Лев Разгон

Пять путешествий Пржевальского

Главы из книги "Открыватели"

Рисунки Л. Хайлова

Путешествие третье

   Началось оно в 1876 году. И ничто не предсказывало, что это будет не старт, а "фальстарт", как это называется в спорте.
   Из Петербурга отряд Пржевальского по старой, испытанной дороге добрался до Семипалатинска, через Омск доехал до Кульджи и Верного. Он переправился через Или, углубился в Тянь-Шань и горным перевалом вышел к озеру Лоб-Нор. По плану Пржевальского отсюда должен был начаться путь к главной его цели - Тибету. Но здесь-то Пржевальского настигает первая настоящая неудача - он заболевает. Болезнь серьезная, даже железный организм Пржевальского навряд ли мог выдержать ее в условиях трудного путешествия. Пришлось возвращаться.
   Два года ушло у Пржевальского на подготовку к возобновлению путешествия. И эти два года не прошли для него даром. Пржевальский постарался, чтобы в экспедиции были люди, которые могли стать не только его помощниками, но в будущем путешественниками, как и он. Он долго и тщательно подбирал таких людей. Выбор его пал на двух молодых людей, имевших нужные географические знания и не боявшихся трудностей путешествия по Азии. ими были Федор Эклон и Всеволод Роборовский. Отряд Пржевальского состоял из тринадцати человек. Все они во главе с начальником экспедиции, произведенным уже в чин полковника, были военными. Местные, семиреченские казаки и два помощника Пржевальского, получившие младшие офицерские чины.
   В январе 1879 года экспедиция выехала из Петербурга и быстро добралась до Семипалатинска. База экспедиции находилась в маленьком городке Семиречья - Зайсанский.   Предстояло на этот раз двигаться в сторону Тибета, в места совершенно незнакомые, без карт, не всегда рассчитывая на опытных проводников. Поэтому все продовольствие и снаряжение надо было  брать  с собой. Поклажу погрузили на тридцать верблюдов, кроме того, экспедиция имела восемь лошадей.
   Степи, расположенные а предгорье, были раем для охотника. Множество антилоп, куланов... Здесь-то и обнаружили прежде неизвестный тип дикой лошади, получившей затем название "Лошадь Пржевальского". Но охотой некогда было увлекаться. Начинались горы, в приближалась осень и зима. Сначала караван шел по заброшенным караванным дорогам. Собственно, никакой настоящей дороги не было. Она обозначалась лишь мрачными приметами болезней, голода, нападения: костями верблюдов и лошадей, человеческими черепами...
   Скоро отряд утерял и эти приметы. Он шел по еле угадывающейся тропе, а то и вовсе без всяких признаков дороги, там, где удобнее пройти животным.  Идти приходилось пешком: верблюды и лошади были сильно навьючены. Кроме того, верблюды и лошади могли свалиться в пропасть, с самое ценное - оружие, инструменты, карты - приходилось нести людям. Каждый участник, не исключая начальника, нес по полпуда груза.
   Наступал октябрь, уже прошли снеговую линию. Начались холода, снежные бураны. Ночлег устраивали под какой-нибудь скалой; огонь был скудным, собранный в горах сухой навоз больше чадил, чем грел, на приготовление чая уходило несколько часов. Но путешественники были бодры, показывал пример сам Пржевальский. Иногда устраивалась дневка, и Пржевальский уходил в горы: увидеть сверху нужный перевал, набросать на карту хребты, а то и просто полюбоваться суровой и прекрасной  картиной, открывающейся ему. И была у него потребность иногда побыть одному... Вспоминая свое путешествие, он сказал: "Сколько раз я был счастлив, сидя одиноким на высоких горных вершинах! Лучшим делается человек в такие минуты. Словно, поднявшись ввысь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей. Могу сказать - кто не бывал на высоких горах, тот не знает грандиозных красот природы".
   Чем дальше углублялся караван в горы Тибета, тем приходилось труднее. Верблюды и лошади скользили на обледенелых тропинках. Приходилось песком или глиной посыпать дорогу. Все сложнее становилось находить хоть сколько-нибудь ровное место для ночевок. Первыми не выдержали, казалось бы, самые неприхотливые животные - верблюды. Этим "степным кораблям" были непривычны горы, они падали и ломали ноги, несколько верблюдов погибло. Началась бескормица. Труднее всего было найти продовольствие для животных.
   Но самые большие опасности ждали впереди. И угроза исходила не от усиливающихся снежных метелей, не от холода, а от людей. Единственная дорога соединяла Тибет и ее столицу Ахассу   со всем остальным миром, и те караваны, которые по этой дороге шли, часто подвергались нападению воинственного племени еграев, бравших дань от путешественников, а то и просто грабивших их и убивающих. Караван русских показался им легкой добычей, они знали, что он малочислен.  На перевале Тан-Ла еграи напали на отряд Пржевальского.
