Память сердца... Константин Батюшков и Анна Фурман
Анна Фёдоровна Фурман. Портрет работы К. К. Гампельна.
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальней.
(К. Батюшков)
Отец ее, саксонец, состоял на русской службе. Агроном Фридрих Антон Фурман, большой специалист в земледелии, кроме того, управлял многими имениями крупных помещиков. В России устроил он и свою личную жизнь, женившись на Эмилии Энгель, сестре статс-секретаря самого императора Павла. В семье этой родилось семеро детей: четверо сыновей и три дочери. Самой младшей из них и явилась Анна, родившаяся в 1791 году в селе Богородском - звенигородском имении князя Голицына.
Мать Аннушки умерла в довольно раннем возрасте, и отец женился вторично. Девочку отдали на воспитание бабушке, Елизавете Каспаровне Энгель. После ее смерти Аннушку взяла к себе сердобольная Елизавета Марковна Оленина, подруга покойной.
Худ. Кипренский Орест Адамович Портрет Елизаветы Марковны Олениной. 1820
Не отличавшаяся знатностью и небогатая, по сути дела сирота, Анна Фурман стала воспитанницей Олениных и старшей подругой их дочерей, Анны и Варвары. Вместе с ними она получила блестящее по тем временам образование и с юных лет общалась с интереснейшими людьми своего времени, посещавшими гостиную (салон) Олениных: знаменитыми историками, литераторами, живописцами...
Сын Анны Фурман рассказывал впоследствии: "Матушка моя присутствовала при всех этих беседах и с работою в руках прислушивалась к рассуждениям, которые так благодетельно действовали на развитие ее. Несмотря на молодость свою, она уже тогда пользовалась уважением этого кружка и была, так сказать, любимицею некоторых маститых в то время старцев. Так, например, Державин всегда сажал ее за обедом возле себя, а Озеров в угоду ей подарил ей ложу на первое представление "Дмитрия Донского", сам приехал в ложу и, как говорила матушка, восторгаясь игрою известной в то время артистки Семеновой, плакал от умиления".
Гавриил Романович Державин. 1780-е. Худ. И. Смирновский
Аннушка Фурман действительно слыла любимицей Гавриила Романовича Державина. Образованием ее занимался знаменитый поэт и переводчик "Илиады" Н. И. Гнедич и тоже остался неравнодушен к юной воспитаннице. Да оно и понятно: по мнению окружающих, она была девицей очень милой и непосредственной.
В альбоме Олениной сохранился карандашный набросок Ореста Кипренского: Анна Фурман с рукоделием сидит за столом гостиной рядом с дремлющим дедушкой Крыловым... На всех портретах она выглядит романтической героиней, словно бы рожденной для того, чтобы восхищать поэтические взоры. Особенно выразителен ее акварельный портрет кисти Карла Гампельна: высокая, очень стройная девушка в белом платье, с правильными чертами лица, задумчиво глядит на зрителя...
Находясь в Финляндии, поэт Константин Батюшков, также давний знакомый семьи Олениных, увещевал в письме своего друга Николая Гнедича: "Выщипли перья у любви, которая состарёлась, не вылетая из твоего сердца; ей крылья не нужны. Анна Федоровна, право, хороша, и давай ей кадить! (устаревшее: восхваляй ее). Этим ничего не возьмешь. Не летай вокруг свечки - обожжешься. А впрочем, как хочешь, и это имеет свою приятность, не правда ли? Я так этак думаю на холостом ложе..." Рассчитывать на взаимность Николаю Ивановичу было сложно: лицо его было изрыто оспой, к тому же он был еще крив на один глаз.
О.А.Кипренский. 1815. Портрет К.Н.Батюшкова. (1787-1855)
Совет не летать вокруг свечки был хорош, когда относился к приятелю. Приехав в Петербург в начале 1812 года, Батюшков тоже увлекся двадцатилетней красавицей. И это вовсе не было мимолетным увлечением. Даже во время войны с Наполеоном друзья поэта в переписке своей отмечали, что сердце его "не свободно".
Твой образ я таил в душе моей залогом
Всего прекрасного и близости творца,
Я с именем твоим летел под знамя брани
Искать иль славы, иль конца.
Уже после наполеоновского похода Батюшков понял, что окончательно покорен Аннушкой Фурман. Его глубокое чувство стало очевидным и для окружающих.
Невысокого роста, со впалой грудью, Батюшков имел волнистые русые волосы, голубые глаза и томный взор. Женщинам он нравился чрезвычайно. Анна ответила на предложение Батюшкова согласием. Очевидно, самым большим желанием и целью Олениных было выдать ее замуж. Константин Батюшков представлялся им весьма неплохой партией для их воспитанницы.
Ничто, казалось, не мешало этому браку. Уже назначили и дату венчания на лето 1815 года, когда поэт вдруг неожиданно... сбежал из столицы в свое имение в Каменец-Подольске. Оправдывался тем, что будто бы не стоит Аннушки, не сможет сделать ее счастливой со своим "вредным характером" и маленьким состоянием. А потом в письме к Екатерине Федоровне Муравьевой, своей родственнице, признался: "...Важнейшее препятствие в том, что я не должен жертвовать тем, что мне всего дороже... Все обстоятельства против меня. Я должен покориться без роптания воле Святой Бога, которая меня испытует. Не любить я не в силах. ...Я желал бы видеть или знать, что она в Петербурге, с добрыми людьми и близко вас. Простите мне мою суетную горесть. ...Право, очень грустно! Жить без надежды еще можно, но видеть кругом себя одни слезы, видеть, что все милое и драгоценное сердцу страдает, это - жестокое мучение, которое и вы испытывали: вы любили!"
