М.Ефетов
Рисунки Ю.Реброва

                                                                            
   Напротив дома, который защищал Павлов, ближе к реке, был командный пункт полковника Кубанова, тоже расположенный в подвале разрушенного дома.
   Командный пункт полковника Кубанова был на самой передовой линии фронта. Только небольшая площадь отделяла его от фашистов. До войны здесь был сквер, росли маленькие, привезенные с севера голубые елочки. В летнее время в самом центре сквера была площадка для малышей, зимой - снежная гора, с которой ребята скатывались на санках.
   Теперь всю площадь изрыли снаряды и бомбы. Каким-то чудом уцелела одна маленькая елочка. Солдаты полковника Кубанова знали не только, сколько веток на этом дереве, но, пожалуй, каждую иголку на ветке - так внимательно следили они за площадью.
   Каждый квадратный сантиметр земли на этой площади был на прицеле.
   Достаточно было заметить, что кто-то появился на площади - скажем, в квадрате семь, - как отдавалась команда:
   - Квадрат семь - огонь!
   И сразу же пули ложились точно в том месте, где был обнаружен враг. Ничто живое - ни воробей, ни мышь - не могло появиться здесь незамеченным.
   И вдруг вечером наблюдающий из нашего командного пункта увидел на площади темное пятно. Что это? Это казалось невероятным. Ведь площадь минирована, и в любой момент человек может взлететь на воздух. К тому же она простреливалась с двух сторон, и в любой момент может быть открыт огонь - прицельный, точный, прямой наводкой, в упор.
   Наблюдающий чуть прищурился, приблизив глаза к стеклам бинокля. Сомнений не было: по площади полз человек, да еще тащил что-то, прикрывая своим телом.
   - Человек на площади! - пронеслось по всему командному пункту.
   Солдаты приготовили минометы, пригнулись к пулеметам, взяли в руки гранаты.
   Вот-вот, с секунды на секунду, должна была прозвучать команда: "Огонь!"
   "Кто ползет? - подумал Кубанов - немолодой уже человек с белыми висками и усталым лицом. - Кто это на площади: враг или друг? Не пойдет же враг на верную смерть! Как же быть? Надо решать.
 Немедленно! Война..."
   Все эти мысли промелькнули у него в голове в одну секунду, а в следующую секунду полковник поднял руку, чтобы рубанув ею воздух, отдать команду.
   А через площадь все ползла и ползла женщина, толкая перед собой по земле ребенка и прикрывая его своим телом.
   Так может сделать только мать.
   Вокруг было темно и тихо. Но эта темнота и эта тишина были неверными, ненадежными. Скрытые глаза следили за женщиной и, может быть, откуда-то неслышно, тихо уже целились в нее, ждали только, чтобы она подползла поближе. И тогда...
   Мать подталкивала ребенка, стараясь все время прикрывать его собой. Она лежала, чуть приподнявшись на коленях и опираясь на локти, чтобы не придавить девочку: если начнут стрелять, попадут в нее, и она собой, как броней, защитит девочку от пуль.
   Может быть, при этом она все же думала так: "Наши по мне стрелять не будут. А если меня обнаружат фашисты, то увидят же они, что ползет женщина с ребенком! И, может быть, они пожалеют ребенка..."
   Женщина ползла очень медленно, все время оглядываясь и прикрывая собой девочку. Если высовывалась маленькая рука или нога девочки, мать прикрывала ее своим телом от смерти, как, бывало, раньше прикрывала одеялом от холода.
   И в это время со стороны фашистов высоко в небе взвилась яркая белая ракета. Она повисла в воздухе, будто фонарь. Да, эту ракету так и называют - фонарь. Выброшенная вверх или сброшенная с самолета ракета раскрывает маленький парашютик и, медленно опускаясь на нем, освещает землю белым, мертвенным светом целую минуту, а то и больше.
   На этот раз ракета фашистов ярко осветила человека на площади, и стало видно, что это женщина, которая ничком лежит на земле, закрыв собой ребенка. А вокруг, освещенные, как театральные декорации, высились огромные изломы обрушившихся домов, крыши, вздыбленные к черному небу, опрокинутые танки - и совсем неестественная среди всего этого - маленькая елочка.