   Но караван на сей раз состоял не из купцов. В отряде были профессионалы - военные, умеющие метко стрелять, располагающие хорошим оружием и неограниченным запасом патронов.  И командовал отрядом решительный и храбрый человек. Бой был жестоким, нападающие понесли большие потери. Среди людей Пржевальского никто не пострадал.
   Но слух о том, что в горах по направлению к столице Тибета движется  вооруженный отряд русских, вызвал панику в Тибете. Навстречу Пржевальскому выехали вооруженные тибетцы, объявившие о том, что дальше без разрешения тибетских властей двигаться нельзя. Пржевальский принимал тибетцев по всем правилам этикета: в полковничьем парадном мундире, со всеми орденами. Тибетцам со всей любезностью была передана заранее приготовленная бумага с просьбой разрешить путешественникам, имеющим чисто научные интересы, приехать в столицу Тибета.
   До этой столицы оставалось  всего двести пятьдесят верст. Но они оказались непреодолимыми. Проходили недели за неделями, и становилось очевидно, что тибетцы не собираются пускать русских дальше. Маленький лагерь отряда расположился на большой высоте. В разреженном воздухе непривычным к горам людям было трудно дышать. Холода становились нетерпимыми. Продовольствие иссякло. Тибетцы не только не снабжали продовольствием, но и выказывали откровенную враждебность. По ночам приходилось выставлять караулы. Верблюды ослабели, передвигаться дпльше пришлось бы на яках, но достать их можно было только у тибетцев.
   Наконец, пришел ответ из Ахасси. Русским категорически запрещалось двигаться к священной столице тибетцев. Она закрыта для иностранцев. Это было большим разочарованием для Пржевальского, для всех его помощников. В столице Тибета не побывал еще ни один европеец, и эта заманчивая для каждого путешественника цель, казалось, так близка.
   Пришлось возвращаться. В разгаре зимы, с ослабевшими людьми и животными, без кормов для верблюдов и лошадей и продовольствия для людей. Конечно, поход по Тибету не был зряшным. Пржевальский и его помощники первыми обследовали и нанесли  на карты серединный Тибет. Разрешились многие загадки географии этих пустынных, неизвестных мировой науке мест.
   В месяцы, которые экспедиция провела в горах Тибета, она была совершенно отрезана от всего мира. Русское посольство в Пекине полгода не имело никаких известий об экспедиции Пржевальского. Считали, что она погибла в горах Тибета.
   Но Пржевальский и его товарищи были живы.  Теперь они двинулись обследовать верховье Хуанхэ - Желтой реки. Для географа это интересные и совершенно своеобразные места. Пржевальский писал в своей книге: "Идешь по луговому плато, совершенно гладкому, как вдруг под самыми ногами раскрывается страшная пропасть, по дну которой обыкновенно течет река". Пржевальский нанес на карты не только рельеф, но и почвенные особенности верховьев Желтой реки.
   В одной из своих публичных лекций в Петербурге Пржевальский с досадой заметил, что широкая публика судит о путешественниках по пережитым ими приключениям, трудностям пути, опасностям и мало обращает внимания на ежедневную кропотливую работу. А в ней-то и состоит самая суть любого путешествия. Пржевальский и его помощник ВПЕРВЫЕ нанесли на карту Центральной Азии 11470 верст гор, равнин, рек, ущелий... И это было главной гордостью участников экспедиции.
   После девятнадцати месяцев третьей экспедиции надо было возвращаться в Россию, чтобы там распаковать и привести в порядок собранное, написать очередную книгу о путешествии.  Через Монголию Пржевальский доходит до Урги, а затем после короткого отдыха до Кяхты. Это уже Россия! И можно перевести дух, подумать о будущем.
   Ноябрь 1879 года. Пржевальский возвращается через Пишпек - Верный - Семипалатинск - Оренбург. На этот раз его возвращение носит совершенно триумфальный характер. Все газеты России и Европы сообщают, что экспедиция Пржевальского не погибла и возвращается домой. Во всех городах его встречают делегации и поздравительные телеграммы. В Оренбурге ему и его спутникам дают отдельный вагон-салон, в Петербурге его ожидает на вокзале торжественная встреча: сановники, академики, генералы, ученые, литераторы... Его тащат на встречи,  обеды, выступления. Пржевальский с трудом выкраивает время, чтобы написать докладную записку о своем путешествии. Он ее заканчивает словами: "Всем я, как руководитель дела, обязан прежде всего смелости, энергии и беззаветной преданности своих спутников".
   Пржевальского награждают, присваивают звания, вручают дипломы. Смоленск избирает его своим почетным гражданином. Почти все русские и многие иностранные научные общества избирают Пржевальского своим почетным членом. Прежде ему с трудом удавалось выпросить несколько сот рублей на инструменты для экспедиции. Теперь Петербургская городская Дума избирает Пржевальского почетным гражданином Петербурга, ассигнует тысячу пятьсот рублей на то, чтобы заказать портрет Пржевальского и поместить его в Думе. Пржевальский не без досады ответил Думе: "Решаюсь откровенно объяснить, что был бы весьма счастлив, если бы взамен постановки моего портрета, городская Дума нашла возможным употребить ассигнованные на то деньги для целей благотворительных, например, для устройства стипендий при одном из здешних реальных училищ..."
