Ричи Достян
1960-е
Рисунки И.Харкевича

   Ранней весной у Славы родилась сестра.
   Поначалу он и не подозревал, какие перемены это событие внесет в его жизнь...
   - Об лагере о своем... и не надейся! - сказала мать.
   Слава скулил, грубил, а по-маминому вышло - на дачу его повезли.
   Проснулся он на этой даче и лежит.
   Ему бы выскочить во двор, осмотреться, поглядеть, какой на вид этот Сосновый Бор, но Славе все равно, куда его привезли и где он будет жить. С дитем заодно, шоб денег меньше вышло.
   Он лежал, опечаленный и злой. Память бередила душу...
   Бегали его дружки по дорожкам, посыпанным битым кирпичом, пахло шиповником после дождя, и на высокой мачте, в небе очень голубом, стреляло выцветшее лагерное знамя.
   Все было хорошо в те недавние времена. Летом - лагерь. Зимой - школа, дом. В доме - жизнь приятная и понятная. От самого рождения, казалось ему, Слава знал, что, кроме него самого, мамки, бати, да еще тети Клавы-соседки, которая тоже из-за своего Васечки кому хошь голову оторвет, все остальные паразиты, гады и кое-кто еще!
   Зная это, ориентироваться в окружающем мире было легко, и забота тогда у Славки была одна - как бы у кого не оказалось того, чего у него пока нету. Вот он и зыркал по сторонам - прислушивался, высматривал, а потом ныл, подражая голосу своей матери, которая не было дня чтобы не выговаривала отцу: "У их это вот есть, а у нас нету. А мы, чай, не хуже их!" Батя отвечал добродушно: "Погоди маненечко, будет холодильник и у тибе". Или: "Будет пылесосина и у тибе".
   "По-о-осмотрим, - злорадно думал Слава, одеваясь,  сейчас посмотрим, что я буду иметь вместо лагеря". Вместо ребят, с которыми вырос, вместо реки, леса. Лагерь он любил, как любят свой дом, даже если он и поднадоел.
   Вышел Слава во двор, осмотрелся и сплюнул в песок. Вот это да! Во дворе торчало несколько сосен, и все. Они были прямые и тонкие с очень маленькими кронами, которые даже не шумели на ветру, хотя утренний ветер раскачивал их; в жару и тени от них, наверное, никакой. Голый какой-то этот двор. Ни кустика, ни травы - кругом сплошной крупный желтый песок, пересыпанный сосновыми иглами. Слава смотрел себе под ноги и не понимал, как так может быть, чтобы не было земли?
   Двор Славе не понравился. На другом его конце, за тонкими соснами виднелся некрасивый кирпичный дом - очень приземистый и крепкий. Батя вчера говорил - хозяин с хозяйкой в нем живут. А этот новый, подле которого он стоит, батя говорил, построила хозяйская дочь, но ей пока некогда в нем жить - она где-то пока ездит.
   "Это и есть дача? - уныло размышлял Слава. - Снаружи обшита вагонкой, изнутри зачем-то вся оштукатурена?! Потом, для чего два крыльца с двумя верандами, величиной с милицейскую будку?!"
   Он посмотрел на соседнее крыльцо. Какие-то люди сняли вторую половину дома для своих детей, а сами будут приезжать сюда по субботам, так батя говорил. Слава этому не поверил, тем более, что пока там никого не было.
   За оградой несколько раз прокричал петух, а потом сделалось так тихо, как будто во дворе лежит тяжелобольной.
   В конце концов Слава не усидел. По короткой Почтовой улице вышел на главную, широкую, странную улицу. Один ее конец уходил в лес, другой - упирался в вокзал.
   Слава пошел на вокзал.  уже по дороге выяснил, что надо спешить, иначе мороженого ему не достанется, потому что киоск запирают сразу после ухода дальнего поезда.
   День был жаркий
   Люди шли по песчаным дорожкам по одну и другую сторону бесконечной главной улицы. Середину ее занимала мостовая из красиво уложенной розовой брусчатки. Эта мостовая была выше песчаных дорожек, заменявших тротуары, она круглилась. Между дорожками и мостовой тянулись глубокие канавы, поросшие травой. Это .славе понравилось. У перекрестков над канавами висели бревенчатые мостики.