   Полковник Кубанов на мгновение зажмурился. Черная тень лежала перед женщиной, которую ярко осветила ракета фашистов. Мгновенно, как освещенное молнией, Кубанов увидел ее лицо - мокрое, испуганное, с волосами, выбившимися из-под платка. И еще увидел Кубанов светлую челку над большими светлыми глазами девочки.
   - Внимание! Не стрелять! Женщина! Ребенок! - пронеслось по всему нашему командному пункту.
   Солдаты части полковника Кубанова сжимали приклады автоматов и рукоятки пулеметов.
   Как помочь женщине? Как спасти девочку?
   Она лежала в нескольких шагах, ярко освещенная. Вот-вот ее расстреляют, изрешетят пулями... А спасти ее, помочь ей нельзя.
   На командном пункте стало так тихо, что полковник Кубанов услышал, как под кителем стучит его сердце.
   Женщину на земле было далеко видно: в подвалах разрушенных домов, в траншеях, в воронках, превращенных в огневые точки, - отовсюду следили за ней. Но следили по-разному. Наши - со страхом за ее жизнь. А фашисты...
   Фашистская ракета-фонарь продолжала  обливать женщину резким, режущим глаза светом. И ничем нельзя погасить этот свет, ничем нельзя укрыть женщину, никак нельзя спрятать ее от  врагов... Спрятанной от света и огня была только девочка. Мать обняла ее со всех сторон, укрыла, как бы укутала собой.
   На руке полковника тикали часы, отсчитывая секунды, и ему казалось, что тикают они слишком медленно.
   Тишина прорвалась сразу. Затарахтели, точно залаяли пулеметы и автоматы гитлеровцев. Захлопали минометы. Черное небо прострочили яркие трассирующие пули. Потом светящееся многоточие опустилось к земле. Фашисты стреляли по женщине и ребенку...
   Погас фонарь, почернела площадь. Можно было подумать, что сразу сбросили черный, непроницаемый для глаз занавес.
   Солдаты и офицеры Кубанова стояли тесно вокруг своего полковника. И никто не решился первым произнести хоть слово. Только спустя некоторое время, когда глаза, ослепленные светом ракеты, стали чуть привыкать к темноте, наш наблюдающий сказал:
   - Женщина - там!
   И тут же по всему командному пункту понеслось:
   - Она - там!
   Люди повторяли друг другу эти слова, не видя ничего перед собой. Только зоркий глаз наблюдающего различил силуэт лежащей женщины. Но и он видел очень плохо. Ведь яркая ракета ослепила всех своим белым светом, и теперь перед глазами была только чернота ночи. Этим-то и решил воспользоваться полковник Кубанов. Еще семь-восемь минут будет действовать это ослепление ракетой. Надо использовать это небольшое время, когда враги, может быть, не увидят, что делается на площади. Надо действовать решительно  и, главное, как можно скорее.
   Полковник Кубанов обратился к солдатам:
   - Кто выползет на площадь и попытается спасти женщину и ребенка?
   Говоря так, полковник думал: "Кто не побоится смерти?"
   Вперед вышло несколько солдат.
   Все это происходило куда более быстро, чем удается об этом рассказать.
   - Много, - сказал полковник. - Нужны двое...
   Этих двух Кубанов отобрал сам: солдата Ивана Птаху и санинструктора Елену Крылову.
   Птаху на командном пункте называли "Эгеж". Это было его любимое словечко, что означало: да, конечно, хорошо. Что бы ни происходило вокруг, Птаха всегда был спокоен и всегда занимался каким-нибудь делом. В свободные минуты даже в часы самых сильных обстрелов он пришивал пуговицы, чистил одежду или сапоги так, будто собирался в гости. Был он человеком тихим, незаметным. И в разведке тоже оставался незамеченным. "Птаха, ты был там?" - спрашивали его  товарищи, подразумевая трудный ночной поиск. "Эгеж", - отвечал Птаха, штопая маленькие дырочки на плащ-палатке. "Осколки?" - показывали друзья Птахи на дырочки. "Эгеж", зацепили". - "А фашиста видел?" - "Эгеж". - "Близко?" - "Та я его привел. Допрашуют".
