Повесть
Рисунки А. Ивашенцевой
продолжение
Несколько раз в год к нам в гости приходила баба Глаша, мамина родственница. Приносила в подарок пачку вафель и триста граммов лимонной карамели.
И на этот раз, войдя в комнату, баба Глаша, как всегда, неторопливо сняла пальто, спустила на плечи большой черный платок и, пригладив седые масляные волосы, собранные на затылке в узел, прочно села на стул возле буфета. С этого стула она вставала только для того, чтобы уйти.
- Ну, родные мои, - говорила баба Глаша твердым, но ласковым голосом, - как живете? - А сама осматривала сначала мать, потом меня, потом комнату.
Мама ужасно суетилась с ее приходом. Она беспокоилась, все ли чисто у нас, и старалась незаметно стереть пыль с буфета, хотя баба Глаша на буфет даже и не смотрела. Мама спешила поставить чайник и немедленно выкладывала на стол все, что было вкусного в доме. И наконец, она покорно ожидала неизменных замечаний и поучений.
- Что медсестрой в "помощи на дому" ездишь, хорошо. Чай, все трояк или что там сунут в благодарность. Это хорошо. Клавка вон мается в своей конторе, а куда идти, не знает. Привет тебе от нее и Василия... Платье, гляжу, новое купила. Ничего. А пояс лакированный зачем? Сколько стоит? Два восемьдесят? Зачем же такие деньги на такое барахло? Ты что, большие тыщи получаешь? Так все деньги профукаешь на пояса да на брошки... Книжку-то вон твой читает, небось купила?.. Библиотечная? Ну ладно... А ты не слушай, не слушай, как я мать учу. С тобой я после говорить буду...
А я и не слушал, с головой погружаясь в книгу.
- Что читаешь-то?
- Жюля Верна.
Баба Глаша совсем не разбиралась в книгах, и мне не хотелось рассказывать ей, что читаю, хотя обычно я любил перессказывать прочитанное.
Лицо у тетки большое и как будто вылепленное из сдобного теста. Глаза темные и пронзительные, я боялся в них смотреть.
- Это в школе, что ли, задали?
- Нет. Просто интересная книга.
- Ты погляди на него! Парню всего одиннадцать лет, а он уже в очках ходит и все читает... Зачем шоколад купила? Мотаешь деньги! Ты ему лучше моркови покупай, для глаз полезно. ...Мне вот шестьдесят восемь стукнуло, а я до сих пор без очков хожу. Что надо, все вижу.
- Баба Глаша, может, вы сейчас поговорите с Аликом? - вдруг сказала мама.
- А, ну да... Нет, больше не буду, напилась.
Она всегда так говорила после второй чашки, и мама всегда ее уговаривала выпить еще чашку. - Ну, ладно, налей последнюю. Покрепче, покрепче... - Так вот, Алик, ты уже большой. Должен понимать, что матери одной тебя растить трудно...
Я молча смотрел на нее. И когда только она уйдет!
- ...Она целые дни работает, а ты один.
- Ну и что?
- Как "ну и что"? Свяжешься с фулюганами, курить начнешь. Это дело обычное. Мне мать уже все рассказала. Так вот, я договорилась, и тебя возьмут в интернат. Там тебе будет хорошо, а матери большое облегчение. ей тоже надо жизнь устраивать, молодая еще. Понимаешь?
Ошеломленный новостью, я лишь послушно кивнул головой.
А в понедельник утром мама отвезла меня в интернат.
Он находился неподалеку от Преображенского рынка в большом сером здании. И все там было какое-то серое. В спальнях серо-зеленые одеяла, в столовой - невзрачная серая горка каши на серой тарелке, в классах парты - не черно-коричневые, как у нас в школе, а серо-белые.
Ребята в интернате казались не то слишком тихие, не то забитые. Посматривали на меня с любопытством, но никто не подошел.
Мы посидели с мамой в коридоре, ожидая директора. А потом посмотрели друг на друга и...
Я вернулся в свою школу.
И опять, в точном соответствии с расписанием, чередовались алгебра и физкультура, русский язык и физика, биология и труд. Но как хорошо было по утрам говорить "Привет" Вовке Резникову, играть на переменках в "морской бой" с Гришей Амираджиби, даже слушать надоедливую Любку Бычихину.
Но, как и раньше, после школы я дни напролет просиживал дома.
