Рис. Н.Минаева

   Для Мустафы каждый день был вроде лотерейного билета: мог быть хороший выигрыш - выгодная работа, а мог быть полный проигрыш - пустой день или случайный заработок только на миску бобов.
   Когда Мустафа был помоложе, он работал грузчиком в порту. Тяжелые мешки и ящики он легко подхватывал на плечо и, чуть подпрыгивая, нес быстро и легко по узкому пароходному трапу. Но, как только первая седина блеснула в волосах, Мустафу рассчитали. Хозяину грузовой конторы не нужен был грузчик с сединой. Этот хозяин конторы приехал в Египет издалека, так же как другие капиталисты, которые наживали огромные деньги на труде бедных египтян. Хозяин знал: множество молодых людей, которые ищут работу, истоптали босыми ногами всю площадь перед грузовой конторой. А старого грузчика можно рассчитать.
   Вот почему Мустафа стал подносчиком на базаре...
   У двери Фатьма протянула мужу сверток с лепешками и сыром. Она стояла у порога и не закрывала дверь до тех пор, пока широкая спина Мустафы в просторной голубой блузе не исчезла за поворотом улицы.
   Так бывало каждое утро.
   По просыпающемуся Порт-Саиду Мустафа шел неторопливо, чуть вскидывая одно плечо, - походкой грузчика, привыкшего на правом плече нести груз. Да, он никогда не торопился и не суетился, говоря, что только терпеливый закончит дело, торопливый же и суетящийся - упадет.
   Солнце косыми утренними лучами освещало узкие кварталы. Здесь были невысокие глинобитные и кирпичные дома, похожие на торговые палатки или будки. Они сливались по цвету с пыльной, серой улицей. Недалеко от дома, где жил Мустафа, была будка сапожника. А дом бедного подносчика был только чуть-чуть выше ростом этой будки.
   Миновав кварталы бедноты, Мустафа вышел на широкий проспект Порт-Саида. Город неторопливо, как бы нехотя сбрасывая сон, начинал свой день - становился разноцветно-пестрым. Владельцы магазинов натягивали над окнами яркие полосатые тенты - матерчатые навесы. Из ресторанов и кафе на улицу выносили маленькие железные столики и стулья. Широколистые пальмы принимали на себя солнечные лучи, затеняя тротуары. На улицах становилось все пестрее и пестрее. Мелькали на головах темно-вишневые фески, белые повязки, такие же, как и у Мустафы; в людском потоке пестрели яркие халаты, голубые блузы и галлябии - длинные, почти до земли, мужские рубашки без ворота, которые почти не отличались от одежды женщин. Галлябии были белые и черные. Белые носят обычно днем, когда жарко или тепло, а черные - ночью или в зимние дни, когда бывает прохладно. Ведь после захода солнца в Порт-Саиде сразу становится значительно холоднее.
   Обгоняя Мустафу, мальчик на ослике крикнул:
    - Э-эй!
   Но Мустафа не торопился уступить дорогу, и длинноухий задел его хвостом.
   - Э, - пробурчал Мустафа, - торопиться к науке - ученым быть.
   Он был другом детей. Малышей по трое-четверо поднимал на широкие плечи, а к школьникам относился с уважением, потому что сам за свою жизнь так и не постиг тайны букв, по которым люди читали слова, фразы - могли прочитать целую жизнь. Мустафа был неграмотным.
   Мальчика, спешившего в школу на ослике, обогнал лакированный, точно зеркальный, автомобиль. За ним, мерно покачиваясь, проплыл высокогорбый верблюд.
   Мустафа приближался к базару. Теперь его то и дело окликали:
   - Салям алейкум!
   - Здравствуй, Мустафа!
   - Доброго утра!
   - Счастливой работы!
   - Шукран! - отвечал Мустафа, что по-арабски означает "спасибо".
   А на приветствие "салям алейкум" он отвечал, как положено, приветствием же: "алейкум салям", и при этом прикладывал руку к белой повязке на голове.
   Здоровался Мустафа со многими. Иногда это были бедные феллахи - крестьяне. Свою поклажу они несли на голове. А поклажей этой мог быть мешок овощей, корзина фруктов или гогочущий гусь, далеко вытянувший свою шею. Крестьяне побогаче подгоняли навьюченного осла или ехали в арбе, запряженной волами. Разносчики толкали перед собой тележки с огромными гроздьями бананов, с апельсинами, репой, цветной капустой - с такими пестрыми фруктами и овощами, что от них рябило в глазах. Кувшины у базарных водоносов висели на ремне за спиной, как ружье. Навьюченные мулы, мотая головой, пробивали себе дорогу в толпе.
   Тысячи раз проходил этой дорогой Мустафа. Сегодня он шел медленнее, чем обычно. Остановился на углу и смотрел вдоль базарной улицы, будто увидел ее впервые. Лавчонки и будки ремесленников были трехстенные. Вместо четвертой стены вдоль улицы свисали с потолка велосипеды или мясные туши, кастрюли или гроздья лука - одним словом, то, чем здесь торговали или что здесь чинили. Эти продукты и товары заменяли вывески.
   - Эй, Мустафа, что смотришь? Сегодня, что ли, увидел базар? А?
   Жестянщик, сидевший на табурете, на мгновение прекратил свою шумную работу, от которой звенело в ушах у всех, кто был поблизости.
   - Мустафа! - Жестянщик звонко ударил своим деревянным молотком по тонкому блестящему листу, стараясь хоть этим вывести из оцепенения носильщика. - Ты же видишь меня уже двадцать лет. Что засмотрелся? А?
   - Это правда, - сказал Мустафа. - Но ведь двадцать лет смотрели мои глаза, а сегодня я смотрю глазами моего Яхии. Твой товар блестит как серебро. В нем отражается солнце. А над тобой синее небо. Пусть нарисует тебя Яхия, как нарисовал он пароходы на канале.
   - Глупости, Мустафа! Кому нужен бедный жестянщик?
   - Нет, - сказал Мустафа, - художнику нужна красота. Она же не только у богатых...
   Он пошел дальше, мимо маленьких столовых, откуда тянулся вкусный запах риса, чечевицы и кофе, мимо горшечного ряда, где слышался звон посуды, мимо горластых лоточников и певучих разносчиков.

