Золотое зерно
Рассказ
Рисунки А. Мелик-Саркисяна
Михаил Иванович стоял на лестничной площадке, жадно затягивался "козьей ножкой" (которой уже в это утро!) и, поглядывая на часы, раздумывал, как же обо всем увиденном рассказать Ильичу? Какие слова найти, чтобы пощадить его силы, нервы? Доложить надо сухим протокольным языком, без всяких эмоций. Но как доложишь о начисто вымерших деревнях, о трупах, которые даже хоронить было некому, о скелетах коров и лошадей в сараях, о разобранных соломенных крышах? И ни единой птахи в лесах, оголенные деревья без листьев, без коры. Все съели люди. Тяжкое зрелище - деревня, в которой не поет на утренней заре петух, не кудахчут куры, не звенят молочные струи о подойник, не щелкает длинным кнутом пастух. Все мертво. И по дорогам движутся, еле переставляя ноги, длинные, как вечерние тени, люди с котомками за плечами, идут и падают. Иные и не поднимутся уже. Куда идут? Прочь от этих мест, где неминуема голодная смерть. Суховей выжег хлеб и травы в Поволжье, на Северном Кавказе и Украине. Тридцать губерний охвачено голодом, тридцать миллионов людей живет в них. Пока живет. В тисках голода больше пятой части населения Российской Республики...
Итак... Михаил Иванович глянул на часы, сделал последнюю глубокую затяжку и, выдохнув "до дна" махорочный дым, сунул окурок в металлическую пепельницу, прошел по коридору, постучал в дверь.
- Да, да, заходите, Михаил Иванович. Жду вас. По вас можно часы проверять. Здравствуйте! Гм... гм... - покачал головой Владимир Ильич, протягивая руку Председателю ВЦИК Михаилу Ивановичу Калинину. - Усох. батенька, и постарел.
- Ничего не поделаешь, Владимир Ильич, старость не в радость, скоро сорок шесть стукнет.
- Ну, а что же мне говорить, когда уже стукнуло пятьдесят один? Садитесь и подробненько поговорим, - пригласил Владимир Ильич. - Давайте-ка вместе думать, как это чудовище одолеть. Такого трудного, неслыханно тяжелого года мы еще не переживали. Будем искать все возможные и невозможные выходы. Либо мы одолеем голод, либо голод в союзе с контрреволюцией погубит и людей, и революцию. Съедено все? Озимые засевать нечем? Съели, наверно, и старые овчины, кожаную сбрую и сапоги? Похлебку из них варят? И всю живность, которая на земле и в земле водится, не говоря уже о рыбе и птицах? И павших коров и лошадей? Мертвые деревни видели? - Владимир Ильич побледнел, темные глаза его выдавали боль.
Михаил Иванович развел руками.
- Ну, если вас, Владимир Ильич, уже обо всем успели проинформировать, тогда давайте перейдем к обсуждению мероприятий. Я доложу вам как Председатель...
Владимир Ильич положил свою руку на руку Председателя Комиссии помощи голодающим, именуемой кратко Помголом.
- Нет, дорогой Михаил Иванович, я все это сам видел в 1891 году в Самарской губернии, где я работал помощником присяжного поверенного. Тогда голод на Поволжье был, пожалуй, еще страшнее, и наживались на нем русские помещики и купцы. Теперь хотят нажиться заморские и иные прочие, АРА (Американская администрация помощи голодающим) во главе с Гувером навезла сюда столько шпионов, диверсантов и злостных шептунов, Дзержинский еле с ними справляется. Но рвать с деловой Америкой мы не будем.
- Нет, не будем, - согласился Михаил Иванович, - но помощи от капиталистов ждать не приходится, и в АРА поступают пожертвования и взносы главным образом от рабочих, ученых, прогрессивных деятелей культуры.
- Но вот миллионер Хаммер! Человек сугубо деловой и весьма гуманный. Он понимает, что все, что он нам дает, - и миллион пудов хлеба на выгодных условиях для нас, и хирургические инструменты, которые он подарил нашему Наркомздраву на 60 тысяч долларов, и взятая им концессия на асбестовые рудники, все это затем окупится с лихвой. Для нас это дорожка к американскому "деловому" миру и ее надо использовать. Хаммер нам верит и не прогадает...
