Вадим Фролов
Рис. И.Харкевича

Месть

   ...Маша Басова выкинула такой номер, что я даже растерялся. И не один, а целых три номера выкинула.
   Во-первых, она пересела на другую парту. Устроила какой-то там обмен, в результате которого со мной рядом оказался ухмыляющийся Аполошка, а сама она уселась на первую парту со своим Герасимом-Германом - Г.А., как она его называет. То что она пересела и со мной даже не поздоровалась - это ее дело. А вот то, что я будто бы мешаю ей заниматься - это уже не только ее дело. Она сказала об этом литераторше Ренате Петровне, когда та спросила ее, почему она пересела.
   - Это правда, Половинкин? - строго спросила Рената Петровна.
   - Правда, - сказал я. - Наверно, правда. Раз она говорит.
   - Хорошо, что ты признался, но плохо, что ты, едва придя в нашу щколу, уже начинаешь мешать. Учти, наша школа... - и минут пять она говорила о том, какая это замечательная школа и как надо дорожить ее честью и каким надо быть, чтобы стать достойным этой чести, и что, она надеется, коллектив возьмет меня в работу.
   - Я его возьму в работу, - сказал Апологей.
   Все заржали, а Рената  сказала, что ничего смешного: Феофилактов, хотя тоже новенький, но, кажется, серьезный человек.
   - Я серьезный, - сказал Аполошка, - и я беру обязательство исправить Половинкина к концу первой четверти.
   У меня аж скулы свело от злости. Я стоял как болван и даже влепить этому трясучке не мог. А все ухмылялись.
   - Чики-пики! - прошипел я сквозь зубы.
   Аполошка вначале сделал круглые глаза, а потом вдруг изо всей силы хлопнул меня по спине.
   - Ты чего?! - заорал я.
   - В чем дело? - спросила Рената.
   - Он подавился, - сказал этот змей.
   У Ренаты от удивления брови спрятались под прическу.
   - Чем подавился? - спросила она.
   - Яблоком, - сказал чики-пики.
   Тут и Машка захохотала, а Рената Петровна еще минут пять читала мораль о том, как нехорошо есть яблоки на уроках.
   "Ну, погоди, попугай лопоухий, - думал я, - ты у меня еще не так трястись будешь".
И строил всякие планы, и, конечно, ничего не слышал, что было на уроке, и схватил еще одно замечание.
   Как только прозвенел звонок и Рената Петровна вышла из класса, ребята окружили нас с Аполошкой - думали, наверно, что будет небольшая драчка. Но я сказал Апологию:
   - А ты ничего парень, веселый. Давай пять.
   Апологий полупал глазами, а потом захихикал от удовольствия. Поверил. Он похлопал меня по плечу и сказал важно:
   - Положись на меня, Половинка. Со мной ты станешь человеком!
   Ребята смотрели на меня с сожалением. Решили, наверно, что я дурачок какой-то. А Машка даже кулаком по парте стукнула со злости и закричала, что я какой-то не то Караваев, не то Каратаев. Какой там еще Караваев?! Надо будет спросить у кого-нибудь. А Аполошку я и сам пе-ре-вос-пи-таю. А Маша... Маша... ну, что ж Маша...
   Немножко меня утешило, что Татьяна на перемене подошла ко мне и сказала, что я вел себя совершенно правильно.
   - Игно-рируй, - сказал она.
   - Что, что?
   - Не обращай внимания, значит. Будь выше.
   - Ага, - сказал я.
   - С такими так и надо. Тогда они отлипнут.
   Я хотел ей сказать, что еще сделаю из Аполошки человека, но ее зачем-то позвал наш великий староста - Герасим-Герман-Герка - Г.А., и она отошла. Интересно, почему это я, кажется, начинаю злиться на этого Г.А.? Он ведь ничего мне не сделал, наоборот, даже и внимания на меня не обращает, будто меня и в классе совсем нет. Мне, конечно, на его внимание начихать, но почему я все-таки злюсь, а?
   Не успел я про это додумать, как Маша Басова выкинула второй номер. Ко мне вдруг подошли Зоенька и Юлька - есть у нас такие волнистые попугайчики-нразлучники - все время парой ходят и чирикают.
