Отец пришел неожиданно. Игорь не сразу узнал его, а мама вскрикнула и потом долго плакала, вздрагивая в руках отца. Игорю казалось странным - зачем плакать, если отец жив, вернулся домой? Наоборот, надо радоваться и смеяться.
Отец был в кителе с военными нашивками, высоких армейских сапогах. Непривычно было видеть его ноги обутыми в сапоги - тяжелые, корявые, давно не чищенные. Голова отца острижена наголо, а лоб перевязан несвежим бинтом. Мама осторожно трогала повязку, спрашивала:
- Саня, что это? Как же это тебя?
Отец отводил ее руку, целовал и говорил громко:
- Пустяки, Катюша, пустяки.
Мама стала торопливо накрывать на стол. Отец потрепал Игоря за вихры, крепко пожал ему руку.
- Противовоздушной обороной занялся? Хорошо, мой мальчик...
Он раскрыл портфель, достал пять больших плиток шоколада.
- Все, что сумел сэкономить!
Отец развел руками.
- У нас всего достаточно, - сказала мама. - Ничего не надо было экономить. Ты мне, наконец, расскажешь, что у тебя с головой?
- За столом, - улыбнулся отец. - Дай сперва хоть ложечку щей проглотить. Хочу есть, как новобранец... А я и есть новобранец, - сказал он, посерьезнев. - Три дня назад мне присвоили воинское звание.
Игорь спросил:
- "Ладога" в Ленинграде?
Отец помолчал, потом ответил:
- "Ладоги" уже нет, мой мальчик.
- Ты был на ней, когда она тонула?
- К счастью, нет. Я плавал неподалеку и держался за ящик с печеньем.
Отец улыбнулся, а мама охнула и приложила ладони к глазам.
- Меня подобрал "морской охотник" из конвоя.
- И на нем ты пришел в Ленинград? - спросил Игорь.
Отец покачал головой:
- Его расстреляли штурмовые самолеты. Мне повезло: я очутился на тральщике, сам не помню как.
- И на нем...
- ...Я подорвался. На мине.
Отец улыбался и сдвигал брови. Игорь уже не спрашивал.
- Меня подобрала шлюпка с эсминца "Могучий". Страшный был корабль. Три пробоины ниже ватерлинии, крен на правый борт двадцать пять градусов - а все идет, стреляет. Почти все командиры убиты. Кораблем командовал лейтенант из артиллерийской боевой части. А стал за штурмана. Вел корабль до Кронштадта.
- Где ты теперь будешь служить? - спросила мама.
- Там же. Штурманом на "Могучем".
Она вздохнула, приложила к глазам край посудного полотенца.
- Садись есть...
После обеда отец заставил Игоря и маму съесть по целой плитке шоколада. Игорю все же удалось половину плитки утаить для Оли. Он ушел к ней, оставив отца с мамой вдвоем.
- Вот и твой папа приехал, - сказала Оля, поблагодарив за шоколад. - Теперь все хорошо. Только бы скорее разгромить немцев.
- Завтра отец уедет в Кронштадт, - сказал Игорь. - А "Ладогу" фашисты утопили.
- Я их всех ненавижу, - тихо и зло сказала Оля. - Каждый день все больше ненавижу. А за "Ладогу" в десять раз сильнее буду ненавидеть. Помнишь, ты мне обещал показать "Ладогу"?
- Помню, - вздохнул Игорь.
- Теперь я ее никогда не увижу... Знаешь, чего я сейчас больше всего хочу? Убить фашиста! Было бы мне четырнадцать лет, как тебе, я пошла бы на фронт.
Игорь положил руку на Олино плечо, улыбнулся:
- Не вышло бы, Оленька. Я пробовал.
- Да? - Олины глаза широко раскрылись. - А что тебе сказали?
- Сказали, что молод, - вкратце объяснил Игорь. - Послали рыть траншеи, зачислили в отряд ПВО...
- Ты хоть что-то делаешь для победы, - печально сказала Оля.
Она подошла к пианино, взяла несколько низких, не связанных друг с другом аккордов, сильно хлопнула крышкой, повернулась к Игорю:
- А что твой папа привез из продуктов? -
- Пять плиток шоколаду, - ответил он. - А что?
Оля опустила голову.
- А мой отец много привозит, - сказала она. - Где он столько берет, как ты думаешь?
Игорь кое-что думал по этому поводу, но не хотел говорить. Все-таки отец... Он только пожал плечами. Оля посмотрела на него в упор и зло сказала:
- А я думаю, что он берет нечестно. Работает интендантом, вот и пользуется... Может быть, мне заявить об этом в милицию? - тихо спросила она.
Игорь видел, что у нее дрожат губы. Что он мог ответить? Он подошел к ней, сел рядом на стул, взял ее за руку, спросил:
- Тебе тяжело из-за этого?
Оля вздрогнула, уткнулась лицом в его плечо. Она плакала. Игорь обнял ее, поцеловал пушистые светлые волосы.
- Не плачь, Оленька... Когда приедет, поговори с ним. Он перестанет.
Оля всхлипнула:
- И мама уже радуется, когда он приносит... Он ведь у бойцов берет, фашистам помогает!