И не прогадал! Арманд Хаммер стал большим другом Советской страны, он пришел на помощь в тот страшный голодный 1921 год, более шести десятилетий ведет с нами обоюдовыгодные торговые отношения, за что заслужил признательность нашего народа...
Владимир Ильич встал, взял с письменного стола черную папку с белой наклейкой, на которой черной тушью было выведено горькое "Голод".
- Тридцать миллионов человек в голодных губерниях. В этом году собираем первый натуральный налог. С урожайных районов необходимо собрать полностью. Это даст, это даст, - Владимир Ильич полистал бумаги, - 109 миллионов пудов. По справке наркоматов продовольствия, просвещения, ВЧК и статистиков семь миллионов детей обречено на гибель. Семь миллионов детей! - Голос у Ильича дрогнул.
- Детей, детей, Владимир Ильич, надо спасать в первую очередь. Затем молодежь...
- А что, если мы, ну, скажем, полмиллиона молодых людей из голодных районов досрочно призовем в Красную Армию? Там они голодать не будут и школу хорошую пройдут. А? - спросил Владимир Ильич.
- Совершенно верно, и надо срочно создать в хлебных районах дополнительные детские дома, переоборудовать для этого особняки, помещичьи усадьбы и некоторые школы.
- Согласен. Обсудим на Совнаркоме. Но все же это полумеры, полумеры. А нужен очень крутой поворот. Надо перевернуть земледелие так, чтобы всегда иметь гарантированный урожай, полные закрома и не зависеть от дяди Сэма и госпожи Стихии. Вам, Михаил Иванович, придется опять выехать с вашим поездом теперь уже в урожайные районы Украины и низко поклониться крестьянину, чтобы выручал своего собрата. Сколько, вы думаете, можно собрать там по продналогу и сверх того?
Михаил Иванович полистал свою пухлую записную книжечку, что-то шепотком высчитал, его бородка при этом поднялась вверх, и он, такой похудевший, стал похож на Дон-Кихота. Владимир Ильич любовался им. Очень любил он Михаила Ивановича, умел приподнять человека, заставить поверить в себя. "Какой великолепный у нас Всероссийский староста! Лучше придумать нельзя!" - часто говорил он Надежде Константиновне, сестрам.
- Ну, я думаю, 25-30 миллионов пудов собрать удастся, - подвел итоги Калинин. - Агитаторы на поезде умеют с мужиками разговаривать.
- Недаром же ваш поезд назвали поездом "Октябрьская революция", а весь ваш штаб в народе называют "ВЦИК на колесах", - заметил Владимир Ильич и сам окунулся в свои записи.
Дверь открылась, неслышно вошла Надежда Константиновна, чтобы позвать Владимира Ильича и его дорогого гостя пить чай. Остановилась в дверях и с нежностью смотрела на этих двух, облеченных такой огромной и тяжелой ответственностью друзей-коммунистов. А сколько еще их единомышленников день и ночь ведут самоотверженную борьбу с голодом, разрухой, не щадя ни сил, ни здоровья, ни своей жизни, отвоевывая дорогу к победе.
Владимир Ильич обвел карандашом столбики цифр.
- Вот, извольте видеть. Наркомпрод считает, что нам необходимо минимум 230 миллионов пудов. Это без резерва. А мы можем собрать максимум 215 миллионов. Надо изыскать средства, то есть золото, для закупки недостающих 15 миллионов пудов. - Он поднял голову и увидел Надежду Константиновну.
- Может быть, сделаете перерывчик и выпьете чаю? У нас сегодня овсяные лепешки, - пригласила она в квартиру.
Уселись за стол. Пили бурый морковный чай вприкуску, беря крохотные кусочки голубоватого рафинада.
- Итак, значит, пятнадцать миллионов пудов, - начал было Михаил Иванович, но Надежда Константиновна строго остановила:
- За чайным столом о политике разговаривать запрещено.
- А о боженьке можно? - шутливо осведомился Михаил Иванович.
- Милостиво разрешаю, - в тон ему ответила Надежда Константиновна. - Этот вопрос и меня весьма и весьма занимает.
