Миасские эксы. Исторический детектив
Рис. Сергея Копылова
Об этих событиях, происшедших... в окрестностях уральского городка Миасса, в свое время шумела вся Россия, писала зарубежная пресса. Публикациями в нашей печати они до сих пор обойдены. И как бывает в таких случаях, вокруг событий клубится густой туман домыслов. Пришло время рассеять этот туман, рассказать о так называемых миасских экспроприациях, совершенных Уральской боевой организацией РСДРП.
ПЕРВЫЙ ЭКС
По многоезжему, гулкому верхнеуральскому тракту в первый день октября 1908 года мчался казенный пароконный экипаж с невеликим грузом. Но уж поистине мал золотник, да дорог. Ящичек тот был не на одном запоре, густо ошлепан сургучом охранных печатей. Трое при нем в форме почтового ведомства. Да два стражника обочь на конях трясутся.
В ящичке следовала на станцию Миасс ценнозакрытая почта из казачьих казначейств Верхнеуральска и Оренбурга. Около сорока тысяч. Правда, 14 из них с пробивными знаками, а значит уже негодны, но все же сумма немалая.
Путь подходил к концу. Уже проскочили Миасс-городок, перекрестившись на пряничной красоты церковку при кладбище. Обогнули Чашковы горы, и паровозный шум на станции под Ильмен-горой слышен стал. Какая-то верста - и распрягайся.
Шел шестой час пополудни. По осеннему времени уже смеркалось. Однако ямщик разглядел, как из кустов полетел под ноги лошадям вроде как булыжник. А может, птица шальная. Не успел он чертыхнуться - ахнуло. Ярким пламенем опрокинуло коней навзничь. Ямщика шарахнуло в обочину. Ездоков с повозки смело, и стражники с коней тоже попадали.
Началась перестрелка. Вначале у всех сердце в пятки. Потом поняли: стреляют для острастки, пули поверху свистят.А охрана всерьез целилась, она при исполнении...
Расстреляв заряды - шесть на карабин полагалось, - один из стражников запрыгнул на коня и махом в Миасский завод. Ямщик тоже борзым оказался. Свалившись с облучка, ощупал себя - цел ли - и бочком да ползком в кусты. В версте станция.
Вскоре оттуда прискакали два жандармских унтера с пятью стражниками. Вслед за ними и с Миасского завода примчались. Но перестреливаться было уже не с кем. Злоумышленники разбили ящик, рассовали ассигнации по котомкам, только их и видели.
Все, кто охранял, остались целехоньки, только рассыльного Сахарова ранило в ногу шальным осколком.
Из их путаных ответов выяснили: к повозке пятеро выбегали. Да еще один был. Тот же Сахаров слышал: "Сергей убит!" Это очень даже хорошо, что убит. Где-то здесь валяется.
Обшарили кусты. Нашли место, где лежал. Кровь. И никого. С собой унесли. Тоже неплохо. Потащи-ка на себе. Трудно с такой ношей уйти.
Ринулись в погоню. Целый эскадрон набрался преследователей - 35 стражников да жандармов. Но не было им удачи. Конечно, в упряжке с дороги не свернешь, так ведь и дорог-то... В лесу да в горах не только шестеро - полк затеряется, как иголка в стогу.
Той же ночью в Миасском заводе начались аресты. Всех мало-мальски подозрительных взяли. Частую-то сеть и нужная рыбка не минует. А назавтра служивого народу в Миасс понахлынуло. Сам оренбургский губернатор Ожаровский прикатил. Прибыл из Уфы главный почтовый начальник Голубев. Лично просмотрел все телеграфные ленты. 29 сентября в 10 часов 58 минут пополуночи - как раз накануне нападения - ушла в Миасс из Златоуста телеграмма на имя Терского: "Сергей телеграфируй Борису".
Что вроде особенного? Но почтовик Валентин Желотин не поленился, запросил в Миассе, как звать Терского. А того звать Василием. Почему же тогда телеграмма Сергею? Значит останавливался у него. И ведь одного из налетчиков, которого пулей пометили, Сергеем зовут!
Терский был на примете у охранки, но пытался отговориться: "Ну, жил у меня постоялец, Сергеем звали". Фамилия? "Не знаю, зачем она мне. Помогал столярничать". Где он? "Уехал". Когда? Начал Терский мямлить. Соседи помогли. Исчез этот Сергей в день нападения на почту. И приметы его сообщили. Конопатый и рыжий. Лет двадцати, не более, на вид. Куда ходил Сергей? В дома Уварова да Киселева. У них, оказывается, в то время тоже жили приезжие парни. Уже горячо! А уваровский малец сообщил, что видел у дяденек ружья, такие маленькие... Понятно - пистолеты. И число парней подходящее. Пятеро их было. В Уфе заподозрили бывшего рабочего мельницы - Михаила Ефремова, лечившего огнестрельное ранение. Где ранен? "На охоте, на утей, перелет же. Кто-то вдарил по камышам, где хоронился" А рана-то пулевая. Кто ж по уткам пулями садит? "Мало ли дураков".
