ЗАСАДА БЕСПРИЗОРНИКОВ

Рис. А.Сколозубова
(Детский журнал "Костер". 1970-е.)

   Эту историю мне рассказали в 1921 году в Баку, где я работал под руководством председателя Азербайджанского ЧК Георгия Александровича Атарбекова. И лучше, пожалуй, ее начать с конца.
   ...Резкий двойной свист донесся до Атарбекова откуда-то сзади. Шум свалки, истошные вопли, выстрелы - все эти звуки чекист воспринял почти одновременно. Выхватив маузер, он бросился к калитке, уже слыша за собой топот ног наряда, бегущего от общежития.
   Что случилось?
   На мостовой дрались трое. Паренек, лежавший навзничь, обхватил обеими руками ногу крупного плечистого мужчины, а тот бил его рукоятью нагана. Второй паренек, в свою очередь, молотил взрослого по лицу, по плечам и вопил: "Пешка, Пешка!"
   Чекисты немедленно арестовали всех троих, обыскали и повели в дежурное помещение. К ним тут же подбежали еще двое пареньков, совсем мальчишек: "Дяденька Атарбек, дяденька Атарбек,  - говорили малыши, - это наши ребята, мы с ними!"                                                                     
   Самому старшему, Кольке-морячку, было пятнадцать лет; коренастый, подвижный, голубоглазый, именно он верховодил в дружной четверке. Второго в компании звали Ларчиком. Всем своим видом, всеми движениями и жестами он как бы сразу утверждал, что ему, бывалому беспризорнику, ничего в жизни не страшно. Малышам же, пронырливым, смешливым, Мотьке и Пешке, исполнилось по двенадцать лет.
   В Баку они недавно приехали из Астрахани и в первый же день попали в облаву.
   - Драпайте! - крикнул Пешка и успел юркнуть в какую-то щель между домами. Но остальные опоздали удрапать и уже через пять минут с кучкой разного подозрительного люда стояли, прижатые цепью вооруженных людей к стене дома.
   Было не до шуток, и тем не менее ребята заулыбались, когда увидели, как Пешка, расталкивая милиционеров, пробирается внутрь цепи со словами:
   - Пустите меня, дяденьки! Там мои товарищи!
   Всех задержанных привели на большой двор, огражденный высокими стенами. Здесь их обыскали и заперли в подвальное помещение, довольно сухое, чистое, с нарами вдоль стен. Помещение освещалось тремя окошками (слишком маленькими, чтобы в них вылезть), расположенными под самым потолком.
   - За что это нас? Мы же никакого "дела" еще не успели сработать! - возмущенно говорил Пешка.
   Утром их вывели. С ухарским безразличием смотрели они на приближающихся людей в галифе, кожаных куртках и фуражках защитного цвета.
   - Смотри, Атарбек идет! - приглушенно сказал один из беспризорников. - Сейчас определит к месту!
   - Кто?
   Действительно, сам Атарбеков остановился перед беспризорниками. Широко поставив ноги и наклонив голову, он пристально смотрел на ребят, переводя глаза с одного лица на другое.
   - Ах, какие хорошие парни! Глаза смышленые, физиономии умные, тела закаленные. Сила! Отряд! - Он посмотрел на своих спутников, то ли спрашивая их мнение, то ли ожидая подтверждения своим словам. - А чем занимаются? Бездельничают, бродят по стране, благо она большая, есть где походить, покататься! - Атарбеков сделал паузу, сунул руки в карманы кожанки и подошел вплотную к группе беспризорников. - Знаем, туго пришлось вашей братии! Многие рано оторвались от родного дома. Но теперь у нас своя, родная Советская власть, власть рабочих и крестьян. А вы кто? Вы дети рабочих и крестьян, значит, вы дети этой рабоче-крестьянской власти, и она не может безучастно смотреть на вашу беспризорность. Мы определим вас в детские дома, где сделаетесь настоящими людьми.
   Братва зашумела. Раздались крики:
   - Вались ты к богу в рай с детдомами!
   - Не пойдем!
   - Нашел себе деток!
   - Тоже мне - мама в галифе!
   Ребята продолжали орать, но Атарбеков будто ничего не замечал. А тем временем на двор внесли большие бачки и ящики с хлебом. Внимание ребят мгновенно переключилось на еду, и скоро они уже лежали на дворе, где попало, сытые, утихомиренные, подставив солнцу набитые животы.
   Вечером их развели для отправки по детдомам.
   -  Посмотрим, какие хоромы там мама-Атарбек для нас завел! - серьезно произнес Ларчик, забираясь в вагон.
   Но - увы! - в колонии друзья не прижились. Воспитателями в ней подобрались случайные люди, а всей жизнью колонистов верховодила банда великовозрастных уголовников, воров и бандитов. Это совсем не понравилось четверке Коли-морячка, и через две недели друзья убежали. Опять дорога в Баку, опять непогода, дождь, тоска. "Когда же конец блужданиям?" - все чаще думали уставшие ребята.
   Им хотелось попробовать пожить по-новому: честным трудом. Завели гитару для Ларчика и мандолину для Мотьки, - так составился "оркестр". А Колька и Пешка пели дуэтом, и получалось неплохо, потому что много души вкладывали они в свои "самодельные" песни.
   Концерты они давали чаще всего в порту, где всегда находилось много слушателей. Обязательно исполняли свою коронную вещь - "Два брата", о трагической судьбе двух братьев, оказавшихся в разных лагерях, - один из них был коммунистом, другой воевал в банде.
   Песня рассказывала о близких, понятных, недавних событиях. Поэтому публика сильно переживала, когда взвивались звонкие голоса ребят:
   "- Ваш девиз - грабежи и расстрел!
    Не зову я тебя больше братом! -
   И винтовку он взял на прицел..."