   Конечно, Пржевальскому было приятно внимание к его путешествию научной общественности, приятно, что на его лекциях не было ни одного свободного места. Но его мучили светские обязанности. Надо было скорее уезжать из Петербурга. Он дарит свои коллекции Зоологическому музею и Ботаническому саду, а сам отправляется на свою Смоленщину.
   В самом глухом углу губернии, в восьмидесяти верстах от ближайшей железнодорожной станции Ярцево, он покупает имение - Слободу. Там было все, что Пржевальский любил в природе: густые, нетронутые леса, реки, два озера, обилие рыбы, зверей и полнейший отдых от каких бы то ни было светских обязанностей. Он сообщает друзьям: "Написав что нужно, снова махну в пустыню, где при абсолютной свободе и деле по душе, конечно, буду стократ счастливее, нежели в раззолоченных салонах".
   В Слободе Пржевальский  написал книгу "Из Зайсана через Хами в Тибет и в верховья Железной реки". Книга эта была интересна и значительна не только тем, что содержала множество научного материала, но и живостью изложения. В ней передавался характер путешественника, раскрывалась его психология. Пржевальский  говорит: "Путешествие для человека, искренне ему преданного, представляет величайшую заманчивость ежедневной сменой впечатлений, обилием новизны, сознанием пользы для науки". Когда эта книга вышла в свет, она возбудила огромный интерес во всем мире, была переведена на другие языки, стала любимой книгой многих молодых читателей.
   Но мысли Пржевальского уже заняты новым путешествием. И опять на Восток. Маршрут будущей экспедиции он уже наметил: снова Монголия, Китай, верховья двух великих китайских рек, бассейн озера Лоб-Нор. В том, что ему теперь дадут для путешествия все, что потребуется, он не сомневался. Он думал о своих помощниках: кого возьмет с собой?
   Конечно, испытанных в трудах и опасностях Эклона и Роборовского. Но открылась возможность взять еще кого-нибудь. Нет, конечно, не "кого-нибудь", а снова человека, из которого может выйти настоящий путешественник. В желающих путешествовать с Пржевальским недостатка не было.
   Он получал десятки писем с предложением услуг, некоторые особенно настойчивые претенденты не ленились даже приехать в его глухой угол. Но Пржевальский  оставался равнодушен, если видел в желающих стать путешественниками жажду славы, поиски приключений... Он отыскал нужного ему человека около себя.
   Близ Слободы находился винокуренный завод, и работал у его арендатора молодой конторщик Петр Козлов. Отец его батрачил у богатого скотопроиышленника. Мальчиком Петя Козлов не один раз прошел пешком по России, гоняя гурты скота. Отец его все же отдал учиться в городское училище в маленьком городе Духовщине. И когда Петя окончил училище, устроил его конторщиком на винокуренный завод.
   Завод стоял в самом глухом углу губернии, туда не так уж стремились более удачливые молодые люди.
   Книга Пржевальского "Монголия и страна Тангутов"  стала любимой книгой молодого конторщика.
   Он вырезал из газет, доходивших до Слободы, все статьи и заметки о Пржевальском. В одной из них президент Лондонского географического общества Алькок писал, что путешествия Пржевальского по стране тангутов и Тибету превосходят все, что обнародовано со времен Марко Поло. И этот путешественник жил рядом...
   Вероятно, Козлов никогда не рискнул бы заговорить с Пржевальским. Но однажды, в закатный час, Пржевальский обратил внимание на странного заводского конторщика, который с увлечением разглядывал небо... Проходя мимо,  Пржевальский спросил юношу: "Чем вы занимаетесь?" Козлов ответил: "Любуюсь красотой неба, которое там у вас в Азии, должно быть, еще чище, еще прозрачнее..."
   Образование Петра Козлова было ничтожным. Что, кроме грамоты, могло дать училище в маленьком городке? Но он жадно читал, и это были книги о путешествиях, истории, ботанике и зоологии. Пржевальский пригласил Козлова помогать ему в разборе коллекций, изготовлении чучел, приведении в порядок библиотеки, географических карт, зоологических атласов. И стал его брать с собой на охоту. Сутками бродили они по болоту, по лесным чащобам. Молодой конторщик оказался неутомимым охотником, человеком, не боящимся никаких лишений и  трудностей. Это был верный человек, из которого мог выйти толк!
   И толк из него вышел. Петр Кузьмич Козлов прожил долгую жизнь (умер семидесяти лет в 1935 году) и прославил свое имя как один из самых смелых путешественников по Азии, исследователь неприступных пустынь. Он открыл для науки засыпанный песками центр древней цивилизации - город Хоро-Хото.
   Чтобы попасть в экспедицию Пржевальского, составленную как всегда, из одних военных, Козлов пошел вольноопределяющимся в солдаты. И, занимаясь только путешествиями,  дослужился до генерал-майора.