   За несколько кварталов до вокзала стали встречаться едоки мороженого. Он обратил внимание на двух парней, даже пожалел, что поздно идет туда, откуда возвращались они. С этими можно было заговорить. Один - типичный Вовка. Можно поспорить, что его Володей зовут.
   Для своего возраста пухловат. Волосы цвета пыли. По характеру - шляпа. Потому что кто даст постричь себя под машинку? А это факт, хотя теперь подросшие волосы стоят на очень круглой его голове ровным пухом. Глаза, конечно, голубые, в общем - нормальный парень; а вот другой - роста он примерно того же, что его приятель и сам Славка, но ноги поджарые, прямо боксер, даже руки у него от тела оттопыриваются, может, из-за того, что шея такая короткая. Потом глаза - один раз только Славка встретился с ними и сразу понял: этот парень все может!
   Когда они поравнялись, Слава так посмотрел на дружков, что те моментально поняли, чего он хочет, и тот, первый, обыкновенный, которого, наверно, зовут Вовкой, подмигнув обоими глазами, сказал: "Приходи потом на большой пустырь". Рукой он указал куда-то вбок, в чей-то палисадник.
   Славе надо было спросить: "А где большой пустырь?", но он не остановился, хотя знал, что потом пожалеет. Он только ускорил шаг, забеспокоился, а вдруг закроют киоск или кончится мороженое.
   Когда до вокзала оставалось совсем немного, Слава перешел на бег, но эти двое и большой пустырь не выходили из головы.
   Пришла электричка и перегородила путь. Слава нервничал. На платформу из всех вагонов одновременно стали выскакивать бородатые парни с громадными рюкзаками и девушки разной толщины, но все в одинаково тесных брюках. За ними медленно стали вылезать пожилые люди с авоськами. Слава боялся, что ему не достанется мороженого. От нетерпения он смотрел только на руки. В конце концов стало смешно - все, кто выходил на платформу, несли одно и то же: зеленый лук и батоны. Как будто все они приехали сюда с одной елки, где им понадавали одинаковых подарков. У некоторых, правда, был еще торт "Сюрприз", который не боится давки и жары.
   Весь обратный путь Слава нарочно медленно обкусывал вафельный стаканчик, чтобы не скучно было идти. В том месте, где встретил дружков, остановился. Конечно, тут не могло быть никакого пустыря - ни за этим, ни за другими домами.
   Мороженое было слишком замороженным, поэтому не имело вкуса. Один холод. Жаль стало денег. "С этим делом надо кончать! - решил он. - Не для того я согласился сюда ехать!"
   У каждого человека, как бы он мал ни был, есть свои способы мирить себя с неизбежным. Слава еще в городе решил: раз мать с отцом сэкономили на путевке в лагерь, то за это он должен что-то иметь!
   У Славы давно были "свои" деньги, но сперва он им значения не придавал, даже злился, когда мать посылала его к утильщику с костями, вынутыми из супа, когда заставляла таскать дрова одной старушке, конечно, за деньги, которые мамка отдавала Славе. Он их бросал в коробку из-под халвы. А потом, как-то совершенно для себя неожиданно, Слава понял, что имеет право тратить "свои денюжки" как хочет, и это ему так понравилось, что он стал тянуть "денюжку" со своей мамки.
   Предположим, просит она сходить на чердак. Слава - пожалуйста! Раньше он ходил с ней и гордился, чувствуя, что мать боится одна ходить на темный чердак. Потом, когда поумнел - то шел, но за это ему ко1-чего полагалось. Мать удивлялась, а как-то даже похвастала отцу, что сын у них с башкой - с матки деньги дерет, да еще торгуется!
   "Башка" у Славы, действительно, работала. На свои "денюжки" он покупал только то, что родители сами ни за что бы не купили. Карманный фонарик, например. В городе он ведь действительно не нужен. Или клизмочку - такую маленькую, круглую. Их делают из очень толстой резины, и, если отрезать наконечник, получается замечательный мяч для игры в хоккей!
