Рассказ

С. Сахарнов
Рисунки Т. Оболенской

ГОЛОСА РЫБ

   - Сегодня будем записывать рыб, - сказал Игнатьев. - Приедет Марлен.
   Марлен появился сразу после завтрака. Не успели с берега позвонить, чтобы мы встречали, как около входного тамбура послышалось царапанье, вода забурлила и стал всплывать человек.
   Серебряные пузыри, как тарелочки, всплывали вместе с ним.
   Человек пробил головой пленку воды, сбил маску на лоб, вытащил изо рта загубник.
   - Привет! - сказал Марлен, отдуваясь. - Ну, как у вас дела?
   - Живем.
   Он выбрался из воды и пошел вместе с Игнатьевым готовить аппаратуру.
   Ничего особенного в этой аппаратуре не было: обыкновенные магнитофоны. Только у некоторых приставки - запись звука пером на длинную бумажную ленту.
   Когда они все проверили и приготовили, Марлен сказал:
   - Сделаем вот что. Мы остаемся в доме, а вы идите в вольер. Повесьте гидрофоны и ждите. По команде кормите рыб. Несколько раз придется их испугать. Запишем испуг. Гооворят, пуганная рыба тоже издает крик. Ясно?
   Мы с Немцевым отправились в вольер. Мы тащили с собой два гидрофона, да еще у Немцева на голове был шлем с телефоном.
   Мы плыли и тянули за собой три шнура.
   Вот и вольер - весь как будто сотканный из паутины. Невесомый, прозрачный...
   Мы заплыли в него, повесили гидрофон, и Немцев стал ждать команд.
   Видимо, раздалась команда. Немцев снял с пояса мешочек с кормом. Вывернул. Коричневое облачко повисло в воде, веселая рыбья карусель закружилась вокруг.
   Немцев не двигался.
   Вот он бросился вперед. Рыбы порскнули в стороны.
   Значит, была команда пугать!
   И так несколько раз.
   Плывя вдоль проводов, мы вернулись в дом.
   В тамбуре я столкнулся с Марленом. Он что-то промычал в маску, похлопал меня по ноге и, оставляя за собой тучу пузырей, нырнул.
   - Все нормально, - сказал Игнатьев, когда мы забрались к нему в лабораторию.
   Он показал записи.
   На бесконечных бумажных лентах дрожали извилистые коричневые линии - запись звуков, которые издавали рыбы во время еды.
   В нескольких местах линии становились размашистыми и тревожными.
   - Это вы пугали рыб.
   - А магнитофонная запись?
   Игнатьев включил магнитофон.
   В лаборатории зашумело, забулькало. Послышалось чавканье и скрежет.
   - Ничего себе уплетают! За обе щеки! - сказал Немцев. - А где же испуг?
   Сколько мы ни прислушивались - криков испуга услыхать не смогли.
   - Видно, у нас с вами не рыбий слух, - сказал я. - Недаром говорят: тихо, как под водой. А там, оказывается, шум!

КЕССОН

   На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.
   - Что в контейнере? - спросил Немцев.
   - Увидите.
   Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.
   Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из воды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.
   Немцев открыл крышку.
   - Мяу!
   На дне контейнера сидел кот.
   Водолазы довольно захрюкали.
   - Все в порядке, жив! - сказал Немцев, и они без слов погрузились.
   Котенок тряс головой и тер лапами уши.
   - Что, давит? - спросил его Немцев и потащил котенка наверх, в жилой отсек.
   - Я знаю, как его назвать, - сказал он Игнатьеву. - Есть водолазное имя - Кессон. Хорошо?
   - Сойдет.

УТРО, ДЕНЬ, ВЕЧЕР

   Каждый день несколько часов подряд мы записывали рыб.
   Бумажные ленты ползли из приборов на пол.
   Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху - утро, день или вечер.
   Утром рыбы просыпались и начинали шуметь, - записи делались колючей и размашистей, - рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережевывали еду.
   Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.
   К вечеру все повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия колючей.
   Рыбий день шел к концу.
   Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шел по столу, мягко переступая через провода, мимо белых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.
   Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.

