Детский журнал "Пионер". 1970-е. Рубрика: "По компасу Октября".
----------------------------------------------------------------------------------------------------------
Справка: с сайта http://www.hrono.ru/biograf/bio_l/lozovski_as.php

Лозовский А. (наст, имя и фам. Соломон Абрамович Дридзо; 1878-1952), большевик; в 1909-1917 гг. в эмиграции во Франции; был членом Французской социалистической партии, принимал участие во французском профессиональном движении; генеральный секретарь Профинтерна (1921-1937).

  Из мещан, сын учителя. Окончил экстерном гимназию. Журналист. С 1901 в РСДРП. Неоднократно был арестован, 4 года провел в тюрьмах, высылался в Иркутскую губернию. С 1908 эмигрант, вступил во Франции в социалистическую партию. В 1917 возвратился в Россию, вступил в РСДРП(б). Участник Демократического совещания, член Предпарламента. В декабре 1917 вышел из РСДРП(б), восстановлен в декабре 1919. Делегат VIII-XVI съездов партии. Начальник Совинформбюро, затем заведовал кафедрой в ВПШ при ЦК ВКП(б). Расстрелян по «делу» Еврейского антифашистского комитета. Реабилитирован в 1958.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------

   "Рабочий Алексей - партийное имя моего отца А.Лозовского (С.А.Дридзо). Под этим именем он начинал свою революционную деятельность. Под этим именем знали его Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская.
   В детстве мне мало пришлось видеть отца. Работа в подполье, тюрьма и ссылка надолго отрывали его от семьи. Только одно время, в 1906 году, мы виделись довольно часто. Отец сидел в Харьковской тюрьме на Холодной горе, там же сидела и моя мать со мной (она тоже была революционеркой). Было мне три с половиной - четыре года. И вот помню, как тюремный надзиратель брал меня из камеры матери через окошко в дверях, в которое заключенным давали еду, и относил в гости к отцу, передавая меня через такое же окошко. Тут уж я наслаждался обществом отца: он рисовал мне петухов, разных зверей, рассказывал сказки. А часа через два там же путем я отправлялась обратно. Я была счастлива! И отец и мать были со мной!
   Но так продолжалось недолго. Скоро нас с мамой отправили в ссылку в Архангельскую губернию, а отца - в Сибирь, откуда он бежал за границу.
   Отец был человеком умным, способным, с сильной волей, до конца преданным делу революции. От сельского кузнеца до доктора исторических наук, заместителя министра иностранных дел и руководителя международного профессионального движения - путь нелегкий, путь полный напряженного труда и горенья!
   Привыкнув к напряженной работе, отец во время отпуска не мог сидеть без дела. Он любил поездить по стране, встречался с пионерами, рассказывал им о событиях во всем мире, вспоминал эпизоды из своей революционной жизни. Ребята с большим интересом слушали его.  Впоследствии отец записал эти эпизоды и назвал их "Беседы у костра. Рассказы подпольщика Алексея". Рукопись сохранилась у нас в семье. Отрывки из некоторых рассказов вы прочитаете в этом номере".