   Становилось по-настоящему жарко.
   Он плелся к дому, понурив голову. Калитку открыл пинком ноги, вошел и увидел - парень сидит под сосной. До пояса зачем-то засыпал себя песком - наружу торчат только босые ступни.
   Слава мгновенно понял, кто он. Он тот, кто будет жить здесь целое лето один с сестрой. Раздражение и ревность стегнули Славку. Он сунул руки за пояс и пошел, думая на ходу: расселся тут, как будто он сюда первый приехал...
   Подойдя вплотную, Слава посмотрел иронически и спросил:
   - У тибе ривматизьмь?!
   Парень, сидевший под сосной, дрыгнул ногами и захохотал, обрадованный тем, что у него такой остроумный сосед.
   И Слава захохотал и повалился рядом, тоже довольный, что этот ничего такого из себя не корчит и теперь уже не придется пропадать здесь с тоски.
   Через десять минут они знали друг о друге все, что нужно для дружбы на целое лето, а может быть, на целую жизнь.
   На крыльце появилась Славкина мать. Молча поглядела на сына и снова ушла в дом. Сын был тут, а остальное не имело никакого значения. Она и не подумала поинтересоваться, что за дети живут у нее за стеной. Не было у нее такого обычаю знакомиться с людьми. Надо будет, сами заговорят. Не надо - "фик с ими со всеми!"
   В тот момент, когда Костя и Слава, лежа на животах друг против друга, выясняли, у кого рука сильней, из открытого окна донеслось:
   - Костя, что такое муфлон?
   Хотя Костина сестра появилась, наконец, в окне, понять, какая она, Слава не мог, потому что из окна во двор свешивались темные длинные волосы, которые закрывали ей все лицо, кроме белого игрушечного носа и такого же игрушечного рта. Глаза угадывались по блеску, как у не стриженного пуделя.
   Девочка откинула назад волосы и совершенно немыслимым голосом, медленно и повелительно, сказала:
   - Я жду ответа, Константин!
   Слава всматривался в белое, маленькое, высоко поднятое лицо и ничего не понимал. Девчонка вся задеревенела и смотрела не на них, а куда-то вдаль.
   "Она сумасшедшая", - быстро подумал Слава и взглянул на Костю, который в это время извивался на песке, издавая странные стоны: "Ой, Вилка, ой, мамочка!" Потом как вскочит, как закинет голову! И тоже задеревенев, странным, повелительным тоном изрек:
   - Подбери патлы, о Виктория!
   "Оба психи", - растерянно подумал Слава.
   В комнате что-то грохнуло. Девочка исчезла, а из окна стали доноситься слабые писки - она там тоже корчилась от смеха.
   Заметив недоумение на Славкином лице, Костя пояснил, что это такая игра, которую они только что с сестрой придумали...
   Слава ничего не понял. А Костя до того подробно начал пояснять, что Славу зло взяло, но вида он не подал. Выходило, будто брат и сестра таким вот манером передразнивают свою ученую бабушку, которая будто бы больна и поэтому они свободны от тирании, что будто бы это первый раз в жизни такое счастье, когда они могут не есть с утра до вечера виноград в какой-то там Молдавии, где жуткая жара и сплошные мухи, и что вроде папаша ихний заявил ихней бабушке, пусть, мол, дети лучше совсем не дышат чистым воздухом, пусть лучше едят асфальт, но пускай знают, что такое свобода... В общем, ерунда какая-то! Слава делал вид, что слушает, и ни единому слову не верил.
   Через некоторое время с крыльца сошла высокая, худенькая девочка, причесанная на две косы. Она шла к ним, засунув руки в большие карманы халатика. Она была такая узкая в поясе, что Слава подумал с насмешкой: "Две недели ничего не ела!"
   Когда она была уже в двух шагах, Костя сказал:
   - Знакомься, моя сестра Вилка.
   Девочка протянула Славе руку. Сказала "Вика" и опустилась между мальчиками на песок.
