунинг и положил в карман, даже не выслу­шав объяснений.
От обиды и несправедливости я чуть не заплакал. Но расплакаться в присутствии Лембера? Это было бы несмы­ваемым позором. Я сдержался. Но что я завтра скажу Лукичу?
Вскоре Борода и красноармейцы привели бандита. Он сильно хромал и стонал, а Борода приговаривал: «Ничего, ничего, палка-махалка, сейчас тебя в Чека перевяжут, а там до свадьбы заживет!»
Ян Вольдемарович отдал мой браунинг Бороде, прика­зал сдать его начальнику мастерских, объяснить расход патронов, а также указать на недопустимость выдачи ору­жия без разрешения.
У меня отлегло от сердца. Браунинг все же вернут по назначению, а Лукич едва ли осудит меня. Ведь оружие я применил не зря, не баловался.

Борода похлопал меня по плечу:
— Не робь, палка-махалка. Завтра приеду и отдам пи­столет, а чтоб не ругали, расскажу о твоем геройстве.
Бандит сидел на земле и громко стонал. «Придури­вается», — сказал Яшка Шорник. Кто-то вынес керосино­вую лампу, и мы стали рассматривать задержанного. Этого человека, возвращаясь домой, я и видел у ворот. Он смотрел на Лембера и все что-то пытался сказать, но от испуга или от боли только судорожно глотал слюну. Наконец выругался: «Все равно, тебе... собака... будет амба!»
Ян Вольдемарович только хмыкнул. И в это время Севка Копчушка, прозванный так за смуглую кожу и малень­кий рост, звонко запищал:
— А я этого дядьку знаю!
Бандит рванулся с земли, и не будь красноармейца, который сбил его с ног, плохо бы пришлось Севке. Чувст­вуя надежную  защиту, Севка  торжествующе выкладывал:
— Пошел я к Петьке за книжкой, а этот дядька от­крыл мне дверь и сказал: «Чего вас черти носят, нет Петь­ки дома!» —и захлопнул дверь. А я знал, что Петька дома,— он же больной. Опять позвонил, а дядька этот и говорит: «Позвонишь еще раз, ухи оборву!» Ну, я и ушел, и правиль­но, что ушел: такой бы мог оборвать уши, куда я против него, без пистолета...
Севка, наверное, долго бы еще распространялся, но его
прервал Борода:
— А где живет твой Петька?

Задержанный снова рванулся к Севке, зарычав: «Убью, гаденыш!» — но  Борода   осадил   его,   а   Копчушка важно
изрек:
— Но, но! Вы не очень задавайтесь и не ругайтесь. Ни­кто вас не боится. Это вам не на темной лестнице. Там я был без оружия, а вы в кармане за наган держались.
Неожиданнее заявление Севки всех рассмешило. Боро­да повторил вопрос. Севка сказал, что приятель его живет на Екатерининской, номера дома не знает, а квар­тира семь.
У ворот зафыркал автомобиль. Это приехали чекисты. Ян Вольдемарович распорядился немедленно произвести обыск в квартире семь.
— Парень пусть покажет дом, не выходя из машины! — предупредил Лембер.
Чекисты уехали, арестованного увели красноармейцы, а ребята, порядком взбудораженные, потолковали о слу­чившемся и разошлись по домам.

*

Анны Петровны не было дома. Я тщательно запер все двери и, не поужинав, лег спать. Долго ворочался на своем диване, прислушивался. Мне казалось, что кто-то ходит по кухне, пытается открыть дверь на лестницу. Все время пе­ред глазами вставал раненый бандит, и я, сжавшись, на­тягивал одеяло на голову.

<<<

>>>