Сфотографировали охотника. Снимки в Миасс послали. И что же? Опознал его уваровский малец. Соседи Терского тоже опознали - рыжий и конопатый. Один есть. Но Сергей - Михаил Ефремов - говорить что-либо отказался. Хотя и мучился раной.
Новая зацепка в Челябинске. Произвели обыск на квартире уфимского мещанина Федора Горелова совсем по иному поводу. Наши две трехрублевки. Одна за номером 3610, другая - 614436. Из тех, что были с пробивными знаками. На одной знак замаскирован, на другой вырван. Но и Горелов не дал никаких сведений.
Год топтались следователи на месте. И как знать, может, на том бы и остановились. Но когда через год на станции Миасс свершился второй экс, один из взятых по делу, Василий Терентьев, склонился к даче показаний. Он признался в участии в первом миасском эксе. Назвал и остальных шестерых. Нападавших, оказывается, было семеро.
Трое из семерых уже нюхали порох. За Константином Мячиным три экспроприации: динамит под Усть-Катавом и денежные у разъездов Дема и Воронки под Уфой. Заведующий бомбовой мастерской уфимской боевой дружины Василий Мясников тоже участвовал в демском деле. Челябинский телеграфист Алексей Калугин - единственный к тому времени оставшийся в живых участник не удавшегося экса на разъезде Чумляк, где денежную выручку взять не удалось.
Для остальных четверых миасский экс стал боевым крещением: уфимцы Василий Терентьев, Никифор Козлов, златоустовец Иван Хрущев и раненный в перестрелке Михаил Ефремов, он же Сергей Сепаревский, он же Финн. Всего по делу было привлечено 13 человек.
Об аресте Михаила Ефремова мы знаем. Василия Терентьева и Никифора Козлова взяли во время охоты на участников второго миасского экса. Василий Мясников и Алексей Калугин были задержаны при переходе границы. Константин Мячин - сотник боевой дружины и организатор экспроприации, как и Иван Хрущев, ареста избежал.
Участников первого миасского экса судили в Уфе 28 февраля 1911 года военным судом. К казни через повешение были осуждены Василий Терентьев, Никифор Козлов и Михаил Ефремов - непосредственные участники нападения на почту. Ввиду несовершеннолетия, таковыми тогда считались не достигшие 21 года, всем смертникам казнь заменили на вечную каторгу.
ВТОРОЙ ЭКС
Года не прошло после нападения на ценнозакрытую почту казачьего казначейства возле станции Миасс, как отсюда же телеграф отстукал сообщение о еще более дерзкой экспроприации.
"...С 25 на 26 сего августа на станции Миасс в 10 часов 30 минут пополудни петербургского времени было произведено вооруженное нападение на станцию, причем бомбой, брошенной в почтовое отделение, ранены почтовый чиновник, почтальон и полицейский стражник, из запертого сундука похищено, по заявлению начальника конторы, более семидесяти тысяч рублей... станционная выручка также ограблена на сумму около шести тысяч рублей..."
Эта телеграмма открывает "Дело об ограблении почты на станции Миасс 26 августа 1909 года", которое хранится в Центральном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР) в Москве. Три голубые папки килограммов эдак на восемь-девять. Аккуратистами были сотрудники особого отдела департамента полиции, который занимался политическим сыском в России. Все до бумажечки подшито, пронумеровано, проштемпелевано: телеграммы, донесения, протоколы допросов, сводки агентурных данных. Лист за листом с грифом "Совершенно секретно". Эти бумажные килограммы хранят подробности тех драматичных пятнадцати минут (столько продолжалась экспроприация), прогремевших на всю Россию.
Экспроприаторы добирались до Миасса двумя группами. Половина высадилась утром в Тургояке и тропами вернулась обратно. Вечерним поездом подъехали остальные. Они должны были проехать до следующего разъезда и отсюда пешком вернуться. А пришлось слезть в Миассе, потому что поезд запоздал часа на три, и ехать дальше было рискованно. Могли не успеть вернуться вовремя.