Путешествие четвертое

   Летом 1883 года в Петербурге Пржевальский  готовит свое четвертое путешествие. Теперь уже ему ничего не приходилось выпрашивать. Ему отпускали все, что он просил. Первоклассное оборудование, специальные консервы, медикаменты, инструменты, оружие. Он брал с собой трех помощников, ему выделили нужное количество казаков. Он отправлялся снова на два года.
   Что испытывает за два долгих года горсточка людей, путешествуя по незнакомой им земле, без карт, часто без проводников, нередко окруженная враждебными племенами? Этим вопросом задавались многие ученые и писатели, когда впоследствии думали о жизни Пржевальского. Хотя в этих путешествиях случалось то, что именуется "приключениями", но они влекли в неизведанные места Пржевальского и всех его  помощников, начиная от офицеров и кончая казаками.
   Один из помощников Пржевальского, поручик Всеволод Иванович Роборовский, потом, много лет спустя, часто думал об этом. Что его привело к Пржевальскому? Выходец из небогатой дворянской семьи, он окончил в Гельсингфорсе юнкерское училище, был выпущен в полк. Его жизнь могла катиться по испытанной     и проверенной дороге профессионального военного, кадрового офицера. В свое время получал бы очередные звания, мог жить спокойной семейной жизнью. В отставку бы вышел в полковничьем звании, с достаточной пенсией.
   Когда товарищ по гимназии, прапорщик Эклон, познакомил его с  Пржевальским, он понял, что, оказывается, может быть совершенно другая жизнь. С другими целями, с поисками неизвестного, с ежедневной новизной.
   После первого своего путешествия с Пржевальским Роборовский знал, что вся его дальнейшая жизнь станет тревожной, напряженной, трудной, но очень счастливой.
   Небольшой отряд Пржевальского состоял из людей разного положения, воспитания, возраста. Но все они были объединены чувством товарищества перед лицом пустыни, лишений и опасности. Никогда Всеволод Роборовский и все другие не испытывали в путешествиях с Пржевальским одиночества, тоски. Рядом всегда были друзья - семья... И никого не удивляли слова Пржевальского о том, что он не хочет умирать дома, что он предпочитает умереть в путешествии на руках отряда - его семьи...
   Всеволод Иванович Роборовский продолжил дело  своего учителя. Он стал путешественником, исследователем. Но позже, в путешествиях без Пржевальского, уже не испытывал ничего подобного, что чувствовал в отряде Пржевальского. И вспоминал, вспоминал...