Вера Дриздо


А.Лозовский

 
   Вы хотите знать, как я стал оратором? Ну что же, слушайте. Это было много лет тому назад.
   В 1905 году после кровавого воскресенья 9 января Россия котлом кипела. Забастовки прокатились по всем городам. Захватили они и нашу Казань. В стороне оставалась только Алафузовская фабрика. И вот в июне Казанский комитет большевиков поручил мне выступить у ворот этой фабрики и призвать рабочих к солидарности с бастующими.
   В назначенный день за несколько минут до гудка, я был на тротуаре против фабрики. У ворот уже маячили шпики. "Узнали про наш план", - подумал я и тотчас принял вид гуляющего бездельника.
   Была еще одна причина, которая очень меня волновала: я не умел хорошо выступать. Удастся ли найти слова, чтобы убедить рабочих? Что и как сказать?
   Наконец раздался протяжный гудок, ворота раскрылись, рабочие и работницы широкой волной хлынули на улицу.
   - Стой, - закричал я и бросился навстречу толпе, подняв руки.
   - Стой! Стой! - поддержали меня несколько наших товарищей, с которыми мы заранее договорились.
   Толпа в нерешительности остановилась.
   Долго ли я говорил? Не знаю. Мне казалось, что я говорил одну-две минуты, как вдруг раздался пронзительный крик:
   - Казаки! Стражники!..
   Тут я увидел, что из ворот прямо на толпу несется отряд конной полиции. Не успел я опомниться, как был зажат между лошадьми. Двое полицейских схватили меня за руки и потащили за собой. Рабочие пытались меня отбить. Резко свистнули нагайки - и моим защитникам пришлось отступить.
   Около конторы фабрики меня подвели к директору и полицейскому приставу.
   - Это рабочий Алексей, - сказал приставу какой-то молью изъеденный шпичок.
   - Ах, вот он какой1 - осклабился пристав. - В пожарный сарай его.
   Пожарный сарай - это значило организованное избиение. Избиение по всем правилам полицейской науки, требовавшей оставлять поменьше внешних следов и побольше внутренних повреждений. Много борцов рабочего класса погибло в пожарных сараях.
   Меня повели. Что было делать? Броситься бежать? Некуда. Поймают и на месте прикончат. Главное было - устоять на ногах после первого удара. Упадешь - начнут молотить сапогами под ребра и отобьют все внутренности. Не упасть, главное, не упасть...
    На пороге сарая я почувствовал какой-то толчок. Откуда толчок? Почему свет в глазах? Свет был такой силы, что я ничего в сарае не увидел. Но тут же сообразил, что получил удар сзади по шее, понял,  что значит выражение "искры из глаз". Все же я устоял. Переступив порог, остановился и прижался к стене. Озираюсь, как загнанный зверь. Кто и куда ударит? В голове шум и звон. Вот приближаются еще двое стражников. Ага, шесть человек сразу навалятся. Шум и звон усиливаются. Мне чудятся далекие крики: "Отдай его, отдай!" Что это, уже галлюцинация? Кто может так кричать? Значит, конец, я теряю сознание... Конец...
   Вдруг в ворота сарая влетел запыхавшийся полицейский.
   - Веди его в контору! Их благородие требуют!
   "Наверное, какая-нибудь провокация, - подумал я. - Идти или сопротивляться? От сарая до конторы бить не будут, стало быть, выиграю несколько минут...".
   У конторы - пристав, директор и стражники. Но что это? Директор мне улыбается, а пристав теребит темляк и как-то странно, сбоку, смотрит.
   - Мы решили вас освободить, - сказал мне, поперхнувшись, пристав.
   - Да, да, это я настоял! - вмешался директор.
   Пристав презрительно на него взглянул и прошипел мне:
   - Выматывайтесь!
   И тут до меня явственно донеслось:
   - Отдай орателя!.. Фабрику разнесем!
   - Да ведите его скорее к черту, а то эта сволочь ворота сломает! - закричал пристав.
   Вдруг раздался треск, ворота распахнулись, и в них ринулась толпа с криком:
   - Давай орателя!
   Испуганные стражники взяли меня под руки и повели навстречу толпе. Я вырвался. Десятки рук меня подхватили, подняли и понесли.
   Голова шла кругом, а рядом идущий товарищ скороговоркой объяснял:
   - Когда тебя схватили и все разбежались, женщины бросились в рабочий поселок с криком:  "Трусы, орателя предали!" Тут поднялось все население и, вооружившись чем попало от камней до домашней утвари, помчалось к фабрике с воплями: "Отдай орателя, а то фабрику разнесем!"
   Меня несли на руках, а за нами с радостными возгласами шагали тысячи возбужденных рабочих и работниц, впервые понявших, какая сила таится в их солидарности. Я никак не мог собраться с мыслями. Был на волосок от смерти, а тут такой триумф! Наконец меня донесли до лужайки, поставили на землю и потребовали:
   - Говори!
   И тогда я произнес самую пламенную и сильную речь в своей жизни.

"ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ"

