А.Мошковский
1960-е
Рис. Д.Пяткина
но до сих пор не очень верю улыбкам, которые не сходят с лица,
и губам, говорящим в глаза только приятные слова.
В апреле я послал в Москву деньги с просьбой выслать мне марки. Ответа долго не было, а так хотелось получить его поскорее! У меня было несколько одинаковых марок, и на них я старался выменять что-нибудь в коллекцию. При обмене мы отчаянно спорили, переменок не хватало, и обмен продолжался на уроках.
Помню, на арифметике кто-то решал у доски задачку про резервуары с водой, а я громко шептал Леньке, сидевшему впереди меня:
- Что дашь за Гаити? Смотри: какая пальма и пушки!
- А что хочешь?
- Ну хотя бы Кубу. Ту, красненькую, тоже с пальмами.
- Не пойдет, - шептал в ответ Ленька. - Дай что-нибудь в придачу.
- Что? - спрашивал я.
- Ну, так и быть. Алжир.
- Это какую? Синюю, с пустыней и маленьким верблюдом?
- Ага.
- Захотел! Ушлый какой! За одну - две да еще с верблюдом! Две "гермашки" могу дать, даже три. А верблюда не отдам.
- Ну тогда дай Камерун. Или острова Самоа, - шептал Ленька.
- С кораблями?
- Ну да.
- Хитрый какой! Это ж германские колонии! Их отобрали у немцев в ту войну, и теперь это редкие марки. Она одна лучше твоей...
- Пушкарев, - вдруг раздался голос учительницы, - выйди к доске и помоги Наде.
Застигнутый врасплох, красный и встрепанный, еще полный марочного азарта, шел Ленька к доске и, конечно, хлопал ушами.
Итак, деньги я послал в Москву еще в апреле, а уже начинался июнь, но марок все не было.
Сколько раз в день высовывался я из двери, оглядывая почтовый ящик! Мама сказала, что филателистическая контора должна прислать марки заказным письмом и нечего смотреть на ящик, но я не мог утерпеть.
И вот марки принесли. Короткий стук в дверь - на пороге почтальон. Он вручил маме фирменный пакет. Мама расписалась в тетради, и я бросился вскрывать пакет.
Я разрезал краешек ножницами, вытащил письмецо с "перечислением вложения" и несколько прозрачных пакетиков с марками. Я вскрывал их, и на стол, сверкая краской и глянцем клея, падали марки серии "Спасение челюскинцев". С марок смотрел бородатый Шмидт, начальник экспедиции и командир лагеря на льдине; молоденький, с военными кубиками в петлицах летчик Каманин; усатый Воронин - капитан "Челюскина", и сам корабль, затертый льдами...
Потом я разложил на столе антивоенную серию. Это была страшная серия. Марки были мрачных тонов: черная, синяя, коричневая... Из черных туч на небоскребы ночного города летят бомбы; мать с ребенком на руках бежит по дороге из горящего города; на фоне уходящих на фронт войск бредут два инвалида: один ковыляет, опираясь на костыль, второй, безногий, катится на доске с шарикоподшипниками...
Я разложил на столе треуголки "Спартакиады", серию памяти двадцати шести бакинских комиссаров, архитектурную...
Меня распирало от радости, и я не мог больше оставаться дома. Никого из хороших знакомых "марочников" во дворе не оказалось - ни Леньки, ни Вовки, ни Ледика. Я заметил у подъезда одного только Борю, семиклассника.
У него, говорят, была отличная коллекция, но никто не видел ее: Боря не показывал. Он был старше нас, редко играл в футбол и городки, все больше сидел где-нибудь на лавочке или бревне и листал филателистические журналы. Нам даже посмотреть не давал, отгонял. Как-то я попросил его показать свои марки. Он прищурился и хмыкнул: "Разрыв печенки будет...". И не показал. Ну и леший с ним: не хочет, и не надо.
Я б никогда не позвал его к себе, если б не такой случай. Никого другого поблизости не оказалось!
- Боря, - сказал я, задыхаясь, - хочешь посмотреть, какие у меня марки?
Он лениво повернулся ко мне, почесал пальцем длинный нос.
- Откуда у тебя могут быть ценные марки?
Я обиделся, но вида не показал.
- Идем... По почте прислали... Только что... Из Москвы.
- А-а-а-а - протянул Боря, скрутил в трубку журнал и быстро пошел за мной. Он был молчалив и озабочен.
Я подвел его к столу, уложенному яркими, сверкающими, слегка выгнувшимися марками.
Боря спокойным взглядом окинул стол и сказал:
- Ничего.
Потом попросил показать мои тетрадки с марками, лениво полистал их и спросил:
- А Бермудские острова у тебя есть?
- Нет.
А остров Святого Христофора?
- Нет.
- А острова Фиджи и Тринидад?
- Нет, - снова сказал я, слушая таинственные и певуче-звонкие имена островов.
- Ну ясно, - ответил Боря и улыбнулся. - Откуда же они у тебя могут быть! Это редкости. Сам с трудом раздобыл их.