   ...Обычная ночевка отряда в нагорьях Тибета, где кончается пустыня. Закончен трудовой дневной поход. Ночь наступила сразу, и дневной зной уже сменился холодом. Сразу остыла раскаленная земля, с дальних Тибетских гор потянуло холодом ледников и снежных вершин.
   В черноте ночи слышно почмокивание отдыхающих верблюдов. Костер горит особенно ярко - в него подброшены собранные в пути ветки саксаула, в ведре варится каша - обед и ужин. Он одинаков для всего отряда - и для полковника Пржевальского, и для казака. Вокруг костра разложены войлочные матрацы, в изголовье - седла, рядом - оружие.
   Каша будет вариться долго: они уже высоко в горах, и воздух разрежен. Вода закипает скорее, но крупа разваривается долго и нехотя... Почти все лежат на своих подстилках, ожидая ужина. Только Пржевальский, как будто и не устал вовсе, ходит вокруг костра и рассказывает, что может их ждать по пути к большому озеру Лоб-Нор. А иногда вместо деловых разговоров, вместо разборов итогов дня начальник отряда начинает читать стихи. Пржевальский знает множество стихов, он любит их читать вот в такие вечера, когда благополучно прошел день, не было никаких досадных происшествий, все здоровы и завтрашний день сулит новые земли, горы, колодцы... Он читает любимое: Байрона, Лермонтова, Баратынского...
   От стихов отрывает призывный возглас кашевара. Поспел ужин. Он занимает немного времени. Последние наставления начальника, и остается у тлеющего костра дежурный с винтовкой. Лагерь мгновенно засыпает, чтобы завтра рано утром проснуться от зычного и укоризненного голоса Пржевальского: он всегда встает первым.
   Трудной оказалась эта четвертая экспедиция. Не только потому, что, как всегда, Азия не баловала ни ласковой погодой, ни обилием воды и растительности... Пржевальский много времени уделял чисто научной работе. Теперь у него было достаточно людей и помощников, и он стремился как можно точнее нанести на карты хребты, ущелья, измерить вершины, установить границу снеговой линии.
   И много времени они посвятили исследованию озера Лоб-Нор. Они все же пришли к этому озеру, где до них не появлялся ни один европейский путешественник. Озеро было большим, вокруг него на просторных землях, заросших высокими травами, бродили стада  антилоп. Тут они увидели животных, которых знали только прирученными - диких лошадей, диких верблюдов. В камышах озера жили огромные стаи птиц невиданных прежде. После раскаленной пустыни, после обрывов и осыпей Тибетского нагорья земли вокруг Лоб-Нора казались раем, как будто специально созданным для их отдыха.
   Но долго отдыхать не пришлось. Пржевальский торопил отряд. Предстояло от Лоб-Нора двигаться к Монголии и пройти ее совсем в другом направлении, нежели в предыдущих экспедициях. На этот раз Пржевальский шел не к Кяхте, а к Тянь-Шаню и Туркестану, к огромному и прекрасному Иссык-Кулю. Много озер повидал на своем бродячем веку Пржевальский, но никогда он не встречал ничего прекраснее. И вспоминал рассказы о нем Петра Петровича Семенова - первого из европейцев, кто открыл это синее чудо. Когда они вернулись на территорию России, можно было отдыхать по-настоящему: без ночлегов у костра, без ночных дежурств, без ощущения опасности. Они жили в маленьком военном городе Караколе, которому было от роду всего девятнадцать лет. Казаки приводили себя в порядок. Роборовский, Энгол и Козлов упаковывали в ящики собранные коллекции для отправки в Петербург.
   Окончилось четвертое путешествие. А Пржевальский, как и раньше, думал уже о новом - самом заветном. Он еще раз пройдет по Центральному Тибету, уговорит тибетцев пропустить его в заветную, скрытую от глаз европейцев столицу Ахассу... Но прежде надо вернуться в Петербург.
   Как повелось, приезд Пржевальского в столицу вызвал восторженный шум. Ему присвоили звание генерал-майора; Академия наук изготовила золотую медаль с портретом Пржевальского и надписью: "Первому исследователю природы Центральной Азии". Но жизнь в столице для него тяжела, и он снова уезжает в свою Слободу. Дом там построен по его рисункам, по его вкусу. Он наполнен трофеями охоты в горах, степях и пустынях. Его кабинет увешан картами путешествий, собрана прекрасная библиотека. А вокруг непроходимые леса и болота, где он любит бродить и охотиться. Вот только все чаще ловит он себя на том, что исчезла прежняя легкая походка, всегдашняя готовность бросить дом и в любую погоду пойти бродить на целый день. А то и два, и три... Пржевальский погрузнел, его фигура расплылась и появилась одышка. И то сказать, скоро ему стукнет полвека. А может быть, и не в годах дело?
   Но, как всегда, Пржевальский задуманное доводит до конца. За полтора года заканчивает книгу, тщательно вычерчивает план будущего путешествия. На этот раз оно будет более стремительным: не через Сибирь, как обычно, а через Среднюю Азию - и в Тибет!
   Но как-то печально на этот раз начиналась новая экспедиция. Умерла в Слободе няня Макарьевна, единственно близкий и любимый человек. Оказалось, что по семейным обстоятельствам не может поехать в это путешествие испытанный помощник и спутник - Эклон. И вдруг Пржевальский почувствовал груз своих сорока девяти лет.
   Но он преодолел непривычное для себя состояние. С ним ехали его друзья и помощники - Роборовский и Козлов. Он приготовил много подарков для тибетских монахов. Придумал ряд приспособлений для путешествия по горным тропам, по осыпающимся склонам, для ночевок в горах.