- Мне за последние годы столько довелось поколесить по матушке России, - начал издали Михаил Иванович, - столько всего насмотрелся и наслушался - и увидел, что чем тяжелее беда и невзгоды, тем больше народ тянется в церковь. А агенты-провокаторы шмыгают там и ведут свою подлую работу. Вот, мол, за то, что царя скинули, помазанника божьего, Советы к власти допустили, так бог послал на землю засуху, а людей карает мором. Мы со своими агитаторами в поезде часто обсуждаем этот вопрос, и я бываю в затруднении, все думаю о том, чем мы можем заменить религию, что противопоставить церкви. Как вы думаете, Владимир Ильич?
Ленина этот вопрос не застал врасплох. О религии, ее роли он много раздумывал, писал:
- Я думаю, эта задача целиком лежит на театре, - уверенно ответил он. - Театр надо противопоставить церкви.
...Церковь! Церковь - это тоже театр, веками создавался, совершенствовался, чтобы пленять умы и души людей. Церковь умело использовала все виды искусства. Архитектура, музыка, сольное и хоровое пение, декорации и театрализованные одежды священнослужителей, аромат мирры, ладана и меда, мерцание свечей и таинственный свет лампад. Богомазы рисовали лубочные картинки, а великие художники создали шедевры на библейские темы, но такие далекие от бога отца, сына и святого духа. Иконы Андрея Рублева - это галерея человеческих образов высокой духовности, нравственности, чистоты и мудрости, величайшие творения композиторов Баха, Моцарта, Бетховена тоже положены на алтарь искусства для народа. Библия - этот литературный памятник - складывался много веков разными народами и разными социальными группами. Библия вобрала в себя легенды, поверья, обычаи, песни, лирические произведения, трагедию и драму, народные сказания. Но власть имущие использовали библию в своих интересах, внося в нее свою философию, оправдывая рабство, повиновение, монаршую власть, попирали великие научные открытия, оправдывали инквизицию.
- Так, говорите, театр против церкви? - спросил Михаил Иванович.
- Да, да! В этом гвоздь! - воскликнул Владимир Ильич. - Надо создать такой театр, который бы отлучил народ от обрядовых сборищ, мог ответить на все волнующие вопросы, приобщить к подлинному искусству. Я не люблю музеев, но живопись меня всегда привлекала, и я часто жалел, что не было времени всерьез заняться искусством, - смущенно признался Владимир Ильич.
- Да, было такое дело, - подтвердила Надежда Константиновна. - В 1906 году в Питере я всю ночь провела в страхе, а Владимир Ильич, убегая от шпиков, нырнул в знакомый дом к Дмитрию Лещенко и целую ночь, листая альбомы, занимался изучением шедевров живописи.
- И что примечательно, - сказал Михаил Иванович, - церковь на селе стала своеобразным музеем прикладного искусства. Все свои лучшие поделки крестьяне несут туда. Особенно стараются женщины.
- Это своего рода жертвоприношение покровительнице материнства и плодородия, деве Марии, Мадонне, - заметила Надежда Константиновна.
Мадонны у художников всех времен и народов молоды, прекрасны, нежны, и младенец на их руках смышленный, веселый здоровяк - такой, каким хочет видеть свое потомство человек.
Счастливое материнство, радостное, счастливое детство олицетворяют собой Мадонны Рафаэля, Леонардо да Винчи, Боттичелли, Рембранда...
И как печальны русские Мадонны - девы Марии, сколько скорби в их глазах, страха за будущее своего младенца. В образе богоматери, созданном русскими иконописцами и художниками, отразилась горькая судьба матери-крестьянки, но сквозь внешнюю хрупкость в талантливых произведениях познаешь волю и силу духа и человеческое достоинство русской матери.
- И еще один вопрос, это о наших традициях, - усмехнулся в усы Михаил Иванович. - Вот, скажем, приезжаю я в деревню, иду по улице, вижу: работают люди, кто пилит, кто землю копает. Каждый с любым прохожим обязательно поздоровается. А мне, по древнему русскому обычаю, в знак уважения к его труду положено сказать: "Бог в помощь". Это Председатель ВЦИКа призывает бога на помощь! Нового же приветствия труду, советского, у нас нет. А стоило бы комсомольцам придумать и ввести в употребление что-то новое, уважительное.