Соседи наши не менялись. Все также Надежда Сергеевна угощала меня горячими пирогами, все так же Слава Романовна не уставала ворчать: "Алик, ну разве можно так топать! Ты ужасно громко топаешь!"
Софья Александровна очень одобряла то, что я много читаю. От нее я впервые услышал: "Вот станешь большим и прочитаешь "Войну и мир".
И я представлял, какой это будет для меня важный этап в жизни - прочитать "Войну и мир". По рассказам Софьи Александровны, которая говорила, что читает лишь "мир", а "войну" всегда пропускает, я представлял себе большую книгу, в которой чередуются части разного цвета: синие - мир, а красные - война.
Ровное течение моей жизни было потревожено событием, которое произошло во втором мире. Внешнее течение жизни не нарушилось, никто ничего не заметил, но сам я понимал его значение, чувствовал что-то новое в себе.
Событие это - космос. Я вдруг обнаружил, что живу не на земле, в чем был ранее твердо уверен, а в космосе.
"Аэлита" была одной из первых прочитанных мною книг, но космос книжный и реальный никак не связывались у меня. После первого искусственного спутника полетели спутники с собаками Белкой и Стрелкой. Это было страшно интересно, но немного обидно. Я населил Луну и Венеру, и Марс разными человечками, они там жили, и вдруг - собаки, дворняжки. Собаки и человечки не совмещались, и я с грустью расстался с мыслью о населенных планетах.
А спутники тогда всех интересовали. "Вечерка" печатала объявления, что такого-то числа в такое-то время над Москвой будет виден пролетающий спутник. И вот жители нашей квартиры - Ефим Натанович, муж Софьи Александровны, я, дядя Боря с маленьким Юрочкой, который пищал: "Я тоже хочу спутник", - мы выходили на Сретенский бульвар.
Выходили обыкновенно минут за десять до назначенного срока, но на бульваре уже стоял народ, толпившийся вокруг какого-нибудь громко вещавшего пенсионера. И, конечно, за две-три минуты до назначенного времени кто-нибудь поднимал панику: "Летит!" Знающие люди авторитетно объясняли, что это летит всего лишь самолет. Но вот наконец все, и знающие люди тоже, поднимали головы, приставляли к глазам бинокли и подзорные трубы (их было две на весь бульвар. Как мне хотелось в них посмотреть!) и замолкали. "Вот он! Летит!" - восклицал кто-нибудь, и поднимался гомон: "Летит! Спутник! Смотри, смотри, вон он!"
В первый раз я не мог поверить, что можно увидеть космический аппарат, просто стоя на Сретенском бульваре. Я признавал многие чудеса, но в это поверить никак не мог. И потому, выйдя впервые на бульвар, я пристроился к одному высокому дядечке (наша квартира, увы, была лишена биноклей), у которого на шее висел здоровенный "морской" бинокль. Мальчишек шныряло немало, и я подумал, что, пожалуй, если все они попросят посмотреть в бинокль, то мне времени уже не останется. Не будет же спутник висеть над бульваром полчаса. Я покрутился вокруг облюбованного мною дядечки и, решившись, тронул его за брючину: "Дяденька..." - "Чего тебе?" - "Когда будет спутник, дайте мне, пожалуйста, посмотреть в ваш бинокль". Он щелкнул меня по лбу, что я покорно стерпел, и сказал: "Дам. Тебе первому дам". Но ничего я в этот бинокль не увидел. Что-то туманное и фиолетовое. А когда я отдал бинокль толкающему меня в плечо мальчишке и, надев очки, поднял голову, то увидел далеко вверху быстро летящую яркую звездочку. Это и был спутник.
С того времени, услышав по радио голос Левитана: "Внимание. Внимание. Работают все радиостанции Советского Союза...", - я уже знал, что наши запустили еще один спутник. Я садился у репродуктора и внимательно слушал до конца сообщение ТАСС. Потом спутники стали привычными, но все ахнули, когда полетел Гагарин. Что творилось на улицах! Музыка, все веселые, радостные, толпы вокруг автомашин, из радиоприемников которых разносятся всем уже известные, но все-таки необыкновенные слова о полете человека в космос. Да, Гагарин - это было посильнее "Аэлиты".
Ист. журнал "Пионер"
1980-е
СОДЕРЖАНИЕ ПОВЕСТИ