Она зарыдала, вцепившись пальцами в его куртку. Он совсем растерялся и не знал, как ее успокоить. Самому хотелось зареветь или кого-то ударить... Он шептал:
- Успокойся, Оленька... Не надо... Все будет хорошо...
4
Становилось все хуже. Немцы окружили город. Еще двенадцатого августа ушел последний поезд - с ним Генка отправил мать. У них были родственники в Уфе. Сам он не поехал, несмотря на слезные уговоры.
- Отец завещал мне сберечь тебя и стать на его место, - твердо сказал Генка.
Мать покорилась и уехала одна.
Восьмого сентября немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады. Они горели медленно и долго, как бы нехотя. Днем пожар обволакивал небо коричневым дымом, а ночью над складами поднималось бледно-рыжее зарево. Хлебный паек уменьшился наполовину. Школы не работали.
Тринадцатого октября шел первый, робкий еще снежок. Было тихо и безветренно. Они стояли у окна и смотрели на снежинки, которые падали плавно и медленно. Снежинки покачивались в воздухе, кружились, догоняли друг друга и, соединившись, быстрее летели вниз, к земле.
- Асфальт совсем белый, - сказала Оля. - Даже то место, где проходит паровая магистраль. Игорь, ты помнишь, это место никогда не покрывалось снегом...
Он кивнул. Топить не будут, это уже ясно. Мама нашла мастера, который делает железные печки-буржуйки.
- Это насовсем зима, да? - спросила Оля.
- Первый снег всегда стаивает. Он не бывает насовсем.
- Тихо сегодня, - сказала Оля и отошла от окна.
В самом деле, сегодня удивительно тихий день - ни тревог, ни обстрелов.
- Очень тихо, - согласился Игорь. - Завтра мы с мамой пойдем покупать буржуйку.
Когда она удивлялась, ее синие глаза становились большими и круглыми, как у маленькой принцессы из сказки Андерсена... Игорь подумал, что Оля красивая. Была бы она постарше - он влюбился бы в нее. И еще - если бы не жили в одной квартире...
- Это такая печка, - объяснил Игорь, глядя в синие глаза. - Из железа, на четырех ножках. Буржуйку ставят посередине комнаты, а трубу выводят в форточку. Она греет, и на ней можно готовить.
Больше Игорь ничего не знал о печках-буржуйках.
- А моя мама тоже купит буржуйку? - спросила Оля и засмеялась. Ей понравилось новое слово.
- Конечно, - сказал Игорь, хотя и не знал, собирается ли Наталья Петровна покупать печку. - Не замерзать же вам зимой!
- Давай заводить патефон, - сказала Оля. - А то очень тихо.
Теперь, когда им приходилось подолгу бывать вдвоем в пустых и холодных комнатах, они заводили патефон каждый день. В тишине осажденного города, рассекаемой вдруг воем сирен и грохотом взрывов, каждый звук доносит до человека свой смысл полностью и без остатка. Веселая музыка звучала нелепо, издевательски. А грустная напоминала о боли, утратах и о смерти, которая притаилась рядом. Трудно было выбрать музыку, которая говорила бы ни о чем...
Ольга не могла слушать фокстроты, ту-степы и арии из оперетт. Она била эти пластинки и выбрасывала куски в форточку. Когда Игорь поставил "Калифорнийский апельсинчик", Оля сорвала пластинку с диска, швырнула на пол и растоптала.
- Нельзя слушать это, когда стреляют, - сказала она.
Снаряды рвались около, разрушая и убивая. Снаряд разорвался на углу. Там все годы, сколько Игорь помнил себя, чистил людям ботинки смешливый ассириец дядя Аббас. Его знали все, и он знал всех на улице. Все любили почистить у него ботинки. Отца Игоря дядя Аббас называл по имени-отчеству. Но когда отец садился на табурет в морской форме с золотыми нашивками, дядя Аббас обращался к нему почтительно: "товарищ капитан". На Игоря эта почтительность не распространялась. Его дядя Аббас называл Гарькой, а Олю - Лялечкой. Лялечкины туфельки он надраивал старательно и бесплатно...
От дяди Аббаса осталась лужа черной, полированной крови. Оля долго смотрела на кровь, на обломки голубой палатки чистильщика, разбросанные по булыжной мостовой. У нее было до синевы бледное лицо и сжатые в ниточку губы. Дул холодный ветер с Невы, трепал светлые, легкие волосы. Она стояла неподвижно, и только когда Игорь третий или четвертый раз позвал ее, оторвала взгляд от крови.
- Снаряд, это еще ничего, - сказал прохожий. - Это еще не бомба.
Дома Оля разбила еще два десятка пластинок, уткнулась лицом в диванную подушку. Игорь не успокаивал ее. Знал, что это бесполезно. От сочувствия и ласки Оля еще больше ревела.
- Битье пластинок - это не форма протеста, - умно сказал Игорь.
Оля не откликнулась. Он собрал осколки и выбросил в форточку. Наталья Петровна не должна знать, что дочь что-то в доме портит. Вещи для нее были святы, даже никому не нужные.
<в начало
окончание>