Они не знали точно часа, когда все начнется. Знали, что вечером, и только. Точный час должен был дать Дипломат - Владимир Алексеев. Он для этого приехал в Миасс немного раньше. Прикрытие у него было надежное. Отец, купец второй гильдии, скупал мед по всему Южноуралью и продавал оптом не только в России, но и за рубежом. Одна из его контор находилась в Миассе.
Собрались в ольховнике на берегу Ильменского озера. Нарочно выбрали гиблое место - болото, куда никто не полезет. Ждали троих: Сотника - Константина Мячина, Егора - Тимофея Шаширина и Дипломата. Они в этот вечер встречались в городском саду с Михаилом Ворониным, который работал на телеграфе и должен был окончательно уточнить, поступила ли на вокзал ценнозакрытая почта, как ожидалось.
Темнеть стало, когда подошли трое. Все в порядке. Надо спешить. Разбились на пять штурмовых групп, как было намечено заранее.
Сотник, Егор, Активный - Иван Осокин - и Азиат, он же Захар - Петр Зенцов - должны были брать почтовую комнату, где находилась ценнозакрытая почта - главный объект нападения.
Шпингалет - Андрей Ермолаев, Касьян - Дмитрий Чудинов и Василий Иванович (фамилия неизвестна) должны были обезоружить жандармов в помещении третьего класса.
Дипломат, Аркадий - Василий Алексакин и Семафор - Василий Терентьев - занимали кабинет начальника станции, где хранилась кассовая выручка.
Михаил - Никифор Козлов и Антип - Андрон Юрьев - выводили из строя телеграфный аппарат, чтобы прервать связь на железнодорожной линии.
Граф - Тимофей Кривов и Алеша Маленький - Иван Хрущев - должны были охранять вокзал во время экса со стороны города, а Валентин - Александр Лаптев, Филипп - Семен Осокин и Рюрих - Никифор Токарев - со стороны платформы.
Как молоды были эти семнадцать! "Старичку" Василию Ивановичу едва перевалило за тридцать. Странно, но никто из боевиков, непосредственно с ним работавших в организации, не называют его фамилии. А он ведь участвовал в уфимских событиях с пятого года, ведал с Мясниковым и Алексеевым бомбовой мастерской, участвовал в деле на разъезде Воронки. Никто не знает, кто он, откуда и куда исчез после экса. Таинственная личность. По воспоминаниям был неразговорчив, мрачноват, кряжист, с валкой моряцкой походкой. Возможно, скрывался в Уфе после одного из флотских мятежей.
Самыми молоденькими, по 17 лет, были Козлов, Лаптев, Терентьев и Ермолаев.
Семнадцать загримировались, еще раз прикинули, кому что делать там, на вокзале. Проверили оружие...
Показания телеграфиста Абрамова: "...Дежурило нас трое. Один, Серегин, спал на столе, и вот в 10.30 петербургского времени раздался гром из бомбы. Одновременно с этим в телеграф вошел человек в чепчике, лицо его намалевано черной и красной краской, в руке револьвер, в другой топорик, и бросил холостой снаряд, от которого вылетели все стекла из рам, и скомандовал ложиться, на что двое из нас легли на пол. А я был близко у окна дежурного поста и полез в это окно. Зайдя в телеграф, человек разбил все телеграфные аппараты и лампы. Я же, когда перелез в комнату дежурного поста, то полез на четвереньках к выходу на платформу, но в двери меня встретили двое таких же и заставили вернуться.
Из донесения начальника Оренбургского губернского жандармского управления полковника Левандовского: "Преступники были одеты одинаково: в черные рубахи, пиджаки. Лица намазаны черной краской. У всех бороды, очевидно, наклеены. На головах черные чепчики, только у одного, по всей вероятности, главного, чепчик красный (красный для отличия был у Сотника - А. М.)
Преступники безостановочно стреляли в дверь жандармской комнаты, чтобы оттуда не вышли жандармы. Один из стражников, запертых в жандармской комнате, Жвакин, пользуясь своим тщедушным ростом, снял обмундирование, вылез через форточку и побежал на квартиры к отдыхающим стражникам. Но когда они прибежали, преступники уже скрылись.
В третьем классе четыре стражника были обезоружены, кроме одного, который, выхватив шашку, замахнулся на Шпингалета. Что оставалось делать? Началась стрельба, полилась кровь.
Пассажиров и стражников согнали в угол, где Василий Иванович и Касьян держали их под прицелом, пока все не закончилось.
В кабинете начальника станции находились трое. Дипломат потребовал у них ключ от кассового сундука. Ключ у начальника, а он дома. Решили взорвать сундук. Кинули бомбу. В полу яма, а на сундуке только вмятина.