7

                                                                         
   В тот день в шуме базара, таская  на спине огромные тюки или складывая в кучи темно-лиловую репу калкасию, он ни на мгновение не забывал о своем сыне. С сегодняшнего дня все краски вокруг, небо и землю, людей и улицу - весь мир Мустафа увидел по-другому. Теперь все это было тем чудесным материалом, из которого Яхия будет создавать великолепные картины, радуя людей...
   Уже в тот день Мустафе захотелось, чтобы его сын нарисовал Камилу. Лучше всего сделать это утром, когда она только-только проснулась. Какая она тогда краснощекая, теплая! Надо сказать Яхии, чтобы он не пропустил эти ранние часы. Или, может быть, нарисовать ее вечером, когда она смешно таращит глаза и говорит:
   - Не хочу спать! Хочу играть. Куклу...
   Камила широко-широко раскрывает веселые озорные глаза, а иногда тут же засыпает прямо на полуслове.
   - Куклу, куклу, кук...
   Спит.
   Думая так, Мустафа говорил себе: "Конечно же, каждый отец всегда считает, что его ребенок самый красивый. Но ведь это действительно так: красивее Камилы нет ни одной девочки во всем Порт-Саиде..."
   В конце дня, умываясь после работы у базарной водопроводной колонки, Мустафа даже сквозь огрубевшую кожу своих ладоней ощущал глубокие морщины лица. Он думал при этом так: "Почему считают, что по линиям рук можно прочесть судьбу человека? Неверно это! Судьбу эту можно прочесть на лице человека, по его морщинам, которые складываются от огорчений и бед и разглаживаются от радости и счастья".
   Морщины на лице Мустафы были глубокими, как складки. Такими на трудной дороге бывают глубокие колеи. А разве дорога жизни Мустафы была легкой? На своей спине он перетаскал столько груза, что его не увезти было бы каравану верблюдов. А как было найти более легкую и выгодную работу, не имея знаний? Мустафа начал работать мальчиком. Он был как раз в том возрасте, когда обычно дети идут в школу. Но в те времена король правил Египтом, и сыну бедного феллаха был закрыт путь в школу. А вот теперь сын Мустафы умеет не только читать и писать, но он умеет рисовать все, что видит вокруг, - он принят в кружок рисования, где учатся самые способные ученики.
   "Правильно говорят старики, - думал Мустафа, - счастье есть на земле. Только надо его добиться".