- В славянских странах люди вместо "Бог в помощь" говорят "Слава труду", - сказал Владимир Ильич, - но этого ни постановлениями комсомольских собраний, ни декретами ввести нельзя. Это родится в народе. Так, как родилось, утвердилось и уже вошло в официальные документы великолепное слово "большевик".
- Или вместо интеллигентского "приятного аппетита" в народе принято говорить: "Хлеб-соль" и в ответ слышать: "Милости просим" - приглашение к столу.
- Милости просим, - Надежда Константиновна подвинула тарелку с коричневыми овсяными лепешками поближе к Михаилу Ивановичу.
- Нарушено теперь русское хлебосольство, - с душевной болью воскликнул Михаил Иванович. - Там, где есть соль, так нет хлеба. Где есть хлеб - нет соли. А во многих губерниях - ни хлеба, ни соли.
Владимир Ильич внимательно посмотрел на Калинина.
- Знаете, Михаил Иванович, вы подали сейчас очень интересную мысль. Надо сделать так, чтобы соль стала валютой, потому что наши деньги не стоят даже той бумаги, на которой они печатаются. Вчера один золотой рубль стоил 100 000 советских рублей. Надо наладить товарообмен в деревне. Соли у нас много. Из одного Баскунчака можем засолить всю Европу. И как раз в урожайных районах Украины и Сибири нет соли. Надо установить государственную монополию на соль, и с крестьянами, которые вовремя и полностью сдали продналог, расплачиваться за хлеб солью, завести в эти районы соль в первую очередь. А рабочих из Баскунчака в первую очередь снабдить продовольствием и хлебом. Работа там тяжелая, все делается вручную.
Михаил Иванович просиял.
- Это не я высказал такую мысль, а вы, Владимир Ильич. Именно, государственная монополия на соль. В первую очередь реквизировать все, даже мелкие, соляные озерки и все солеварницы.
И, кстати, - сказал Владимир Ильич, - заместитель наркома по продовольствию Смирнов предлагает абсолютно неприемлемый , вредный товарообмен: платить крестьянам за картофель спиртом. Я категорически возражаю. Категорически! Если Смирнов будет настаивать, вынесем этот вопрос на рассмотрение ЦК.
- Совершенно верно, Владимир Ильич, - согласился Михаил Иванович, - товарообмен нужен совсем другого рода: ситец, сапоги, стекло, гвозди, ведра - вот о чем мечтают сейчас крестьяне в урожайных районах.
Надежда Константиновна выразительно посмотрела на часы. Михаил Иванович понял намек.
- Мне пора, - сказал он.
* * *
Шло заседание Совнаркома . Председательствовал Владимир Ильич. На этот раз на столе перед председателем выстроился ряд полотняных мешочков, похожих на кисеты, к которым были прикреплены бирки.
- Для успешного завершения борьбы с голодом нам необходимо дополнительно закупить в Америке 12 миллионов пудов пшеницы, - начал свое сообщение Владимир Ильич. - Это обойдется примерно в 30 миллионов золотых рублей. Наша почтенная "золотая комиссия" вынесла решение - золото на эту покупку не отпускать, мол, цена сумасшедшая, а золото убывает, как вода в решете. Паровозы, цистерны. станки, продовольствие - все закупаем на золото. Вывозим за границу золото миллионами пудов, пароходами, вагонами. Все это верно. Но нам архиважно, абсолютно необходимо, засеять полностью яровой клин - на озимые надежды мало. Не все семена попали в почву, многое съели, и это естественно. А в новом, 22 году, мы должны, обязаны вырастить хороший урожай и навсегда покончить с голодом. Решение "золотой комиссии" обсуждали на Совете труда и обороны. С доводами комиссии не согласились. Идти на такую жертву надо. Сейчас мы должны принять окончательное решение. Я - "за"! За каждым золотым рублем в конечном счете стоит человеческая судьба. Крестьяне сейчас бегут с Поволжья, бегут в Сибирь, в более благополучные районы. Голод ужасающий. Поволжье, которое кормило Москву, Петроград, грозит превратиться в пустынный необитаемый край. Мы должны людей вернуть к мирному труду, к нормальной сытой жизни. Поволжье должно стать житницей России. Итак, прошу голосовать: кто за то, чтобы на закупку 12 миллионов пудов пшеницы отпустить из советской казны необходимое количество золота, максимум 30 миллионов золотых рублей?