   Слава не привык к церемониям, молча дотронулся до ее ладони и, сразу надувшись, стал глядеть себе на ноги. Он был уверен, что Костя так по-дурацки назвал сестру, чтобы посмеяться над ним. Откуда Слава мог знать, что это была одна из легальных форм борьбы все с той же бабушкой, не ленившейся повторять раз и навсегда созданное ею изречение: "Исключи из своей речи этот жаргон!" . А Костя на радость всем "не исключал".
   - Ну? - сказал Костя.
   - Вот именно! - сказала Вика.
   Слава угрюмо молчал, не поднимая головы. Он чувствовал себя лишним.
   - Сходи ты сегодня за молоком, - сказал Костя.
   - Пожалуйста, - сказала Вика. - Но куда?
   - Папа обоим, кажется, объяснял.
   - Хорошо, - мирно отозвалась она, - но если я не найду, на поиски отправишься ты.
   Вика начала лениво подниматься. Встав на колени, она приложила ладонь к Костиному лбу как будто он был больной, и строгим голосом сказала:
   - По-моему, ты перегрелся.
   - А по-моему, нет!
   Он не отдернул голову, как этого ждал Слава, и не сказал ей "отцепись", когда она поправила волосы, падавшие ему на нос.
   Слава иронически скривил губы: было ему и по-мальчишески противно, и что-то кольнуло в то место, где он обычно ощущал зависть.
   Когда Вика скрылась за калиткой, они заговорили опять.
   Сначала они говорили про свои школы, потом Славка стал зачем-то рассказывать про дворовую собачонку Шайбу. Потом Костя тоже вспомнил одну историю про собаку. Будто чей-то папа служил после войны в Германии и привез оттуда громадного пса странной породы. Если перевести название этой породы с немецкого на русский, получилось "проволочный волос".
   Слава слушал Костю рассеянно. В его мыслях все время торчал тревожный вопрос: "На самом деле эти двое будут жить одни или все-таки не одни?"
   Вика очень долго ходила за молоком, и все это время Слава надеялся, что из ихнего окна вот-вот высунется толстая тетечка и заорет: "А ну, марш домой!"
   Дождался он совершенно другого. Его мать выглянула из своего окна и крикнула:
   - Слава, куда ты мыло личное девал?
   На этот раз удивился Костя: "Зачем каждому свое мыло?" В голову ему, конечно, не пришло, что речь идет о мыле для лица и что Славина мать пользуется родным языком, как домашней утварью, выбирая слово, которое сподручнее.
   - Там лежит, - завопил через весь двор Слава.
   - Чего глотку дерешь, иди и найди! - был ему ответ из окна.
   Слава сбегал домой и вернулся. Лицо его выражало брезгливость и гнев. Для того чтобы выглядеть перед Костей мужчиной, он оглянулся на дом и бросил через плечо:
   - Тоска собачья с ими... будут теперь все лето мозги вынимать!
   - А я нашла, - послышалось от калитки. Вика несла на вытянутой руке бидончик. Подойдя к ним, она весело спросила:
   - Молока хотите, мальчики? Оно холодное. Оно висело в колодце.
   - Хотим, - ответил за обоих Костя.
   Вика поставила бидончик в песок и побежала за стаканами.
   Славе очень приятно было, что она сказала "мальчики". Он уже забыл про свою мать. Глянул на Костино окно и с надеждой в голосе спросил:
   - Сколько вас тут будет жить?
   - Вдвоем мы будем жить, - ответил Костя, и от полноты чувств шлепнул себя по голым коленкам. - Мы, как негры Танганьики, наконец-то получили независимость...
   Слава аж покраснел. Ему показалось, что этот издевается: причем тут какие-то негры? Вслух он сказал угрюмо:
   - Я тебя по-человечески спрашиваю.
   - Честное слово - это правда! По субботам будет приезжать мама. Папа не всегда, он в этом году очень занят.
   - А что вы целую неделю будете рубать?
   - О, летом это не проблема, - с удовольствием повторял Костя слова отца. - Мы будем вести растительный образ жизни.
   - Траву, значит, будете есть?!