   Ходила в разведку и Елена Крылова. Внешне она была чуть хмурая - лицо в глубоких морщинах, как в складках. Волосы коротко подстрижены - их и не видно под шапкой-ушанкой. Волосы наполовину седые, как у пожилой женщины. Но глаза молодые, ясные, светлые. И была-то Елена не старой - только года за два до войны окончила школу, замуж вышла, а уже вдова, и ребенок у нее погиб. И как назвать ее теперь? Муж погиб - вдова, родители погибли - сирота. Ребенок у матери погиб - и слова такого нет, чтобы это выразить. В полку знали о судьбе Елены, только никогда Крылову о ее семье не спрашивали. Сама Елена была не из разговорчивых. Она предпочитала слушать других не потому, что была угрюмой, - просто она считала, что ничего особенного в жизни не сделала и нечего навязывать себя и свои мысли другим людям. Смелости Елены Крыловой мог позавидовать любой мужчина. Пулям она не кланялась. А если кого-нибудь зацепит пулей или осколком, Елена подползет и быстро, аккуратно, не поднимая головы, не обнаруживая себя, перевяжет, забинтует, да еще научит, как дальше вести себя, чтобы не потерять много крови, сохранить силы, добраться к своим.
   Елена Крылова и Иван Птаха не раз выносили с поля боя наших раненых бойцов, делились с ними последним куском из своего неприкосновенного запаса.
   Свистят пули, рвутся бомбы, приторно пахнет взрывчаткой, а санинструктор перевязывает раненого бойца, поит его из своей фляжки, выносит на руках...

         
   Накинув на голову капюшоны маскировочных халатов, выползли на площадь Иван Птаха и Елена Крылова и тут же будто растворились в темноте.
   Полковник поглаживал чуть выпуклое стекло на часах. Он заметил время: семь часов семь минут. Чтобы доползти до женщины, надо потратить минут пять-шесть. Там две-три минуты, и снова пять-шесть минут на обратный путь. Всего  четверть часа - не больше. Но через семь-восемь минут глаза привыкнут к темноте, враг сможет разглядеть, что делается на площади, и тогда Иван Птаха и Елена Крылова попадут под огонь. А может быть, они доползут быстрее и успеют помочь женщине, пока у всех еще перед глазами темнота.
Рис. Ю.Реброва
   Медленно тянулось время - так медленно и лениво, что казалось, не двигаются, совсем остановились стрелки, даже секундная. Только тиканье напоминало о том, что время не стоит на месте.
   А глаза все еще не привыкли к темноте. Как ни напрягал зрение полковник,     он ничего не мог разглядеть на площади. Посмотрел на часы: прошло восемь минут. Солдаты и офицеры молчали, словно боялись вспугнуть тишину.
   Прошло еще две минуты.
   Полковник засунул руки в рукава, как в муфту. Руки были холодными. Полковник Кубанов подумал: "Ведь не было приказа выползать на площадь. Они вызвались сами. А у Ивана Птахи двое детей. Вчера еще рассказывал о них...".
   Теперь Кубанов накрыл ладонью правой руки часы на запястье левой, словно хотел зажать время, остановить его. Но кто-то рядом сказал чуть слышно:
   - Двенадцать.
   И полковник понял: двенадцать минут прошло с тех пор, как Иван Птаха и Елена Крылова выползли на площадь.
   Неужели враги, подкравшись в темноте, бесшумно убили или оглушили их? Ведь и такое бывало с разведчиками на войне.
   Прошла еще минута, две, три... Можно ведь... можно было обернуться за это время! Даже ползком, даже не торопясь разведчики должны были справиться уже со своим заданием. Но их все не было и не было...
   И вдруг ярко осветилось облако над командным пунктом. Луч прожектора прочертил по небу полукруг и светлым блином лег на землю, вырвав из темноты большие черные плиты. Это были вывороченные взрывом куски асфальта. Вслед за этим взвилась в небо ракета-фонарь, и сразу же затарахтели пулеметы и автоматы фашистов.
   На площади во все стороны летели брызги от камней и поднимались столбики дыма. Это пули взламывали тротуар и мостовую, буравили и без того изрытую площадь.
   Поздно хватились гитлеровцы: Иван Птаха и Елена Крылова спускались по ступенькам командного пункта. Они принесли с собой запах пепелища. Маскировочные халаты были в саже и земле. Первым встретил разведчиков полковник Кубанов:
   - Ну?
   Докладывала Елена Крылова:
   - Ваше приказание выполнено. Мы подползли к женщине, но помощи ей не оказали: обнаружили, что женщина убита.
   Полковник склонил голову. Так же молча стояли солдаты и офицеры.
   - А ребенок?
   - Вот!