   Слушатели вздыхали с облегчением, надеясь на справедливую расплату младшего, коммуниста, со старшим, бандюком. Но оплошал младший:
   "...Курок нажимал он несмело,
   Старший брат вдруг винтовку схватил,
   И свершилось ужасное дело,
   Грудь он младшему брату пронзил..."

   Толпа ахала, пораженная страшной развязкой. Женщины пускали слезу, а Пешка и Мотька расторопно собирали деньги в фуражки и ловко бросали в приготовленные сумки хлеб, овощи, рыбу.
   Люди хвалили "артистов" и просили петь еще и еще.
   Была у ребят и песня собственного сочинения - "Песня о комбриге Кочубее". О тяжелом неравном бое, когда иссякли силы кочубеевцев: падали с коней сраженные воины и по нескольку повязок уже белело на телах израненных конников. Гибнут лучшие дружки, боевые товарищи батьки. И когда, казалось,вот-вот дрогнет бригада, повернет с поля боя, и настигнет ее смерть на лезвиях белогвардейских сабель, - вот тогда и вылетела в страшном галопе личная сотня Кочубея. Вел ее сам батько. И словно цветы рассыпались по всему полю, - гнедые кони, синие черкески, малиновые башлыки, белые папахи:
   "В бой бросает Кочубей
   Белых лебедей.
   . . . . . . . . . . . . . . . .
   Скачет Ваня Кочубей,
   Стоя в стременах!"

   Побежали беляки, усыпая своими телами бескрайние равнины, скрываясь в стремительных водах Кубани, погибая в ее потоках...
   Воровать ребята совсем бросили. Жили сначала в Баладжарах, в подвале, а потом их приютил пристанский сторож, старик Али-Гусейн - любитель музыки. Жизнь налаживалась, стала спокойнее. Друзья приоделись, не были голодны, а о будущем не думали.
   Однажды Ларчик с Пешкой заметили на пустынной улице какого-то дядьку-оборванца, а за ним следом шел хорошо одетый тюрк.
   Скоро ребята увидели, как тюрк шмыгнул в развалины бывшего магазина, а через минуту туда же заскочил оборванец, предварительно стрельнув глазами по улице.
   Пешка зашептал:
   - Сейчас дядька у тюрка "гомонок" [кошелек] позаимствует, зуб дам. Давай зыркнем!
   Ларчика интересовало другое: чего это шли они порознь и вдруг в одно место сиганули?