   - Вот именно! - Костя с восхищением посмотрел на нового товарища, который все больше радовал его грубоватым своим остроумием.
   Слава тоже ухмылялся про себя, думая, что не дает слишком выпендриваться этому, хотя в том месте, где у него находилась зависть, все время покалывало: его бы ни в жисть не оставили одного, даже  на неделю.
   - И сколько? - спросил он как можно небрежнее.
Костя не понял.
   - До которого времени будете тут жить?
   - А!.. До двадцать седьмого августа... А у тебя бабушка есть?
   - Ну, предположим, есть...
   - Ты ее любишь?
   - Шут ее знает, она в Лядах живет. Маткина мать. Батина в Ленинграде в блокаду померла.
   Подошла Вика и опять опустилась между ними в песок. Делала она это легко и странно. Как бы дважды складывалась: раз на коленки, второй раз - откинувшись назад и заваливаясь на пятки. В таком положении ей очень удобно было орудовать бидончиком. Слава смотрел, как она разливала молоко по стаканам, устойчиво поставленным в песок. Делал она это с таким видом, как будто разливать молоко необыкновенное удовольствие! Посмотреть бы, как она готовит уроки.
   Слава так занят был этими мыслями, что даже отшатнулся от неожиданности, когда Вика ему первому протянула стакан:
   - Зачем мне ваше молоко, у нас свое есть.
   Костя с тревожным подозрением взглянул на Славу. А Вика, пожав плечами, сказала простодушно:
   - Пей, пожалуйста, хватит нам всем, я много принесла.
   Неохотно беря из ее рук стакан, Слава ощутил упоительный холод, невольно улыбнулся; ну, а когда улыбался Слава, у всех без исключения растягивались рты.
   Тут-то Слава разглядел толком Костину сестру, отчего просиял еще больше. Сам не понимая зачем, он чокнулся с нею, потом бережно описал полным стаканом по воздуху круг, по пути чокнулся с Костей, сказал: "Общего здоровья желаю" и принялся, наконец, глотать, по-пьянцовски запрокинув голову.
   Брат и сестра хохотали так, что это скорее напоминало рыдание. А когда вошедший в роль Слава сказал: "А ну, наливай по второй!" - Костя окончательно убедился, что новый их приятель - отличный парень.
   Долго еще сидели они втроем. Сыпали стаканами на ноги себе горячий песок... Блаженными были эти стаканы сыпучего зноя: минуты молчания и тишина, которая падала ломкими медными иглами с неподвижных сосен.
   Поздним вечером, от полноты счастья, пережитого за день, Слава и дома не мог стянуть рта, до онемения растянутого в улыбке. Сегодня он снова неистово любил жизнь, свою мамку и все остальное подряд и без разбора.
   Стол под локтями был - молодец! И табуретка под Славой - тоже, не говоря уж о докторской колбасе, которая всегда молодчина!
   Наверно, потому не услыхал он придирки в тоне матери, когда спросила вдруг про этих, как их?
   - Во! - сгоряча ответил он, - мирровецкие реб... - напоролся на угрюмый взгляд матери, мгновенно потух, помешкал чуть, и уже без колебаний перевел себя на ее волну ненасытной зависти и надежды: может, у их все же хужее, чем у нас?
   - Она еще ничего, - продолжал Слава. - а он чересчур представляется. Я его про одно, а он мне - про независимость, хочет показать, что газеты читает...
   - Ну, как жа, - ухмыльнулась мать, - такие всегда черт те что из себя корчут, а сами, прости господи, ни фига не знают.
   - Аха, - рассеянно подтвердил Слава. Он вспомнил, как сегодня брат с сестрой задели его самолюбие. Поведением ли, видом своим, даже речью, которая казалась нарочно, для него, такой нелюдской. Она ему: "Константин!". Он ей: "Виктория", а то вдруг - "Вилка!". Или нежности эти: она ему лоб щупает, он ей : "Не поднимай ведро, ты девчонка, а не грузчик!.."
   - Ну, слушай, мам! После обеда, во время этого...
   - Во время чего?