   - Сеня, - прочирикали они хором, - мы тебе что-то хотим сказать.
   - Валяйте, сказал я.
   - Ты нам нравишься, Сеня, - сказали они и опустили глазки.
   - Вот еще... - сказал я.
   - Правда, правда, - сказали они, - ты очень, - они хихикнули, - очень-очень-очень... мужественный и добрый.
   - Очень приятно, - сказал я.
   - Мы тебя приглашаем в кафе-мороженое, - сказали они.
   - Спасибо, - сказал я вежливо, - но я занят.
   - Ах-ах, - прочирикали они, - какая-какая-какая жалость! А мы так-так-так надеялись.
   - Он стесняется, - услышал я за спиной чей-то ехидный голос. Обернулся, а там стоит М.Басова и ухмыляется во весь рот.
   - Но почему же? - хором прочирикали попугайчики.
   -  У него, наверно, нет денег, а мороженое он очень любит. Прямо жить не может без мороженого. Уж я-то знаю.
   Ах, вот в чем дело. Ну, ладно, М.Басова, посмотрим, что ты сейчас скажешь. И когда Зоенька и Юлька пропищали хором, что раз они меня приглашают, значит, они и угощают и что  в наше время это не обязательно, чтобы мальчик угощал, - я сказал совершенно спокойно:
   - Я очень люблю мороженое. Прямо жить без него не могу. И я вас приглашаю сам в 19.00 в кафе-мороженое "Гном" на Литейном. Маша, и ты, конечно, тоже приходи, - я поклонился, как рыцарь какой-нибудь, и даже ножкой шаркнул.
   Девчонки раскрыли рты, а у М.Басовой глаза стали как щелочки и нос сморщился. Как будто сейчас чихнет.
   - Будь здорова, - сказал я, и она, наверное, от неожиданности, действительно чихнула. Девчонки фыркнули, а я только зубы стиснул, чтобы не рассмеяться.
   - Вы идите, - свирепо сказала Маша девчонкам. - А мне этому рррыцарю пару слов сказать надо.
   Зоенька и Юлька, хихикая, отошли, а Маша надвинулась на меня, как грозовая туча.
   - Опять твои штучки?! - зашипела она.
   - Какие штучки?
   - Такие!
   - Я по-хорошему.
   - Ты со всеми по-хорошему!
   - Не со всеми.
   - И всех яблоками угощаешь. Тебя мороженым, а ты яблоками... чужими.
   - Почему чужими?!
   - Ты в "Мороженом" Татьяне мое яблоко отдал.
   - Ты же его не взяла.
   - Мало ли что!
   - Знаешь, Басова, - сказал я, - ты, по-моему, все-таки... чокнутая.
   На этом разговор кончился. Я отошел. А потом обернулся:
   - Так я жду: в 19.00. "Гном". Запомнила?
   Она ничего не ответила, а я посмотрел на нее. У нее был какой-то странный вид: не то она заплакать собиралась, не то засмеяться. И она была такой... такая... что у меня сердце вдруг екнуло. Мне захотелось сказать ей что-нибудь хорошее, но я выдержал и не сказал.
   На большой перемене в коридоре меня подозвали к себе Татьяна, Гриня Гринберг, Коля Матюшин и Петька Зворыкин. Они стояли у окна и о чем-то спорили. Когда я подошел, Гринька сразу спросил:
   - Что ты думаешь насчет Веньки Балашова и его компании?

   Дался им Венька! Чего-то он у всех вроде бельма на глазу.
   - А что вам Венька сделал? - спросил я. - Парень как парень.
   - Да не о нем разговор, - с досадой сказал Гриня. - Ты на Моховой живешь?
   - Ну, на Моховой.
   - Ты этих... Фуфлу и Хлястика знаешь?
   - Ну, знаю.
   - Их надо в бараний рог скрутить! - заорал Петька Зворыкин.
   - Ишь, расхрабрился, - сказал я.
   - С.О.Р. - Союз Отважных Рохликов, - сказала Татьяна.
