Детский пионерский журнал "Костер". 1960-е
Рис. Н.Кустова

Н. Ходза

     " ...До тридцати годов дожил, не было такого, чтобы я какой ни на есть бабе шубу подавал! Засмеют, думаю, меня мужики! Только опять перед глазами - Ленин шубу подает Крупской. Снял я с гвоздя полушубок, подошел к Надежде, а она спиной повернулась, ждет, чтобы подал. И что же? Подал. Подал! А сам горю со стыда! Все во мне горит! Щеки! Шея! Цигарки от меня прикуривать можно! Спички сырые зажигать!.."

   Давно это было, а все, как сейчас, перед глазами. Про то, как Ленин приезжал в нашу деревню, - известно ныне на весь мир. Про это и рассказы написаны и фотография даже имеется... На той фотографии я за Лениным стою.
   Селение наше Кашино прозывалось. Мы там в двадцатом году электростанцию построили. И Ленина пригласили. Письмо ему в Кремль отправили. То письмо мы всей комиссией сочиняли. Так что я его по сей день помню. От слова до слова. Мы там так написали: "Четырнадцатого сего ноября состоится открытие электрического освещения в селении Кашино, на каковое покорнейше просим прибыть разделить ту нашу радость, которую мы ощущаем при виде электрического освещения в крестьянских халупах, о которой при власти царей крестьяне не смели думать..."
   И что же? Узнаем вскорости - приедет Ленин. Речь на открытии говорить будет. И даже пообедать согласился с нами.
   Ну, тут началось! Год, сами знаете, какой был! Тысяча девятьсот двадцатый. По стране гражданская война грохочет! Разруха! Голод! Чем угостить дорогого вождя? Спекли бабы караваи ржаные. Себе-то мы тогда хлеб с разной примесью делали. Чтобы муки на дольше хватило. А уж по такому случаю не пожалели - спекли бабы хлеба легкие, пухлые, душистые.
   Я, как узнал, что Ленин едет, прибежал в избу - говорю:
   - Шевелись, Надька! Чего расселась!
   Надька, жена моя, спрашивает:
   - Чего делать-то?
   - Как чего? Ленин к нам едет. Тащи посуду в хату Кащеевых. Там обед праздничный варится. Ленина угощать станем!
   Вскинулась Надька, сует в корзину разные тарелки, поварешки. А мне невтерпеж. Швырнул ей полушубок на лавку, понукаю:
   - Крутись шибче! Одна нога здесь, другая - там!
   Надька совсем растерялась, соображение утратила: в правой руке корзину тяжелую держит, левой - полушубок натягивает. И ничего не получается. Я, конечно, замечание ей:
   - Совсем дура! Не соображаешь: поначалу полушубок напяль, опосля за корзину хватайся!
   Натянула Надька полушубок, взяла корзину, пошли мы.
   Я впереди, она за мной плетется. Я опять замечание:
   - Тащишься, ровно неживая! Сказано тебе - шевелись!
   Подошли мы к Кащеевым, из трубы дым кучерявится. Вошел я в избу, дверь от холода сразу захлопнул. А Надька в это время как раз на ступеньках поскользнулась, упала. Вышел я на крыльцо посмотреть, чего ее нет, а она уже на ногах, проверяет, цела ли посуда, и я, ясно, интересуюсь, как там тарелки.
   - Целы, - успокаивает Надька. - Только я колено сильно зашибла.
   - Посуда цела - все в порядке, - говорю. И опять пошел в дом. Надька следом.
   Начала она полушубок снимать, с крючками запуталась. Видать, пальцы с мороза не слушаются. Застыли, пока корзину тащила. Я сержусь, покрикиваю:
   - Скорее не можешь?! До вечера шебаршиться будешь?!
   За хлопотами время мигом пролетело. Не успели оглянуться, слышим - на околице автомобиль урчит. Ясно! Товарищ Ленин приехал! Тут все, кто по избам сидел, - все на улицу высыпали. Всяк хочет своими глазами увидеть вождя трудового народа. И Надька моя тоже у крыльца топчется. В спешке и полушубок забыла накинуть, только шаль на голове.
   Подъехала машина к дому, остановилась. Мы сразу Ленина узнали. Заволновались все, обрадовались:
   - Ленин!
   - Ильич пожаловал!
   - Уважил!
   Вышел Владимир Ильич из автомобиля, дверку не закрывает, придерживает. Тут, видим, Надежда Константиновна, жена его, тоже из машины выходит. Протянул Ильич Крупской руку, сам негромко говорит:
   - Осторожно, Надя... Прощу тебя, осторожно...
   Моя баба и шаль с уха сдвинула, чтобы ни единого словечка ленинского не пропустить. А Ильич обернулся к народу, говорит этак душевно:
   - Поздравляю вас, товарищи крестьяне! Отныне ваша деревня покончила с темнотой и будете вы навечно жить при свете!
   Обрадовались мы словам дорогого вождя, стали его в дом приглашать, и Надежду Константиновну, конечно, приглашаем.
   Подошли Ильич с Крупской к крыльцу, тут он опять руку Надежде Константиновне протягивает, значит, чтобы не поскользнулась, потому как ступеньки обледенелые. И опять, слышим, говорит:
   - Осторожно, Надя, здесь скользко...
   Раскрыл я перед Ильичом дверь, а он вперед Надежду Константиновну пропустил, а потом и сам переступил порог.
   Тут я догадался уважение оказать нашему гостю:
   - Позвольте, - говорю, - помочь вам раздеться.
   Ильич даже рукой от меня заслонился:
   - Спасибо, товарищ, я привык сам...
   Сказал так, обернулся быстро к Надежде Константиновне, помог ей снять шубку, шапочку ее отряхнул, табуретку придвинул, чтобы удобнее было галоши снимать. А потом и сам разделся.
   Тогда мы все хором и вразброд просим дорогих гостей в горницу за праздничный стол.
   - Отведайте наше скромное угощение, не осудите за скудность...
   Сели Ленин и Крупская рядом, Ильич перво-наперво спрашивает:
   - Что тебе, Надя, предложить: холодца или мяса?
   Крупская отвечает:
   - Пожалуйста, кусочек мяса. Только небольшой...
   Подал Владимир Ильич своей жене тарелку, за хлебом потянулся.
   - Ого! - говорит. - Да у вас самый настоящий ржаной хлеб! По нынешним временам это сказочное угощение! Попробуй, Надя. Ржаной хлеб в наичистейшем виде!..
   Как проходила встреча дальше - всему миру известно. А я расскажу, чего неизвестно, о чем ни в газетах, ни в книгах не написано.
   Когда Ленин уехал, стали мы расходиться. Все радостные, довольные. Я говорю:
   - Собирайся, Надька! Не канителься!
   А Надька сидит, смотрит в сторону, задумалась, ровно и не слышит меня. Тогда уж я громко:
   - Слышь, Надька, собирайся!
   Повела она глаза на меня, говорит едва слышно:
   - Не кличь меня Надькой! Не желаю!
   Сказала тихо, а услышали все. Я стою, ничего не понимаю.
   А она свое:
   - Не Надька я!
   - То есть как, - спрашиваю, - не Надька? А кто же ты?
   - Надежда... Надя...
   - Так я же и говорю - Надька.
   - Не хочу, чтоб Надька! Надеждой... Надей должен называть...
   Некоторые мужики, которые в избе были, даже захихикали. А я так прямо рассердился.
   - Буржуйские выдумки! - говорю. - Нам это ни к чему!
   Мужики, знамо, поддерживают меня:
   - И впрямь, чего придумала! Где ты, Надька, набралась такого?
   Тут моя баба встала, брови сдвинуты, глазами, ровно шилом, колет меня:
   - Слышал ты, как Ленин свою жену называет?
   - А как?
   - Надей! Надей называет! А ты только и знаешь: Надька да Надька!
   Тут все бабы, что в доме задержались, прямо всполошились:
   - Верно! От мужиков наших хорошего слова не дождешься! Только и слышишь: Дунька! Пашка! Варька! А Ленин-то как уважительно, любовно: "Надя, - говорит, - осторожно, прошу тебя, осторожно..."
   И всякие разные подробности стали припоминать:
   - Руку подал, чтобы не поскользнулась...
   - В избу-то ее первой пропустил...
   - Шубку помог снять.
   А Надька - та прямо наступает на меня:
   - Не буду больше грубости терпеть! Раз ты большевик - должен все как полагается делать! А не будешь - вот те крест - отпишу Ленину!
   И другие бабы галдят:
   - Все Ильичу отпишем, какие вы есть!
   - Не царское время - грубости женам кричать!
   Ну, чисто, бунт бабий!
   Пересилил я себя, говорю:
   - Пошли отседа, дома потолкуем...
   А она:
   - Что же, мне в одном платье по холоду идти?
   Опять глаза таращу:
   - Почему в платье? Вона твой полушубок!
   - Вот и подай мне его. Помоги, значит...
   Я прямо вскипел весь. Однако вспомнил, как Ленин своей жене помогал - сдержал свою вспыльчивость! А дальше как быть? До тридцати годов дожил, не было такого, чтобы я какой ни на есть бабе шубу подавал! Засмеют, думаю, меня мужики! Только опять перед глазами - Ленин шубу подает Крупской. Снял я с гвоздя полушубок, подошел к Надежде, а она спиной повернулась, ждет, чтобы подал. И что же? Подал. Подал! А сам горю со стыда! Все во мне горит! Щеки! Шея! Цигарки от меня прикуривать можно! Спички сырые зажигать! Только сломил я в себе проклятое царское наследие. Думаю, сам Ильич при всех таково поступал, какой же может быть стыд для меня делать то же?!
   Ну, а дальше чего же рассказывать? Сколько лет прошло, не помню, чтобы жену свою Надькой обозвал. Надей кличу. Разве рассержусь когда, так Надеждой называю. И в смысле остального, значит... Из дома выходим - пальтецо подам, вперед пропущу и так далее...
   Партийный наш секретарь хотел тогда Ленину отписать, рассказать про все это. Про меня, значит. А только Надя не позволила. "Не надо, - говорит, - пускай Ленин думает, что у меня муж всегда хороший был".