В почтовой комнате закрылись четыре стражника. Сотник попытался уговорить их открыть дверь добровольно. Ни звука. А дверь надежна, обита железом, не выломать. Пришлось взорвать пироксилиновой шашкой.
Из донесения Левандовского: "Начальник станции Быстрицкий и фактический контролер Наквакин находились в квартире первого и пили чай. Услышав взрывы, они подумали, что на станции пожар и взрывается динамит для соседних рудников, побежали на станцию и были схвачены в тамбуре. Под угрозой оружия Быстрицкий открыл кассовый сундук".
Показания Абрамова: "В зале третьего класса я сел в угол, и в это время мне прострелили руку. Вскоре затем привели начальника станции и велели ему стоять к стене лицом. На станции в это время были ревизоры и их тоже поставили рядом с начальником. Все стихло, я почувствовал боль в руке, встал, подошел к начальнику и говорю - меня ранили, тут вбежал один из злоумышленников, принес бинт и одному из ревизоров велел перевязать мне руку, а сам ушел".
Из донесения Левандовского: "Прибывший воинский эшелон со стороны Челябинска стоял на дальних путях. Среди прочих грузов находился и вагон пироксилина. Охрана в составе десяти нижних чинов и одного унтер-офицера полуроты Мокшанского полка по преступникам стрельбы не открывала. Объясняют, что не поняли, в чем дело, к ним никто не обращался, а покидать пост они не имеют права".
Трудно пришлось бы экспроприаторам, если бы вмешались мокшанцы. А так перестрелка завязалась только с ингушами из станционной охраны, но и те особого рвения не проявляли. Их отогнали выстрелами.
И тут сигнал Сотника. Все сделано. Пора уходить. Сбежались на перрон. Пересчитались. Все семнадцать. На всех лишь одна царапина. Азиату куском штукатурки ободрало лоб, когда взрывал дверь почтовой комнаты. Ушло на все 15 минут.
В этот момент на станцию втянулся товарняк из Златоуста. Стали отцеплять паровоз, сцепку заело. Пришлось брать локомотив с первым вагоном. Паровозную бригаду попросили сойти. Свой машинист есть - Филипп, в помощь ему Касьян, тоже работал на железке.
Позаскакивали на паровоз. Пока разворачивали его на обратный путь, до самого выходного семафора Василий иванович, Егор, Рюрик и Граф бежали по обеим сторонам, следили, чтобы не захватили врасплох. Но вот и семафор - выбрались из рельсовой путаницы на магистральное полотно. Четверо вскочили на подножки. Филипп дал полный ход.
Левандовский записал в своем донесении: "Когда паровоз тронулся, преступники запели "Марсельезу".
Да, они пели "Марсельезу". Радостно им было: все сделано, как намечалось, без малейшего сбоя. И тревожно. Скоро, скоро затрубит рог большой охоты на них. И каждому, кто будет схвачен, грозила виселица.
Первая остановка в Тургояке. Разбили телеграфный аппарат. То же сделали в Сыростане. Чтобы прервать связь, задержать хоть на час охоту за ними. В Сыростане небольшая задержка. В вагоне обнаружили фрукты, а при них татарина - сопровождающего. Никак он не хотел вылезать: хозяин накажет. Оставаться в вагоне ему было нельзя. Потому что, не доезжая разъезда Хребет, и сами боевики высадились, а паровоз вместе с вагоном пустили назад. Под горку, с Уральского хребта: Если за ними уже налажена погоня, паровоз влепится эшелону в лоб.
Обошлось. Своим ходом домчал он до Тургояка, где, как свидетельствует донесение Левандовского, расторопный "начальник разъезда запасной агент (охранки) Шатохин перевел стрелку на запасной путь". Боевики же, высадившись у моста через речку Сыростан, вазелином сняли грим, разложили добычу из чемоданов по заплечным мешкам и двинулись дальше. Их путь лежал на Уреньгу. Недалеко от вершины хребта - Голой горы находился их лесной стан. Здесь они готовились к экспроприации, здесь решили и отсидеться после нее.
Вначале они держались железной дороги, срезая прямиком ее зигзаги, но от железки пришлось уходить раньше, чем предполагалось. В ночной тиши услышали вдруг шум поезда, идущего из Златоуста. Мимо на всех парах промчался состав. В открытых дверях "телятников" промелькнули драгуны и кони. Значит, уже началась на них охота. Ненамного, получается, задержала ее порча железнодорожного телеграфа.