Владимир Ильич зорко вглядывался больше в лица, чем в поднятые руки.
Кто "против"... "воздержался"?.. Таких не было.
Владимир Ильич быстро просмотрел бирки, выбрал один из мешочков. Развязал его и, захватив горсть зерен, стал внимательно перебирать их. Крупные, светлые, словно отлитые из матового стекла зерна с ложбинкой посредине походили на мелкие кофейные бобы. Владимир Ильич с видимым удовольствием пересыпал зерна с ладони на ладонь, явно любуясь ими.
- Отличная пшеница, великолепные данные и по содержанию протеина и клейковине. Предлагают Северо-Американские Соединенные штаты. Но вот приживется ли она на нашей земле? Ведь ее родина Америка. Как вы думаете? - обратился Ленин к членам так называемой семенной тройки. Заведующий Саратовской опытной станцией Тулайков встал и, широко улыбнувшись, сказал:
- Владимир Ильич, разрешите доложить, что родина этой пшеницы - Саратовская губерния. Выведена нашими селекционерами и еще в царские времена продана в Америку. Там прижилась. А родина ее - Россия, Поволжье, саратовская земля.
- Чудеса да и только! - воскликнул Владимир Ильич. - Везут же в Америку! Вы только подумайте, Александр II продал Америке нашу Аляску, открытую русскими землепроходцами, территорию в полтора миллиона квадратных километров, с реками, полными рыбы, лесами с непуганым пушным зверем, с недрами, богатыми золотом и металлическими рудами. Продал за неполных 11 миллионов рублей. Просто подарил! А мы за 12 миллионов пудов нашей родной пшеницы должны заплатить 25, а то и все 30 миллионов золотых рублей!
- Действительно, везут в Америку, - заметил Глеб Максимилианович Кржижановский, - полагая, что это страна подлинной свободы и прогресса. Великий польский ученый Мария Склодовская и ее супруг Пьер Кюри в ужасающих условиях, в сарае, собственными руками перебрали, переработали тонну заводских отходов урановой руды, сделали уникальное открытие, извлекли чистый радий - это же революция в науке, - получили при этом смертельную дозу облучения и подарили первые два грамма чистого радия Америке! Подобного рода примеров сотни. И чем же отблагодарили Северо-Американские Соединенные Штаты? Как американцы этими дарами распоряжаются и распорядятся?
Теперь мы это знаем.
- Но мы будем прокладывать дорогу в деловую Америку, через таких здравомыслящих и честных американцев, как Хаммер, установим равноправные отношения, наладим сосуществование, выгодную для обеих сторон торговлю, - заключил Владимир Ильич.
* * *
Был уже третий час, и Владимир Ильич понял, что ночь пройдет в тщетных попытках заснуть и только утомит, он встал, оделся и прошел через коридор в служебный кабинет. Включил карманный фонарь и осветил им настенную карту Советской России, на которой были наколоты булавки с черными головками, обозначавшие границы пораженных засухой и голодом районов. Булавки были наколоты летом, когда засуха выжгла поля и луга, хлеба и травы, и сейчас, в конце октября, булавки словно навечно вросли в карту. Во время гражданской войны фронты находились в постоянном движении, и булавки перекалывались иногда дважды в день. Сейчас в карту уже вкрапливаются булавки с желтыми головками, обозначающие холеру - вечный спутник голодного бедствия.
В августе 1921 года Ленин обратился к международному пролетариату с призывом о помощи. "Голод, - писал Владимир Ильич, - это тяжелое последствие отсталости России и семилетней войны, сначала империалистской, потом гражданской, которую навязали рабочим и крестьянам помещики и капиталисты всех стран...
Требуется помощь. Советская республика рабочих и крестьян ждет этой помощи от трудящихся, от промышленных рабочих и мелких земледельцев".
Рабочие и крестьяне многих стран отозвались на это обращение. Крупнейшие ученые, художники и писатели - совесть мира и народа - откликнулись. Горький и Фритьоф Нансен стали во главе международной помощи и передали все свои личные средства в ее фонд. Клара Цеткин, Анри Барбюс, Мартин Андерсен-Нексе, Бернард Шоу, Альберт Эйнштейн, Анатоль Франс, Теодор Драйзер и многие другие прогрессивные общественные и политические деятели, деятели науки и культуры внесли свой посильный вклад. На собранные деньги было закуплено и отправлено в Советскую Россию более 33 миллионов пудов продовольствия.