АКУЛА

   - Акула, глядите, акула!
   Мы с Игнатьевым бросились к иллюминатору. Немцев возбужденно тыкал пальцем в стекло. Там у вольера стояла полутораметровая остоносая рыба.
   Я сразу узнал ее.
   Маленькая черноморская акула-катран.
   За прозрачной сетью беспокойно метались рыбы-ласточки.
   - Могли бы и не бояться, - сказал Немцев. - Катран предпочитает крабов.
   - Это уж позволь ему лучше знать...
   Игнатьев ушел возиться со своими магнитофонами.
   Вдруг акула насторожилась, медленно повернулась и поплыла к нам. Не доплывая до "Садко", она опустила нос и быстро пошла под дом.
   - Смотри, увидела кого-то! - сказал Немцев. - Нет, плывет назад!
   Катран вел себя непонятно. Он несколько раз возвращался к вольеру, останавливался, смотрел на рыб и вдруг срывался с места и стремительно бросался под дом.
   - Что он там нашел? - удивлялся Немцев.
   Он поднялся наверх к Игнатьеву.
   - Идите скорей сюда! - позвал он.
   Я полез в люк.
   Игнатьев сидел на корточках и копался в ящике с инструментами. Оба магнитофона работали. Коричневые ленты змейками перебегали с одной катушки на другую.
   - Повтори художнику, что тут у тебя записано, - сказал Немцев.
   Игнатьев недовольно поднялся и посмотрел на ленты.
   - Ты записан, - сказал он. - Пугаешь рыб и занимаешься прочей ерундой.
   Немцев сказал: "Ага!"
   И тут меня осенило: катран подходит к дому, потому что слышит испуганные крики рыб! Наверно, звук передается через стальные стенки в воду, катран думает, что там кто-то охотится, и торопится к чужому столу.
   Но скоро катран понял, что его дурачат.
   Когда мы с Немцевым вернулись к иллюминатору, акулы не было. Она ушла.

КЕССОН И ОБЛАКА

   Кессон не любил ходить по железу.
   - Он же босиком! - объяснял Немцев.
   Ел котенок на столе, спал в коробке из-под печенья.
   Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.
   Внизу тускло и таинственно светилась вода. Поверхность ее была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Черном море нет.
   И тогда я понял - это облака. Тени облаков, плывущих над морем.
   Кессона они очень занимали. Несколько раз он пытался, опуская лапу, достать эти тени.
   Неподвижность воды его пугала.
   Приходил Немцев, говорил:
   - Свалишься, дурак! - и уносил котенка наверх.

БОЛЬШЕ ЗВЕРЕЙ НЕТ

   Наконец настал десятый день. Последний день нашего пребывания в доме.
   С утра началась суматоха. Звонил телефон. Несколько раз приплывали аквалангисты. Они проверяли лифт.
   Явился доктор и внимательно осмотрел нас. Он выслушивал Игнатьева, когда с пола на стол прыгнул Кессон.
   - И тебя, - сказал доктор и стал слушать, как бьется у кота сердце.
   - Значит, так, в декомпрессионной камере будете трое суток, - сказал он. И этот зверь с вами. Насколько я помню, таких случаев мировая наука не знает. Так что ты - первооткрыватель.
   Он щелкнул Кессона по лбу.
   Котенок пищал и вырывался. Доктор сосчитал у него пульс и что-то записал в блокнот.
   - Здоровый организм! - сказал доктор. - Больше зверей у вас нет?
   - Нет!
   Мы пошли провожать доктора.
   Вместе с ним должен выйти Немцев. Он должен снять в вольере гидрофоны.
   Вольер опустят на 25 метров.
   И еще - в нем заменят всех рыб.

НОРМАЛЬНЫЕ КОШКИ

   Мы стояли в нижней кабине и смотрели, как одеваются Немцев и доктор.
   Кессону не приходилось еще видеть, как одевается водолаз.
   Ему не понравилось, что его друг неожиданно стал весь резиновый и блестящий. Котенок мяукнул.
   Доктор опустился по лесенке в люк, помахал нам рукой и скрылся в воде.
   За ним полез Немцев.
   Кессон завертелся и потянулся за ним.
   Стоя по пояс воде, Немцев говорил с Игнатьевым.
   Он просил осторожно тащить шнуры гидрофонов.
   Котенок тревожно смотрел на него. Немцев опустил руки и без всплеска ушел под воду. Его силуэт хорошо был виден на фоне светлого дня.
   И тогда произошло неожиданное. Кессон пискнул, перелетел через кольцевой порог-комингс и шлепнулся в воду.
   Мы с Игнатьевым бухнулись на колени. В четыре руки мы вытащили котенка.
   Кессон шипел, дрожал всем телом и озирался.
   - Вот видите, - сказал я, - а еще говорят - кошки боятся воды.
   - Так то нормальные кошки, а эта - подводная.
   Игнатьев завернул Кессона в полотенце и положил на стол. Котенок распутался, сел на лабораторный журнал и оставил на нем мокрое пятно.
   - Так он весь перемажется! - сказал я. - И все испачкает.
   Тогда  Игнатьев полез в ящик с водолазной одеждой, достал шерстяной носок, засунул в него Кессона и повесил носок на лампу.
   Носок был толстый, плотный, котенок не мог вытащить лапы. Из носка торчала одна его голова.
   От лампы струилось тепло.
   Кессон сначала ворочался в носке, потом согрелся и уснул.