   Я засмеялся. Петька надулся. А Гриня сперва вроде обиделся, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.
   - Уж лучше БОР - Боевой отряд Рохликов, - сказал он, - а то СОР плохо звучит.
   И тут все наперебой стали придумывать названия. МОР - Могучий Отряд Рохликов. ЛОР - Летучий Отряд. ГОР - Гневный...
   - Просто чепуха собачья, - сказала Татьяна. - "И как вы ни садитесь..."
   - Опять пословицы, - сказал Матюшин.
   - И почему собачья? - спросил я. - У меня есть собака...
   И тут мне в голову пришла великая мысль. Надо злить Повидлу. Натаскивать. Пусть рычит и показывает зубы. Клыки. Говорят, есть такие собаки, которые очень добрые, но охотятся на львов. Повидло - гроза Моховой! И пусть всякие шпаны берегут свои штаны! Ха-ха, опять стихи!..
   - Я не хотела обидеть собак, - сказала Татьяна. - Собаки...
   - ... Лучшие друзья человека, - сказал Матюшин. - Мне надоели твои... цитаты.
   - Шарова, - сказал Гриня, - дело серьезное, а ты к нему относишься несерьезно.
   - А чего это ты заговорил как наш великий староста Герасим? - спросил я Гриню.
   - Между прочим, - сказал Матюшин, - не мешало бы и его позвать. Все-таки...
   - Дудки, - сказал Петька Зворыкин.
   - Он по этому поводу пять собраний проведет, - сказал я.
   - И постановит, что нам надо учиться. А все остальное не наше дело, - сказал Гриня сердито.
   - Ага, - сказала Татьяна. - Есть план.
   - Ну? - сказали все мы хором.
   - Нужно смеяться, - сказала Татьяна.
   - Ха-ха, - сказал Зворыкин.
   - Петьку мы исключаем, - сказала Татьяна.
   - Почему? - завопил Зворыкин.
   - У тебя нет чувства юмора.
   - У меня?!
   - У тебя.
   - Нет?
   - Нет.
   - Ну и ладно. Зато... я драться могу.
   - Не драться! - строго сказала Татьяна. - Кулаки - это слабость. Мы сильнее. Мы будем смеяться.
   - Я, кажется, понял, Шарова, - сказал Гриня. - Ты молодец!
   - А я что говорил?! - сказал я.
   - Ты ничего не говорил, - сказал Матюшин, - ты только хлопал ушами.
   - Не отвлекайтесь, - сказал Гриня.
   - Мы будем смеяться, - сказала Татьяна. - Они - лопухи. И они от нашего смеха завянут.
   - Гыы! - выдал Зворыкин. - Ты что... того?
   - Петя, - ласково сказала Татьяна, - все знают, что ты в классе самый сильный, самый смелый, самый веселый и самый умный.
   Мы все заржали, и до Петьки, кажется, дошло. Он сказал:
   - Ну и ладно. А я их бить буду.
   - Или они тебя, - сказала Татьяна.
   - Партизан-одиночка, - сердито сказал Гриня. - А как мы будем смеяться, Шарова? Хором или по одному?
   - При любом случае и по любому поводу, - сказала Татьяна. - И хором и поодиночке.
   - И будем называться РС, - торжественно сказал я.
   - Как? - спросил Матюшин.
   - Я знаю, - сказал Петька, - РС - это реактивные снаряды. Так "катюши" в войну назывались. Вззззз! Бумц!
   - Ничего подобного, - сказал я. - РС - Рохлики Смеются.
   - Отлично! - сказал Гриня. - Но все-таки нельзя допускать партизанщины. Неорганизованной. Надо, пожалуй, согласовать это с советом отряда...
   - А Сеня будет у нас командиром? - быстро сказала Татьяна. - Кто за?
   - Он новенький, - сказал Матюшин.
   - А ты старенький, - сказала Татьяна. - Кто за?
   Все подняли руки. Даже Петька.
   - Кто против? - спросила Татьяна уже просто так.
   - Я! - сказал кто-то сзади.
   Вот так! Конечно, это была М. Басова. Я знал, что она в долгу не останется.
   - Ты все слышала? - спросил ее Гриня Гринберг.