   - Ну, когда со стола убирает или тарелки кипятком ошпаривает, то он должен ей читать вслух, иначе, по-ихнему, несправедливо, понимаешь?
   - Да ну! Ты давай, не того...
   - А ты слушай - по-ихнему считается, что в это время, в которое она моет, она тоже могла бы читать, а раз она не может мыть посуду и читать, то, по-ихнему, ей больше достается этих... да, вспомнил.тяжестей быта.
   - Пхе... - ответила на это мать. И у Славы аж заиграло все внутри. Он опять жадно упивался домом, который уже был тут, в чужой неуютной комнате, потому что в ней была его мамка и весь этот громкий, энергичный хавос, который она ругала для вида, а на самом деле ей тоже было это сподручно и хорошо. Иногда Слава удивлялся, как легко находит она нужную вещь в таком беспорядке!
   - Ты слышишь, ма?!
   - А что же я делаю, я слушаю, уморил ты меня хлюпиками своими... говоришь, двояшки они?
   - Наверно - сами называют себя близнецами.
   - Так это же одно и то же.
   И Слава опять почувствовал зуд высмеивания. Больше всего задевала эта их манера мудрено говорить. Чуть что - "пожалуйста". Что ни спроси: "да, конечно", - нет, чтобы сказать "на" или "бери!2
   - Слышь, ма! Я почему, как думаешь, так рано пришел?
   - Хорошее рано - в десять
   - А чего?
   - А ничего.
   - Ну дай сказать! Я почему так рано, думаешь, пришел?! Мы себе сидим, а они  уже ведь спят... Чего хмычешь, говорю, спят. Я это и хочу сказать - по будильнику спать идут.
   - Врешь, - отрубила мать.
   - Почему это я вру, когда при мне зазвонил будильник и она - нате, пожалте: - "Славочка, ты нас, пожалуйста, извини, но мы должны ложиться спать, у нас режим..."
   - Да иди ты! - мать захохотала нарочно на низах. Отец и то так низко не может. Потом осеклась и некоторое время слушала сына, думая о чем-то недобром. А его понесло - он и ехидничал и сплетничал, а потом пошел врать напрямую, будто бы весь день только и делали, что перед ним брат с сестрой выпендривались, вот, мол, мы какие хорошие, какие добренькие... Язык его еще молол, а внутри что-то запнулось об это слово "добренькие". Он даже замолчал, до того тошно сделалось от самого себя. Уже не глядя согласно матери в глаза, он пробурчал:
   - А вообще-то, кажется, правда, не жадные.
   - Ужли? Не жадных, сыночка, не бывает. Все люди жадные, только которые признаются честно, а в которые исусиков из себя изображают. Знаем и таких... Ну, чего смотришь? Молочком бедненького угостили - а ты уж и размямлился.
   Слава покраснел, а когда лицо, наконец, остыло, от хорошего настроения ничего не осталось. Он взглянул на кровать. Оттуда слышалось покряхтывание ребенка. Мать встала и пошла с нежными причитаниями, а он остался у стола, не понимая, на кого это так жутко зло берет, что взял бы да шарахнул чем попало в стенку.
   - Иди, сынок, погляди, какая у тебя сестра красавица!
   Слава медленно встал и вдруг как рванет к двери, как вывалится из душного от горячей еды и присутствия младенца вечера в просторную ночь
   В первые минуты ночь показалась темной и напряженной, а когда постоял, то увидел, что она прозрачна и успокаивающе светла: виден цвет крыльца, стволов. Потом глаза его потянуло под ту сосну, и он сразу увидел изрытый песок. В ямках поглубже была тень, похожая на дым, который не рассеивался.
   Слава долго и бездумно всматривался, определяя, где кто сидел. Потом захотелось понять, отчего так печально выглядят мягкие тени в песке.
   Потом он устал не понимать и тогда почудилось, что снова присутствует при повторении чего-то... чего-то бывшего уже с ним... Не уловил, ушло.
   Неподвижная печаль стояла в просветах между соснами, дворовыми постройками и надо всем, что выше.


<к содержанию раздела
окончание>