А вот теперь активно вылезли страшные, реакционные силы, для которых голод в России - лакомый кусок, на голоде можно нажиться, опустошить страну и удушить в объятиях голода Советскую власть. В начале октября 1921 года в Брюсселе состоялась конференция девятнадцати государств по поводу "помощи голодающим в Советской России". Обещали дать кредиты при условии, что Советская Россия обяжется выплатить иностранным государствам долги царского и Временного правительств. "Вот тогда мы поможем не умереть с голоду". Кроме того, за распределением продовольствия, которое будет в кредит поставляться в Россию, должен быть установлен международный контроль... Какое изощренное издевательство над голодающими!
Владимир Ильич сел к столу, включил настольную лампу. Раскрыл папку с наклейкой "Голод". Почему Красин не выполняет своего обещания? В декабре сообщил, что закупит в Лондоне 18 миллионов пудов пшеницы и ежемесячно будет направлять в порты Советской России по 5 миллионов пудов. Месяц перевалил за середину, а ни одного пуда не поступило. Это уму непостижимо. Старый коммунист, облеченный доверием партии и высокими полномочиями Советского государства, народный комиссар по внешней торговле, дипломатический представитель в Лондоне - и такое непонятное отношение к заданию партии?
Владимир Ильич взял лист бумаги и размашистым почерком в состоянии гнева написал текст телеграммы Красину:
"Если не купите в январе и феврале 15 миллионов пудов хлеба, уволим с должности и исключим из партии. Хлеб нужен до зарезу. Волокита нетерпима. Аппарат Внешторга плох... Налягте изо всех сил. Телеграфируйте точно об исполнении дважды в неделю".
Надо послать эту телеграмму от имени Политбюро, подумал Владимир Ильич. Встал, походил по кабинету, стараясь смирить свой гнев.
Телеграмма Красину пошла в исправленном виде. Вместо слов "уволим с должности и исключим из партии" написал: "партия вынуждена будет принять самые решительные меры взыскания".
Потом перечитал письмо, посланное Горькому:
"...Меня просят написать Вам: не напишете ли Бернарду Шоу. чтобы он съездил в Америку, к Уэллсу, который-де теперь в Америке, , чтобы они оба взялись для нас помогать сборам в помощь голодающим?
Хорошо бы, если бы Вы им написали.
Голодным попадет тогда побольше.
А голод сильный.
Отдыхайте и лечитесь получше.
Привет! Ленин".
Уверен - Горький сделает все, что в его силах.
Затем Владимир Ильич пододвинул и перечитал письмо, посланное им на днях рабочим, ловцам Аральского моря.
"Дорогие товарищи! - писал Ленин. - До вас, конечно, дошла уже весть об огромной беде - о небывалом голоде. постигшем все Поволжье и часть Приуралья... Миллионы людей - трудовых крестьян и рабочих, миллионы скота готовы погибнуть и гибнут уже.
Русских и мусульман, оседлых и кочевых - всех одинаково ждет лютая смерть. если не придут свои товарищи - рабочие, трудовые крестьяне, пастухи и рыбаки из более благополучных местностей... Беда так велика, Советская республика так разорена царской войной и белогвардейцами, что государственными средствами можно кое-как пропитать до будущего урожая едва 1/4 часть нуждающихся.
На помощь богачей-капиталистов тоже рассчитывать нечего. Капиталисты... правда, заявили нам, что они-де тоже хотят помогать нашим голодающим крестьянам, но на таких условиях, которые означают передачу в их руки всей власти над нашей Рабоче-Крестьянской республикой...
Пусть весь рабочий класс, как один человек, встанет, чтобы залечить тяжкую рану Поволжья, а плодородное Поволжье в будущие годы отплатит нам со своей стороны своим хлебом".
Рабочие, рыбаки, пастухи отзовутся, отзовутся и никаких условий ставить не будут. Но рыбу-то надо вывезти! Соль из Баскунчака и хлеб в Баскунчак, хлеб из Сибири сам собой с неба не свалится. Стоял перед картой, обдумывая. Затем снова вернулся к столу.
Ист. журнал "Пионер"
1980-е