   - Я ничего не слышала, - сказала Машка, - но вы его куда-то выбрали. А его нельзя выбирать.
   - Почему? - спросил Гриня.
   - Его никуда нельзя выбирать, - продолжала Басова. - Во-первых, он слишком добренький. А значит, он не будет требовать как следует. Во-вторых, у него не хватает... ин-те-ллек-та. Он не-ин-теллек-туальная личность. И вообще у него на первом плане... эмоции.
   Ладно, заведу себе записную книжку и буду записывать все ее словечки. Все узнаю! Эмоции и не-ин-теллек-туальную личность и кто такой Каратаев-Караваев. И научу своего Повидлу. И он ее - М.Басову - растерзает в мелкие клочки.
   - Вчера, сказала Маша, - я видела, как его за плечо вел милиционер! На Некрасова, угол Чехова.
   Все посмотрели на меня.
   - Влип? - спросил Петька.
   - Влип.  Вел. За плечо, - сказал я и ушел. И даже не обернулся - так мне вдруг стало обидно.
   ... 12.15 - Ушел с уроков.
        12.25 - Пришел домой. Никого нет. Это хорошо.
        12.25 - 12.26 - Поддал Повидле.
        12.26 - 13.00 - Лежал на диване. Думал. Непроизводительно. Ну и шут с ним.
        13.00-13.10 - Смотрел в зеркало. Личность как личность... Гвозди бы делать из этих людей... А я, наверно, не гвоздь. Стукни по мне посильнее - и скрючиваюсь. Дал еще раз Повидле. Он удивился. Вот ведь что - удивился, а не обиделся, а я чуть не заревел. Фучик бы не заплакал и вообще не так бы себя вел. Пойду-ка я к дяде Саше, летчику.
   Я постучал. Между прочим, дядя Саша всегда узнавал, когда я стучу. Я его спросил однажды, как он узнает. Он объяснил: "По характеру. Настырно стучишь. Дядя Гриша, например, как морзянку отбивает. Ангелина Павловна как кошка скребется. Батька твой - уверенно: бух-бух. А ты - настырно: все равно, мол, войду".
   - Входи, - сказал дядя Саша.
   Я вошел и поздоровался.
   - Привет, - сказал дядя Саша, - садись, возьми книжку. Я сейчас письмо кончу, а потом - к твоим услугам.
   Он долго писал письмо. Я взял книжку, но не читал. Смотрел на него. Он писал и даже иногда губами шевелил, и морщился, и головой потряхивал, и ручку откладывал и лоб себе тер. Потом кончил писать. Встал, засунул руки в карманы, постоял, посмотрел на письмо, взял его и разорвал.
   - Что скажешь? - спросил он.
   - Зачем вы письмо разорвали? - спросил я.
  Он ничего не ответил. Посвистел, посмотрел на меня как-то странно, открыл ящик стола, достал фотографию оттуда и сунул ее мне под нос.
   - Красивая? - спросил он.
   - Здорово! - сказал я.
   И верно здорово. Не знаю уж, как сказать. Улыбается, а грустная. Волосы рукой поправляет, чтобы не разлетались, и смотрит прямо в глаза.
   - Что ты понимаешь, - пробурчал дядя Саша.
   - Понимаю, - сказал я.
   - Ты же мне ничем не поможешь...
   - А может, и помогу, - сказал я.
   - Да, - сказал он, - я знаю, у тебя такой характер - ты помогать любишь...
   - Не знаю, - сказал я.
   - Любишь. Это уж точно. Только ведь помогать по-разному можно. - Он задумался. - Надо быть... мужчиной...
   Вот и у него что-то стряслось. А не говорит. Наверно, и правильно, что не говорит. И я не стал ему ничего рассказывать. Только спросил:
   - А что значит быть мужчиной?
   Он засмеялся.
   - Ну. наверно, не ныть, не трепаться, не совать нос куда не следует.
   - Ага, - сказал я и пошел к двери.
   - Слушай, - сказал он вдогонку, - ты все-таки зачем приходил?
   - Так, навестить.


<<<к содержанию раздела
<<<предыдущая страница