В ЛИФТЕ

   С берега позвонили, что лифт у дома.
   Мы стали укладывать вещи в контейнер. Поверх вещей посадили Кессона.
   Рядом с "Садко" неподвижно висел в воде белый цилиндр. В нем сразу был открыт люк. Мы забрались внутрь лифта и уселись на кольцевой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу. Контейнер мы держали на руках.
   Игнатьев прикрыл люк. Цилиндр качнулся. За выпуклым стеклом маленького иллюминатора побежали пузырьки, начался подъем. Потом цилиндр лег набок, и за стеклом вспыхнул дневной свет.
   В стекло струями била вода. Нас буксировали к берегу. Наконец тряска прекратилась, и раздался скрип. Цилиндр везли на тележке по рельсам. Удар... Металлический лязг. Что-то скрипело и позвякивало. Лифт стыковали с камерой.
   - Можно открывать люк? - спросил Игнатьев. Он так и не снимал наушников. - Есть открывать!
   Мы осторожно отодвинули крышку. Раздалось легкое пшш-шш. Это уравнялось давление.
   Через люк по одному перебрались в камеру.
   - Вот тут другое дело! - сказал я. - Какой простор! Ноги вытянуть можно.
   - Трое суток в такой душегубке, - сказал Немцев, - тоже мне удовольствие!
   Игнатьев уже завинчивал крышку камеры. Сейчас отсоединят лифт, и мы мы начнем отсчитывать долгие три дня.
   Какое яркое веселое небо видно в иллюминатор!
   Небо было затянуто облаками.

ТРИ ДНЯ СО ШПИОНАМИ

   Я читал. Я лежал на узенькой жесткой койке и читал. Когда мне надоедало читать, я думал.
   Я думал: как можно использовать звуки голосов рыб?
   Сперва я ничего не придумал, но потом сообразил: можно отпугивать рыб от плотин электростанций, от работающих земснарядов... Можно привлекать их к сетям и местам лова...
   Время от времени я поглядывал на манометр. Большой черный манометр висел на торцевой стене камеры.
   Мы все смотрели на него. Тонкая стрелка изнурительно медленно ползла влево. Давление падало.  Оно снижалось так неторопливо, что казалось, стрелка никогда не дойдет до нуля.
   Когда она достигнет нуля - откроют люк.
   Я потянулся, швырнул книжку на пол. Все книжки, которые мы положили в барокамеру, оказались про шпионов. Немцев положил про шпионов, Игнатьев - про шпионов. И я.
   Из-за этих книжек у меня пропал аппетит. Стоило закрыть глаза, как из всех углов начинали вылезать шпионы. Они были с черными накладными бородами, подходили ко мне и шепотом называли пароль.
   Однажды, когда я задремал, шпион наклонился надо мной, вытащил из кармана пистолет и выстрелил мне в живот.
   С диким криком я вскочил и ударился лбом о потолок.
   С живота на ноги ко мне  покатился Кессон.
   - Ты что? - испуганно спросил Немцев. С перепугу он сказал мне "ты".
   Я тяжело дышал и мотал головой.
   - Вам на живот прыгнул котенок - только и всего!
   Я перевел дыхание.
   - Давайте поговорим о литературе, сказал Игнатьев. - Все-таки просидеть три дня в камере с художником, который  делает книги, и ничего не услышать от него - обидно. Какие книги вы любите?
   - Без шпионов, - ответил я.

   МНОГО ЗВУКОВ И ВЕТРА

   Серебряная стрелка уперлась в нуль и остановилась.
   Сейчас выпустят.
   - У нас все в порядке! - сказал в телефон Игнатьев. - Ждем.
   Снаружи послышался скрип винтов. Мы сели, каждый на свою койку, и приготовились. Только Кессон, услышав скрип, побежал к двери. Он, наверное, думал, что это скребется мышь.
   Наконец скрип кончился. Что-то звякнуло, и круглая крышка люка шевельнулась. Она медленно приоткрылась. Желтый изогнутый луч солнца упал нам под ноги.
   Люк был открыт.
   Мы по одному выбрались из камеры.
   Сколько звуков и ветра!
   Звучало  все: толпа, которая собралась вокруг камеры; воздух, который струился над бухтой, корабли, даже горы. Легкий звенящий звук слетал с их вершин и, долетев до бухты, повисал в воздухе.
   А какой был в этот день ветер!  Воздух так и ходил волнами. Он был жгуч и прохладен, то и дело менял направление и обдавал нас то запахом морской воды и соли, то густым ароматом трав.
   Я посмотрел на мачту. Флаг на ее верхушке бессильно жался к шесту.
   Наверно через час и мы не будем ничего замечать!
   - Товарищи, - сказал Павлов, - разрешите от вашего имени поздравить экипаж подводного дома...
   За моей спиной раздалось мяуканье.
   Из камеры вылез Кессон. Он щурился на солнце. Все засмеялись.
   Павлов махнул рукой.
   - Можно расходиться! - сказал он.
   Ко мне уже шел Марлен.

___________________