И снова улыбнулся. Я ни разу не видел на его лице улыбку. Это была первая, и это была улыбка своего парня, соседа и единомышленника. Я вдруг понял, что совсем не знал его. Он не такой, каким кажется со стороны. Внешний вид часто обманчив.
- А эти у тебя есть? - Я показал на присланные по почте серии.
- Конечно. У кого ж их нет? Марки недавно вышли, и наши. Это тебе не заграница. Ты ведь представляешь, сколько надо времени и труда, чтобы попала к нам марочка какого-либо Тринидада?
- Верно, - сказал я и вздохнул.
- Мог бы кое-что уступить... Что за коллекция без таких марок?!
- Продашь? - оживился я, уже раздумывая, как лучше предпринять новую атаку на маму, на ее кошелек.
- Зачем за деньги? - сказал Боря. - Обменяться можно.
- Но ведь у меня ничего для тебя нет! - горестно воскликнул я. - У меня ведь такая коллекция!
- Ну что ж... На худой конец кое-что из этого мог бы выбрать. - Ты, между прочим, убери их: выгорят на солнце и еще больше согнуться.
- Так ведь ты сказал, что они у тебя все есть!
- Правильно. Но некоторые в худшем состоянии, мог бы заменить... Хочешь посмотреть мою коллекцию?
И это он спрашивал у меня?! Что мог я ему ответить?!
Через несколько минут я сидел у него дома на диване, листал страницы альбомов и меня бросало то в жар, то в холод. Я сидел с убитым видом, потому что понимал: никогда не соберу таких марок.
- Ну как? - спросил он.
- Да... - сказал я. - Вот это да!..
И больше ничего не мог сказать.
- Не огорчайся. - стал утешать меня Боря. - не все сразу. У тебя будет коллекция не хуже. Вот увидишь. Ты парень толковый, не жмот и азартный, а это главное для коллекционера - быть не жмотом и идти на риск.
Никогда еще не хвалил он меня, и слушать его мне было приятно. Я знал, что мальчишки считают его скрягой и хитрецом. Но почему? Они ведь не имеют с ним никаких марочных дел, потому что все их коллекции по сравнению с его - мусор. Наверно, они считают его таким по слухам, по догадкам или из зависти... Как глубоко ошибаются они! Что они знают о настоящем Боре? Да ничего!
Я смотрел на него. Он улыбался мне не только губами. Глаза его лучились вниманием и расположенностью ко мне. Улыбка до странного преобразила его лицо: худые щеки чуть округлились, лоб, всегда нахмуренный и озабоченный, разгладился, тусклые глаза оживились. Даже уши его, маленькие и плотно прижатые к голове, казалось мне, приветливо улыбаются.
Два дня не решался я обменивать новые марки: уж очень нравились они мне.
Два дня я крепился и держался: так не хотелось расставаться с бородатым Шмидтом, с синей, прыгающей в воду ныряльщицей, с черной гостиницей "Москва".
Утром следующего дня, идя в школу, я вдруг встретил у своего подъезда Борю.
- Приветик! - Он опять весь залучился. - А ты, оказывается, и прекрасный авиаконструктор?
- Откуда ты взял?
- А кто вчера пускал самолеты из окна? Далеко летели! Один даже весь двор пересек...
- А, - сказал я , - ты про это... Мои не очень. Вот Ленька делает самолеты, видел бы...
- Лучше твоих?
- В сто раз!
- Не может быть... Ну, пошли в школу... Да, забыл тебе сказать: вчера я достал такие Гавайские острова и Борнео, закачаешься!
- Ну! - вскрикнул я. - Где ж ты их достал?
- Да так, в одном месте... Могу показать. - И он ослепил меня удивительнейшими, редчайшими марками. Как долго добирались они сюда, к нашему городу на Западной Двине! - И у тебя когда-нибудь будут такие, ты не жмот, ты широкая душа и настоящий коллекционер.
Вечером этого же дня я отнес ему все, что мне прислали из Москвы. Он быстро перебрал марки пинцетом, отложил несколько в сторонку, остальное вернул мне. А на большой перемене следующего дня Вовка отвел меня в угол.
- Что это Борька несет там про тебя?
- Несет? - спросил я. - Что он может нести? Мы с ним менялись, он дал мне первоклассные марочки, и вообще, по-моему, он очень неплохой...
- Не знаю, какой он, - сказал Вовка, - но он говорит, что здорово вчера облапошил тебя: взял из твоих полных серий самые хорошие марки, а отдал за них экзотическую ерунду да еще с браком, что ты здорово клюешь на яркий цвет...
- Хватит, - сказал я, - врешь ты все!
- Спроси у Галки, она тоже слыхала.
Вовка не врал, и у меня заныло, закололо внутри.
Это было давно, четверть века назад. Может, я не очень прав, но до сих пор не очень верю улыбкам, которые не сходят с лица, и губам, говорящим в глаза только приятные слова.