   Два года спустя царский суд приговорил меня на "вечное поселение" в Сибирь. Ехали мы туда долго, в кандалах и под такой охраной, что было совершенно невозможно бежать. Только в Чечуйске - небольшом городке Иркутской губернии - конвойные передали нас на попечение сельской власти. Я был назначен в село Преображенское. Для того, чтобы туда попасть, нужно было проехать еще шестьдесят верст верхом до Нижней Тунгуски, а там проплыть на плотах больше пятисот верст.
   Крестьяне посадили нас на лошадей, и мы поехали тайгой. Мой провожатый, которого я, размышляя о побеге, начал спрашивать о Преображенском, вдруг сказал:
   - А на кой ляд тебе туда? Хошь, я тебя за полтинник, как доедем, сейчас же обратно повезу?
   Я, разумеется, согласился, хотя и трудно было без отдыха и привычки проделать такой длинный маршрут.
   На обратном пути я все время засыпал в седле и добрался до Чечуйска вконец разбитым. Но засиживаться здесь было опасно, и поэтому, не размышляя, опять верхом отправился на Лену, в уездный город Киренск, еще за семьдесят верст.
   В Киренске пришлось прожить дней восемь. Надо было получить деньги, раздобыть паспорт и придумать, как ехать дальше. Наконец пришли деньги, и мне вручили паспорт крестьянина Вятской губернии.
   Сел я ночью на пароход и тронулся в путь. На другой день узнаю, что на пароходе возвращается сессия Иркутской судебной палаты, приезжавшая в Киренск для расправы с революционерами. Главная беда этой совместной поездки заключалась в том, что на пристани в Жигалове, куда шел пароход, всех лошадей заберут судьи и мне придется день-два ждать. А так как я всего лишь три недели проезжал через Жигалово арестантом, был большой риск наткнуться на "знакомого". Как быть? Я стал присматриваться к пассажирам, чтобы с помощью кого-либо из них найти благополучный выход.
   С самого начала мое внимание привлек инженер-геолог, ехавший из экспедиции по разведке золота. Я поговорил со старшим рабочим экспедиции и понял, что инженер не подведет. Подстерег инженера, когда он прогуливался по палубе, и оглушил таким вопросом:
   - Можете ли вы оказать мне содействие?
   - Чем могу служить? - любезно спросил он.
   - Мне надо возможно скорее выбраться с парохода и без промедления доехать до Иркутска. Так как судебная сессия и ваша экспедиция пользуются преимуществом по с частными лицами, то мне придется прождать два дня в Жигалове, а это нанесет мне очень большой ущерб.
   -Что же вы хотите?
   - Я хочу, чтобы вы зачислили меня в вашу экспедицию, и тогда я проеду без особых затруднений до Иркутска.
   - Странно нанимать людей на обратном пути, после выполнения миссии! - сказал он.
   - А кому будет известно, что вы меня включили в экспедицию на обратном пути? Мне, например, было бы удобно числиться в вашей экспедиции с самого начала.
   - А. вот оно что, - пробормотал инженер, испытующе посмотрев на меня.
   - У меня деньги есть, я буду сам платить за лошадей, важно, чтобы брали этих лошадей для экспедиции.
   - Ну хорошо. В случае чего, вы уж сами выворачивайтесь, а я тут ни при чем.
   Теперь моя задача заключалась в том, чтобы опередить судейских чинуш в Жигалове.
   Наш пароход все чаще и чаще останавливался по ночам - капитан опасался сесть на мель. Сибиряки говорили, что пароход простоит всю ночь в пятнадцати километрах от Жигалова.
   Я передал инженеру, что лучше всего ночью высадиться и обогнать судейскую сессию на лодках. Он согласился.
   Помню, часов в двенадцать вся экспедиция перебралась на лодки. В каждую впряглись по четыре человека и пошли берегом, таща лодки вверх по течению. В восемь утра я и старший рабочий пошли к старосте за лошадьми. Когда рабочий развернул перед старостой бумагу с императорским гербом, а я начал кричать, что геологическая экспедиция - это большое государственное дело и, если через пятнадцать минут не будет двух пар лошадей, он попадет под суд, староста совершенно обалдел и промямлил:
   - Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Сейчас лошади будут.
   Лошади были готовы через полчаса, и мы поехали. Инженер, садясь в таратайку, крикнул:
   - Пять рублей на чай, гони во всю!
   Было видно, что мой инженер нервничает, но я себя чувствовал прекрасно. На каждой станции я ходил за лошадьми и где уговорами, а где угрозами добивался того, что мы безостановочно продолжали путь. Через сорок восемь часов мы, проехав четыреста верст на перекладных, вкатили в Иркутск.
   - Ну, прощайте. Большое вам спасибо, - сказал я инженеру и старшему рабочему. - Вы мне оказали такую услугу, которая не забывается.
   Инженер отвел меня в сторону и спросил:
   - Ну, скажите теперь, вы бежали с поселения?
   - Да! - ответил я. - Прощайте и не поминайте меня лихом.