"...в самой той особе, - пояснял Л. Н. Майков, - наш поэт не нашел полного ответа на свое чувство, а увидел скорее покорность пред решением других лиц".
Эта история, по мнению некоторых исследователей, и вызвала сильное нервное расстройство, мучившее поэта до конца его дней. Как отнеслась к такому повороту событий невеста, неизвестно. Может, отказ от женитьбы на ней явился для Аннушки не меньшим ударом? Уж не ошибся ли жестоко Константин Николаевич в своих выводах? Кое-что наводит на такие размышления: замуж Анна Фурман вышла лишь через шесть лет.
В тот же период Орест Кипренский, друживший с Батюшковым, скорее всего, по просьбе поэта, написал портрет его бывшей невесты, к сожалению, оставшийся незаконченным. Черты лица Анны Фурман классически правильны, как у античной статуи, а взгляд ее больших глаз полон печали. Что-то явно не сложилось в ее жизни - может, тому виной тайное увлечение, неразделенная любовь? Впрочем, это лишь предположение искусствоведов.
Осенью 1815 года Аннеты Фурман уже не было в Петербурге. ее отец, живший в Дерпте, вспомнил-таки о существовании выросшей дочери и потребовал ее к себе для воспитания его детей от второго брака. Аннушка была опечалена этим обстоятельством и очень не хотела ехать, но ничего не могла поделать. А перед ее отъездом произошла еще одна история, о которой спустя годы рассказал в своих воспоминаниях сын Анны:
"Вызов этот был неожиданным для матушки моей, привязавшейся всей душою к Елизавете Марковне. А. Н. Оленин сказал ей, что она может не ехать в Дерпт, если согласится выйти замуж за человека, давно уже просящего руки ее, что он не решился до сих пор говорить ей о нем, будучи заранее уверен в отказе ее, но что теперь обязан ей объявить. что претендент этот - Николай Иванович Гнедич. Этого матушка никак не ожидала: она привыкла смотреть на Гнедича (уже далеко не молодого человека) с почтением, уважая его ум и сердце; наконец, с признательностью за влияние его на развитие ее способностей, ибо почти ежедневно беседовала с ним и слушала наставления его, - одним словом, она любила его, как ученицы привязываются к своим наставникам. (Заметим, Н. И. Гнедич был всего на семь лет старше Анны Фурман. Во время описываемых событий ей самой уже исполнилось двадцать четыре - девичий возраст, который в XIX веке юным никак не считался). Но тут же появилось несчастное чувство сожаления, и она просила А. Н. дать ей несколько дней для размышления. Кончилось тем, что она, конечно, другими глазами смотря на Гнедича, стала замечать в нем недостатки. например, не имевшую дотоле для нее никакого значения наружность... Матушка моя с отчаянием вырвалась из объятий дорогого ей семейства, которое привыкла считать своим, и уехала в Дерпт".
Анна Фёдоровна Фурман-Оом. Портрет кисти Ореста Кипренского
Живя там, молодая женщина не порывала связи с той самой средой, к которой привыкла в Петербурге: общалась с поэтами Н. М. Языковым и В. А. Жуковским, Бывала в семье Марии Мойер - горячо любимой племянницы и музы Василия Андреевича Жуковского, дружила с ее сестрой Александрой. В Дерпте Анна Федоровна вышла замуж, вручив свою судьбу богатому негоцианту Вильгельму Адольфу Оому, старшине большой купеческой гильдии.
Портрет Василия Андреевича Жуковского (1783-1852) и портрет Марии Андреевны Мойер (Протасовой). Художник К.-А. Зенф, середина 1820-х годов.
В 1824 году муж ее вследствие неудачных финансовых операций разорился, и семья переехала в Петербург. Здесь по протекции Оленина Адольф Оом получил место надзирателя при Академии художеств. В 1826-м году у супругов родился сын Федор, в будущем - статс-секретарь императрицы и большой любитель литературы. А вскоре Анна Федоровна овдовела: ее муж, сильно простудившись во время наводнения, скончался в феврале 1827-го.
Молодая вдова, оставшись с малышами на руках (кроме Федора, по некоторым сведениям, у нее было еще трое детей), вынуждена была работать. Сначала она преподавала в пансионе, потом стала главной надзирательницей Петербургского воспитательного дома, впоследствии - Сиротского института.
Известие о душевной болезни Батюшкова, окончательно победившей поэта в 1823 году, наверняка достигло и ее ушей (безнадежно больного мучил наследственный недуг - мания преследования). Но были ли известны Анне посвященные ей поэтические строки? Бог весть. Она скончалась в 1850 году. Поэт пережил ее. Больной Батюшков много рисовал, варьируя излюбленные мотивы: могила с крестом, замок, ночь, деревья, неоседланные кони...
"Все, что он говорил со мною, не показывает сумасшествия, - с надеждой констатировал Жуковский после встречи с поэтом. - Если, конечно, не коснешься главного: его любви, друзей, правительства". Слово "любовь" здесь поставлено на первое место не случайно. "О память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной..."
Елена Обоймина
"Поэты и их музы"
МОЙ ГЕНИЙ
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальней.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный,
Повсюду странствует со мной.
Хранитель гений мой - любовью
В утеху дан разлуке он;
Засну ль? - приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
(К. Батюшков)
1815