Объяснение нашлось в донесении Левандовского: "Через полчаса после того, как преступники скрылись, ротмистр Андреев передал с городского телеграфа сообщение о нападении по всем станциям Самаро-Златоустовской железной дороги".
Впрочем, опасность экспроприаторам уже не грозила. Трудно было их найти в пихтовых джунглях на склонах Уреньги. На хребет они взобрались удачно - совсем недалеко от своего стана возле Голой горы.
Расставили часовых и забились в балаганы. Натянули на себя что нашлось сухого и - спать.
Все они были членами боевых организаций народного вооружения (БОНВ), появившихся на Южном Урале к началу 1906 года. Их организаторами стали братья Кадомцевы. Двое из них - Эразм и Михаил - получили военное образование. Кадомцевы разработали четкую, по армейскому образцу, структуру и стратегические планы БОНВ. Они возглавили штаб боевых организаций, которые находились под непосредственным руководством и контролем комитетов РСДРП. Устав и стратегический план БОНВ были приняты для боевых организаций всей России в 1906 году на конференции в Таммерфорсе.
Боевики ставили своей главной задачей "развитие в народных массах правильного понимания вооруженного восстания". Боевым организациям много внимания уделял В. И. Ленин, особенно в 1906 году, когда они оформлялись (за год он посвятил им до десяти выступлений и отдельных статей). Он защищал право их на существование перед меньшевиками, которые после поражения революции пятого года были вообще против вооруженной борьбы.
Боевики охраняли рабочие организации от нападений черносотенцев, казнили провокаторов и наиболее оголтелых врагов революции. Экспроприациями добывали средства на нужды партии.
Боевая работа была свернута решением Пятого (Лондонского) съезда РСДРП летом 1907 года. Партия тогда была объединенной. В нее входили, помимо большевиков, меньшевики, брундовцы, польские и латышские социал-демократы. Например, среди делегатов съезда было 105 большевиков, а меньшевиков - 97. Меньшевики сумели провести свою резолюцию о роспуске боевых организаций, прекращении партизанских выступлений и экспроприаций.
На Урале свертывание боевой работы затянулось. В сентябре 1907 года Уральская конференция РСДРП распустила автономные боевые дружины, но разрешила партийную милицию, то есть вооруженные группы из членов партии при местных комитетах. В 1908 году была распущена уфимская дружина. Однако весной 1909 года ее остатки стали ядром Уральской боевой организации при РСДРП.
Так случилось, что большинство ее членов-южноуральцев к тому времени собрались в Златоусте. Здесь находился и их штаб, возглавляемый Константином Мячиным, до этого он входил в уфимский штаб БОНВ. Создавшееся положение обсуждалось на конференции, состоявшейся в июне 1909 года в окрестностях Златоуста - за Таганаем у горы Магнитной. Решили пока ограничиться учебой и подготовкой к будущей вооруженной борьбе. Создать партийную "школу по подготовке идейных и практических руководителей в будущем вооруженном восстании" - офицеров-инструкторов революции. Такую школу за рубежом (в Италии) согласилась организовать группа "Вперед" - одна из фракций РСДРП. Решено было организовать нападение на тобольскую тюрьму, чтобы освободить Михаила Кадомцева и других заключенных боевиков.
На все это нужны средства. Добыть их можно только экспроприацией. В партии пролетариата миллионеров не было. Покровителей среди имущих совсем немного. Партия существовала на скудные членские взносы и средства, добытые из царской казны экспроприацией экспроприаторов. Трогать частных лиц категорически запрещалось.
Вот что дали самые крупные эксы: московский - 875 тысяч рублей, кавказский - 200 тысяч, тифлисский - 250 тысяч, экс на станции Дема - 250 тысяч, на разъезде Воронки - 30 тысяч рублей, первый миасский - около 25 тысяч, второй - 85 тысяч.
Только на деньги, добытые уральскими боевиками, Уралобком издавал газеты: "Солдат", "Пролетарий" и на татарском языке, а местные комитеты - свои газеты. На эти деньги собирался Лондонский съезд партии, конференция БОНВ в Таммерфорсе. Содержались партийные школы в Лонжюмо, Болонье и на Кипре, школы бомбистов и инструкторов во Львове, Киеве и Финляндии. На эти деньги "держалась граница" - организовывался провоз из-за рубежа литературы, оружия, переход нелегалов.
Деньгам велся строжайший учет. "Бухгалтерские книги" обертывались в фольгу, помещались в бутылки и закапывались для будущей "великой ревизии". Она наступила после Октября. Правда, найти все "бухгалтерские книги" было уже невозможно, многие из тех, кто их закапывал, погибли по приговору царского суда.