ШАХ И МАТ

   Не шибко большой я шахматист, а пришлось в тяжелый момент шахматами от полиции отбиваться.
   Дело было в 1922 году.Предложили мне поехать во Францию. Там собирался съезд профсоюзов, надо было выступить и изложить нашу точку зрения. Французским премьер-министром был Пуанкаре, наш враг, на визу рассчитывать не приходилось. В кармане у меня появился паспорт на имя Жака Менаса, собственника автомобильного завода в городе Страсбурге. Достал я добротный костюм, какой полагается иметь фабриканту, часы с золотой цепочкой и два золотых кольца на пальцы. Но что делать с физиономией? Я много лет жил во Франции, мою бороду всякая полицейская собака знала, и поэтому решил: бороду сократить, заострить клинышком, подкрасить под темного шатена, усы обработать той же краской, закрутить и поднять залихватски вверх. Сделал все так и подался на вокзал.
   В купе я вытащил альбомы автомобильных фирм. Встреча с польскими пограничниками и жандармами прошла благополучно, и я решил побриться. Вынимаю зеркальце, и - о ужас! - моя борода темно-зеленая, да еще с переливами! Я быстро обвязал щеку и бороду носовым платком и предался грустным размышлениям. У меня было такое страдальческое лицо, что проводник посоветовал мне остановиться в Варшаве, полечить зубы.
   Однако что же делать? Сбрить бороду, но фотография в паспорте с бородой! Это вызовет подозрение. Ну, а зеленая борода? Какой дурак поверит, что это сделано для красоты?.. И я решил усиленно страдать от зубной боли до самого Берлина.
   В Берлине я с обвязанной щекой приехал в богатый отель Кайзергоф и немедленно потребовал к себе в номер парикмахера.
   - Смотрите, - сказал я парикмахеру, показывая зеленую бороду, - что сделала со мной французская краска. Хотя я француз, но терпеть не могу нашу краску. Я всегда пользовался только немецкой краской, а в Москве, куда я ездил из-за концессий, мне подсунули эту гадость.
   Парикмахер с сочувствием посмотрел на мою бороду и самодовольно сказал:
   - Вы можете быть уверены, гнедигер херр, что наша немецкая краска вас не подведет.
   И он меня перекрасил. Ура! Я снова стал темным шатеном! Надо отдать должное - парикмахер меня не обманул: краска оказалась прочной. Вернувшись в Москву, я три месяца мучился, пока не отмыл эту проклятую краску...
   Пересечь почтенному буржуа немецкую, бельгийскую и французскую границу не стоило большого труда. Но во Франции возникло сразу множество хлопот.
   Я узнал, что съезд, который открылся в Сент-Этьене, проходит очень бурно. Треть делегатов враждебно настроена против СССР. Парижская охрана уже успела сообщить, что на съезд должен приехать большевик с большой бородой. Это заставило меня принять добавочные меры предосторожности. Но главное заключалось в том, как организовать  выступление.
   В Сент-Этьене я остановился у одного муниципального чиновника, сочувствовавшего Советской власти. Вызвал двух наших французских товарищей и приступил к разработке плана.
   - Сколько выходов и сколько телефонов в Народном доме, где происходит съезд? - спросил я у них.
   - Два телефона, выходов три.
   - Тогда мне нужны: автомобиль, четыре крепких комсомольца и молодая девушка восемнадцати-двадцати лет. Основное условие - строгая конспирация.
   - У меня, - сказал хозяин квартиры, - один знакомый коммерсант, из социалистов, симпатизирует Советской власти. У него есть автомобиль, которым управляет его сын.
   Была уже ночь. Выступать надо завтра, в десять утра. Колебания в таких случаях могут погубить все дело.
   - Зовите сюда вашего коммерсанта, - сказал я хозяину.
   Пока он ходил, я изложил друзьям план.
   - Завтра, как только я появлюсь в президиуме съезда, пошлите комсомольцев к телефонам, чтобы, пока я буду говорить, они никого к ним не подпускали. По два человека поставьте у каждой двери в партере и на галерее - их дело никого из зала не выпускать, прежде чем я не исчезну...
   В дверь постучали, и вместе с хозяином приятного вида старичок.
   - Как я рад увидеть живого комиссара! - воскликнул старичок, когда нас познакомили.
   Я не был комиссаром, но мог бы им быть, поэтому промолчал и стал отвечать на вопросы, которые волновали моего собеседника. Наконец я в упор спросил:
   - Можете ли вы оказать мне помощь, предоставив ваш автомобиль на три-четыре часа?
   - Пожалуйста, автомобиль, мой сын и я сам к вашим услугам, - ответил старичок.
   - Тогда пусть ваш сын подъедет завтра... - И я назвал улицу, поблизости от Народного дома.
   - А как обстоит дело с девушкой? - спросил я хозяина, когда гость ушел.
   - Могу порекомендовать мою сестру.