   Елена Крылова распахнула маскировочный халат,   и в наступившей тишине стало слышно, как плачет ребенок. Плачет негромко, видимо совсем обессиленный.
   Полковник протянул руки к девочке. Девчушка сложилась как перочинный ножик и прижалась к Елене Крыловой. Кубанов чуть погладил светлую челку:
   - Как тебя зовут, детка?
   Девочка молчала. Она сжималась все сильнее и сильнее. Плакать девочка уже не могла. Она вздрагивала и только чуть слышно стонала.
   - Напугана, - сказал полковник.
   - Да, - тихо произнесла Крылова. - Она мне сказала, что зовут ее Света.
   Полковник Кубанов приказал накормить ребенка, обогреть и оставить на командном пункте до тех пор, пока ее можно будет без риска для жизни переправить в более безопасное место.
   Что же касается санинструктора Елены Крыловой и солдата Ивана Птахи, то их за спасение ребенка полковник представил к боевой награде.
   Награда - медали "За отвагу" - на следующий день была вручена санинструктору и солдату тут же, на командном пункте. Этот приказ полковника Кубанова был выполнен. А вот, казалось бы, самая простая часть приказа - накормить ребенка - осталась невыполненной.
   Пробовал найти к девочке подход Иван Птаха. Он показывал на себя пальцем и говорил:
   - Я - Иван. А ты - Света?
   Девочка молчала. Но Птаха сам отвечал:
   - Эгеж, Света. Я - Иван. А фамилия моя - Птаха. Фамилия. Понятно? А твоя?
   Но Света снова молчала.
   Когда Светлане дали кашу, она отвернулась. Протянули сахар - заплакала. Она почти все время плакала. Даже когда засыпала, всхлипывала во сне и звала маму. Бледная, изможденная девочка еще больше осунулась. Лицо у Светланы стало похожим на воздушный шарик, из которого выпустили часть воздуха; лицо ее сморщилось, стало совсем маленьким.
   Елена Крылова как могла старалась обласкать девочку, успокоить ее. Во время обеда она взяла Свету на руки, ела при ней, надеясь, что девочка тоже захочет есть. Но Света будто и не видела, что происходит вокруг. Елена обняла ее, прижала к себе, разгладила у девочки сбитую на лбу челку.
   Хотя и огрубели на войне руки Елены - руки эти ласковые, добрые. Они умели облегчить боль, перевязать так, что и не почувствуешь; могли поднять бойца, потерявшего силы, могли справиться с врагом.
   Голова девочки падала на грудь Елены. Казалось, Света все время дремлет. Но она продолжала всхлипывать и не разжимала губ, когда ей подносили еду.
   - Ну как Светлана, поправляется? - спросил как-то полковник Кубанов у Елены Крыловой.
   - Плохо, товарищ полковник. Девочка слабеет. Есть отказывается...
   Птаху полковник о Светлане не спрашивал. Видно было, что и без того тихий солдат совсем как-то ушел в себя и, что бы он ни делал - пришивал ли пуговицу, чистил ли винтовку, - все поглядывал в ту сторону, где на лучшем одеяле, которое было на командном пункте, лежала Света.
   Как-то, когда Светлана лежала одна и казалось, что никто не следит за ней, Птаха увидел, как она протянула руку к хлебу и, откусив маленький кусочек, начала его жевать. Девочка съела весь хлеб и заснула. А Птаха позвал Крылову, и на то место, где лежал хлеб, они поставили миску с кашей на сгущенном молоке.
Рис. Ю.Реброва
   С этого дня Светлана начала есть. И щеки у нее стали чуть разглаживаться, будто в воздушный шарик снова вдохнули воздух.
   Один раз Птаха запрятал свой сапог под койку и сказал:
   - Светлана, где мой сапог? Не видно тебе?
   - Там... - Света протянула руку к койке.
   - Где? - Птаха растерянно оглядывался по сторонам.
   - Да там! Там! - Девочка поднялась, чуть покачиваясь, пошла к койке и, нагнувшись, вытащила сапог.
   Теперь Светлана стала подниматься со своей койки и ходить по землянке: шесть шажков вдоль и шесть шажков поперек. С каждым днем шаги девочки становились все увереннее и тверже. Но она по-прежнему почти не разговаривала, а ночами, случалось, плакала во сне и снова и снова звала свою маму.

<к содержанию
<начало

%