Путешествие пятое

   На этот раз базой экспедиции стал Пишпек (теперь это город Фрунзе). Тут они приобрели вьючных животных, подобрали состав экспедиции, подготовили вьюки. В свободное время Пржевальский уезжал в долину реки Чу - в то самое Боамское ущелье, где ночевал много лет назад Петр Петрович Семенов перед тем, как подъехать к Иссык-Кулю. Ущелье заросло густым лесом, птицы взлетали перед самым носом. Промелькнет тень антилопы или горного козла - райское место для  охотника. Внизу бурлит горная река. Осторожный Роборовский предупредил Николая Михайловича, чтобы не пил воду из реки: кругом в кишлаках и в самом Пишпеке свирепствует брюшной тиф... Но, ах, как не умел никогда беречься Пржевальский! Всех оберегал, на всех свирепо кричал, когда не слушали его предостережений. Сам никогда не берегся.
   В октябре 1888 года отряд Пржевальского вышел из Пишпека. Накануне Пржевальский чувствовал себя плохо. Но он никогда не откладывал намеченного выхода. И никто не смел ослушаться начальника. Хотя и видно было, что ему худо.
   На первом же бивуаке стало ясно, что Пржевальский болен. Очень болен. Но вблизи был Каракол - там госпиталь, там врачи, там друзья. Отряд спешил, как только возможно. Начальника, с высокой температурой, бредящего, везли на тряской повозке, по узкой, петляющей горной дороге.
   В Караколе для больного уже была приготовлена палата в городском лазарете. Для отряда,  не желающего покидать своего командира, во дворе госпиталя разбили юрты.
   Казаки молча смотрели на двери, откуда время от времени выходили Роборовский и Козлов, не покидавшие Пржевальского. И все уже знали приговор врачей: отжил свое начальник, умирает их генерал...  Знал это и сам  Пржевальский. К нему пришло сознание, и он тихим, но по-прежнему властным голосом отдавал свои последние распоряжения: "...Похороните меня непременно на Иссык-Куле, на берегу. Надпись сделайте: "Путешественник Пржевальский "...
   Он внятно распоряжался своим личным имуществом: кому какие его ружья отдать, кому книги, деньги... Под конец напомнил: в гроб положить не в генеральском мундире, а в экспедиционной одежде. Была она ему, видно, дороже и значимей генеральского мундира... И на этом кончились его силы. И жизнь. 20 октября 1888 года Николай Михайлович Пржевальский умер.