   В развалины ребята вошли, как тени, - без звука, без шороха. Прислушиваясь, пробрались вперед, а когда донеслись голоса, спрятались между двух колонн, заваленных обрушившимся перекрытием. Те, двое, разговаривали спокойно, мирно:
   - Все правильно, Мамед! Раньше двух ночи Атарбеков из ЧК не выходит. Идет к общежитию от угла, пересекая улицу наискосок. Против входа - решетчатые металлические ворота, знаешь? Можно уложить с одного выстрела!
   - Хорошо, хорошо, нынче ночью!
   Ребята прибежали, запыхавшиеся, и рассказали Кольке и Мотьке об услышанном. Что делать? Тут было о  чем подумать!
   Атарбеков врагом им не был. Более того, с единственной их встречи они чувствовали к нему симпатию. Атарбеков был представителем новой власти. Ее они принимали как свою, уважали, и даже что-то маленькое, может быть, совсем незаметное, делали в борьбе за нее два года назад, в бригаде у батьки Кочубея. Как же им оставаться безразличными к услышанному?!
   Колька-морячок первым сказал, что надо бы предупредить Атарбекова. Но Пешка - маленький ростом, однако большой, очень большой хитрец - категорически возразил:
   - Нельзя. За Атарбековым они следят. Увидят нас и могут насторожиться, изменить план. Может, они нас уже "засекли"? - Он помолчал, что-то обдумывая. - Надо тебе с Ларчиком сесть в засаду, во дворе против общежития. А мы с Мотькой будем вам сигналить, когда Атарбеков выйдет. Тогда уж крутите руки оборванцу: мужик он не особенно здоровый, справитесь!
   Ребят прельстило, что они сами будут героически спасать предЧК, и план Пешки был принят.
   В ту ночь еще более яркими казались им звезды и огни, разбросанные по берегам бухты, а с моря дул особенно прохладный ветер, принося с собой скрежет железа, грохот якорных цепей и гудки пароходов.
   Место засады оказалось не совсем удачным: до ворот отсюда было не менее двух десятков метров! То была замусоренная щель между дворовой уборной и кирпичным забором, - Ларчик с Николаем еле втиснулись туда.
   К часу ночи ребята промерзли на холодном ветру, но с неослабевающим вниманием продолжали смотреть в сторону ворот.
   - Почему его нет? Может, он во дворе рядом? - шептал Колька.
   Но вот из подвала осторожно выползла фигура.
   - Он! - встрепенулся Ларчик. - А мы с тобой еще хотели там заначиться! Вот бы засыпались!
   "Оборванец" прошел к воротам, высунулся в калитку, глянул направо и налево по улице, присел.
   - Колька, - зашептал Ларчик, - а как же он узнает, когда Атарбек от угла пойдет?
   - Не знаю, - только и мог вымолвить Колька. А Ларчик, поерзав, вновь прижался к уху Николая:
   - Наверное, у него тоже кто-то на с стреме,а? Как же там малыши на углу?
   Шепот Ларчика прерывался от волнения. Казалось, он глотает слова. Колька молчал, но в голове его копошились тревожные мысли: "Может быть, малышей прибили? Может, "оборванец" от своих получил сигнал, когда выглянул из калитки? А вдруг у него там, в подвале, компания?"
   Но тот спокойно сидел у ворот. Никаких сигналов до ребят не доносилось, а небо в высоте вроде чуть посветлело... И тут-то Ларчик дернул Кольку за руку!
   "Оборванец" перешел за левую половину ворот, прижался к стене и вытащил из кармана револьвер.
   В ту же секунду донесся двойной свист - сигнал малышей. И тотчас Ларчик, выскользнув из щели, быстро помчался к воротам, Колька летел за ним. "Оборванец" обернулся на шум шагов, бросился навстречу, сильным ударом сшиб Ларчика, рванулся к Кольке, тот упал, подвернув ступню, и схватил врага за ногу, раздался выстрел, пуля чиркнула по камню и теперь уже все трое валялись на мостовой, и Ларчик во весь голос орал:
   - Пешка, Пешка!..
   Короче говоря, происходило то, с чего мы начали свой рассказ.
   ...Атарбеков сидел на табуретке и раскатисто смеялся. Сдержанно вторил ему Мотька, а Пешка улыбался, теребя в руке кромку одеяла койки Ларчика.
   Колька-морячок и Ларчик лежали с забинтованными головами. Они тоже пытались вызвать на своих лицах улыбки. А что им оставалось делать? Это, кстати, была не первая  их встреча и не первый разбор "операции", проводимый Атарбековым.
   Вдоволь насмеявшись, Атарбеков заговорил:
   - Ну, все, больше не буду! Все хорошо, что хорошо кончается. Храбрость у вас есть, - это главное. Но операцию вы все-таки подготовили, прямо скажу, не того... - Атарбеков улыбнулся. - Молодцы - ничего не скажешь! Большое вам спасибо! Выздоравливайте, набирайте силенок.
   Жизнь четверки после этого случая круто повернулась. Ларчик вскоре уехал с Атарбековым в Армению, куда перевели предАзЧК. - уехал на правах адъютанта, "учиться делу". Учился Ларчик - Константин Ларионов - успешно, окончил общевойсковое училище, а затем специальную разведывательную школу и стал кадровым чекистом.
На фото: Матвей Никитич Сурков
   Владимира Николаевича Пешкова - Пешку - позже усыновил и воспитал Горбунов, заместитель Атарбекова. Из него вырос первоклассный разведчик.
   Кольку-морячка и Мотьку Атарьеков вначале определил работать на пароход "Колоннтай" кочегарами, а позже помог им перевестись в Черноморский Совторгфлот, на корабль "Балтиец". Николай Васильевич Остров - Колька-морячок - потом стал видным инженером - кораблестроителем, а в период Отечественной войны "неизвестным солдатом", представителем своей Родины в организациях Сопротивления одной из северных стран. Матвей Никитич Сурков - Мотька - до войны был крупным инженером-механиком. В 1944 году он, командир танка, героически погиб в литовском местечке Алитус.
   И это ему поставлен обелиск у дороги Алитус - Каунас.



<к содержанию раздела

%