   Через минуту в комнату вошла красивая девушка лет девятнадцати, очень скромная, и уставилась на меня непонимающими глазами.
   - Как могу я вам помочь?
   - Завтра без четверти двенадцать, - сказал я, - вы должны подойти к Народному дому и ждать меня. Когда я выйду, вы броситесь ко мне и скажете: "Мой дорогой, почему ты опоздал?" Но только вы должны волноваться, чтобы полицейские поверили, что это назначенное свидание..
   Назавтра, в десять часов, я в простой рабочей кепке появился на съезде.
   Зал взорвался аплодисментами. Две трети съезда кричали "Ура!", одна треть вопила: "Долой московских диктаторов!" Потом большинство делегатов запело "Интернационал".
   Я говорил около двух часов, разъясняя, что такое социалистическая революция, диктатура пролетариата, каково отношение рабочего класса к своему государству и каково должно быть отношение международного пролетариата к первой в мире социалистической революции. Мои противники, пытавшиеся вначале  меня прервать, после нескольких иронических реплик смолкли. Делегаты с затаенным дыханием  слушали первого приехавшего к ним русского большевика.
   Когда я окончил речь, съезд устроил бурную овацию в честь СССР. Спускаясь с трибуны , я видел, что часть делегатов бросилась к выходу, но двери оказались запертыми, и люди в недоумении остановились, образовав у дверей пробку. Между тем я надел другого цвета пальто, соломенную шляпу-канотье и вышел к подъезду. Там расхаживало трое полицейских. Вдруг я вижу, ко мне навстречу бежит Сюзанна (так звали "мою девушку") и, страшно волнуясь, громко восклицает: "Ах, мой дорогой, почему ты опоздал?" Я тоже побежал к ней с возгласом: "Моя дорогая, я очень рад, что ты пришла!" Один полицейский понимающе мигнул другому и стал молодцевато закручивать  длинные усы. А я нежно взял Сюзанну под руку и повел к автомобилю, в котором чинно сидел мой старичок.
   -Прямо в Лион! Сто километров в час! - сказал я сыну старичка. И машина понеслась.
 В Лионе я заехал в лучший ресторан, угостил моих спутников обедом, дружески распрощался с ними, намекнув, что я первым же поездом уезжаю в Париж, - и был таков.
   Я знал, что через час после моего отъезда вся французская полиция и пресса будут поставлены на ноги. Вечерние лионские газеты уже дали описание моего выступления, причем один корреспондент сообщил, что "видел, как он садился в Сент-Этьене на парижский поезд". Такая информация была мне только на руку, и я спокойно поехал на автомобильную выставку в Лимож. А через несколько дней я купил билет первого класса до Брюсселя.
   В четырехместном купе я занял место у окна и стал присматриваться к спутникам. Напротив сидела супружеская пара. По чемоданам и внешнему виду толстых супругов было ясно, что это обыватели, которые думают только о том, чтобы им не мешали жать в свое удовольствие. На четвертое место перед самым отходом сел сухопарый господин. Лицо его, походка, взгляд, костюм - все мне показалось подозрительным. У старых подпольщиков вырабатывается особый нюх. Ощущение такое, что в купе завоняло псиной - шпик, да и только... Выслеживает он меня или хочет только проверить? Уйти на ходу с поезда - нельзя. Значит, надо создать такую обстановку, чтобы у шпика рассеялось подозрение, что в купе едет большевик.
   Я вынул купленные в Париже маленькие дорожные шахматы, и сразу засел за решение шахматных задач. Правда, ни одной задачи я не помнил наизусть, но исходил из следующего предположения: девяносто девять шансов против одного за то, что шпик ничего не понимает в шахматах, и как я ни буду переставлять фигуры, он примет это за настоящую игру. Расставил я фигуры на доске и так увлекся задачей, что ничего "не видел и не слышал". Так прошел час, другой и третий. Вдруг я заметил, что подозрительный субъект заерзал и выскочил в коридор.
   В купе заглянули жандарм и пограничник для проверки паспортов. Когда они ушли, появляется наш спутник и, обращаясь к толстому господину, спрашивает:
   - У вас есть разрешение на ружье?
   - А вам какое дело? - возмутился тот.
   - Если я спрашиваю, значит, имею на это право, - и шпик отвернул лацкан пиджака, показывая значок парижской охранки.
   Толстяк взбеленился и стал кричать:
   - Я буду жаловаться министру! Не дают покоя мирным гражданам даже в поезде! Вот мое разрешение.
   Хотя я был весь поглощен шахматами, но выразил толстяку свое сочувствие:
   - Не понимаю, что эти ищейки за нами бегают. Нас-то они могли оставить в покое!
   Но вот мой сосед умолк, поезд замедлил ход и остановился. Брюссель. Шахматная партия длилась три часа сорок пять минут.
   Парижская охранка получила мат.

--------------------

<<<к содержанию раздела