   Теперь казаки могли войти в лазаретную палату. Роборовский и несколько казаков отправились искать место для могилы. В двенадцати верстах от города они выехали на гористый, обрывистый мысок, вдававшийся в озеро. Они не знали, что два года назад Пржевальский именно тут слезал с коня и часами смотрел на озеро. Но тут они выбрали место для последнего бивуака великого путешественника.
   Два дня копали солдаты каменистый грунт, рыли могилу для Пржевальского. Ждали разрешения на похороны от командующего военным округом - хоронить ведь надо было генерала - такого еще в этих краях не случалось.
   27 октября похоронили Пржевальского. Было все, что положено, когда хоронят генерала. И гроб на лафете, и речи, и воинский салют, и венки, венки, цветы, засыпающие могилу. И крест, который  водрузили в изголовье. Простой деревянный крест с надписью "Путешественник Н. М. Пржевальский . Род. 31 марта 1839 года. Скончался 20 октября 1888 года".
   Роборовский решил уйти отсюда пешком, как ходил он месяцами и годами вместе со своим командиром, своим старшим другом.
   Он шел по каменистой дороге, потом не выдержал: остановился и оглянулся. Уже кончался осенний ясный день, голубой край озера подернулся розовым отблеском заходящего солнца. Одинокая могила была отчетливо видна на фоне озера.

   И Роборовский вдруг вспомнил последние строчки из стихотворения, которое им на ночном привале в горах читал Пржевальский:

И мы оставляем тебя одного
С твоею бессмертною славой.

   Закончилась "эпоха путешествий Пржевальского" - так назвал это время самый большой географ страны Петр Петрович Семенов. Что же это была за эпоха? В чем был смысл этих годов странствий, труда, лишений, испытаний? Роборовскому хотелось это понять не только потому, что его не оставляла мысль о месте, которое занимал Пржевальский в его жизни, в жизни его поколения, всей страны, всего народа.
   В публичной библиотеке на Садовой, где ему принесли все газеты и журналы конца 1888 года, он внимательно вчитывался во все, что писали о Пржевальском. Не было недостатка в словах восхваления, скорби, сожаления. Перечислялись все достижения покойного, говорилось о том, что он был крупнейшим путешественником в России, что он впервые исследовал огромную, малодоступную площадь Центральной Азии от Памира до хребта Большого Хингана, перечислялись открытые им горы, озера, назывались найденные им прежде неизвестные животные и растения... Все это Роборовский знал и без этих статей.  Дотошные газетчики подсчитали, что Николай Михайлович Пржевальский провел в путешествиях девять лет и три месяца, прошагал и проехал 30 тысяч верст. Действительно: прошагал, проехал... Ну и что? Это и другой мог бы сделать.
   И внимание Роборовского вдруг надолго, на многие часы остановилось на одной статье. Она была напечатана в газете "Новое время" от 26 октября 1888 года. 26 октября - Роборовский помнил каждую минуту этого дня. Последнего перед похоронами.
   Статья в "Новом времени" была без названия. В ней не перечислялись открытия Пржевальского, не подсчитывались версты, им исхоженные, не говорилось о значении работы великого путешественника для развития империи, ее могущества, ее экономического развития. Совсем о другом размышлял неизвестный автор статьи в не самой лучшей петербургской газете.
   И Роборовскому казалось, что в этой статье есть ответ на мучивший его все время вопрос: для чего жил, трудился и умер Николай Пржевальский?
   Неизвестный ему человек писал:
   Один Пржевальский или один Стенли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг. Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое, стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фантастическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу. А где эта сила, перестав быть отвлеченным понятием, олицетворяется одним или десятком живых людей, там и могучая школа"...
   Роборовский снова и снова перечитывал тесные газетные строчки: "В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной комбинации царит нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди  сидят сложа руки, оправдывая свою лень и разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце".
   Вот какое слово - единственное правильное и точное - нашел для Пржевальского человек, писавший эту статью! Подвижник! Вот где точными и ясными словами сказано о смысле жизни этого человека!
   "...такие люди, как Пржевальский, дороги тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка. Всегда было так, что чем ближе человек стоит к истине, тем он проще и понятнее. Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким подвергал себя, понятны весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание - продолжать свое дело после смерти, оживлять своею могилой пустыню. Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав".
   Кто же это сказал? Кто так проникновенно понял то, что не умели понять многие люди, близкие Пржевальскому, гордившиеся им!
   Роборовский узнал об этом много лет спустя, когда не было в живых того человека, чьи слова о Пржевальском так его потрясли. Им был Антон Павлович Чехов.

_____________________

<<<