                                                                        
   В доме Мустафы не было часов. Но Фатьма узнавала время по тени пальмы за окном. Ведь в Порт-Саиде почти все дни солнечные, и "пальмовые часы" действовали безотказно.
   Вскоре после ухода Мустафы Фатьма разбудила маленькую Камилу и накормила ее.
   Тень от пальмы укоротилась и напомнила о том, что пора будить Яхию.
   Он лежал на полу, но жесткая подстилка, заменявшая Яхии кровать и матрац, не мешала его крепкому сну.
   Фатьма смотрела на сына, лежащего на спине, чуть улыбающегося во сне, и думала: "Пусть поспит еще. Ведь он вчера так поздно пришел домой. А все эти дни чуть свет отправлялся к каналу".
   Сколько раз Фатьма прощала шалости и проступки детей! Сердце матери заставляло забывать о себе, а иногда задерживало руку, когда нужно было наказать ребенка, переложить на него часть своей ноши, разбудить или послать на работу.
   Фатьма стояла над спящим сыном и любовалась его красотой. Но что это? Яхия, не открывая глаз, нахмурился и заворочался. Можно было подумать, что ему стало больно или душно.
   Яхии снился сон. Будто он шагает по роскошным залам дворца короля Фарука (так звали короля Египта). Слоны, покрытые золочеными ковриками, приветственно махали ему хоботами. Павлины веером распускали хвосты, такие яркие, будто они были вытканы из шелка и украшены драгоценностями.
   Яхия шел по мягким ковровым дорожкам дворца. Они вели к возвышению, на котором стоял золотой трон. На нем сидел король в одежде, усыпанной бриллиантами.
   "В этих бриллиантах - пот бедных феллахов, - подумал во сне Яхия. - Вот сейчас я скажу об этом королю".
   Яхия рванулся вперед, но стражник, что стоял у трона, выхватил огромную кривую саблю, сталь сверкнула перед лицом Яхии, ослепила его. Он зажмурился, открыл глаза и увидел: мать открыла окно, солнечный лучик ударился о стекло и ярким зайчиком прыгнул на лицо Яхии, ослепив его на мгновение.
   - Ты что так испуган? - спросила мать.
   - Мне хотели отрубить голову!
   - Кто?
   - Стражник короля.
   - Что ты болтаешь сынок?
   - Это сон, мама. - Яхия поднялся, обнял мать, приподнял ее и покружил.
   - Пусти, Яхия!
   - Мы поедем с тобой во дворец, мама!
   - Не говори глупостей! Подумай о том, чтобы заработать деньги себе на кровать. Кто нас пустит во дворец, сынок? Что ты говоришь?
   - Пустят, мама. Теперь всех пускают. У короля Фарука было почти полсотни дворцов, а теперь там музеи. Я был в одном таком дворце. Там даже гавань построена специально для гостей короля. Они приплывали на кораблях. А какой там парк! Как в сказке. А теперь все так просто: окошечко, протянешь туда маленькую монетку, получишь билет - и наслаждайся всем, чем мог пользоваться только король и его приближенные. Поедем, мама...
   - Садись, Яхия. Бобы остынут.
   Фатьма знала, что сын любит мечтать, фантазировать, придумывать сказки, которые Камила могла слушать без конца. Ведь сказкой казалось и то, что он всегда говорил: "Буду художником!"

                                                                            
   Яхия, сын Мустафы, родился в Порт-Саиде, в большом городе у входа в Суэцкий канал. Увидев во сне бриллианты на одежде короля, Яхия вспомнил про бедных феллахов,которые строили канал.
   Сколько раз Мустафа с сыном сидели по вечерам на берегу канала. Яхия видел, как плывут подгоняемые ветром фелюги - большие лодки с трепещущим парусом, похожим на крылья птицы.  В ветреные дни фелюги скользили быстро, но их обгоняли белотрубые корабли, легкие яхты или серо-зеленые военные катера. Ветер не мог соперничать с машиной. Когда воздушные течения меняли свой путь, наполняемые ветром упругие паруса обвисали, превращаясь в тряпки. 
   Однажды Яхия увидел, как застывшую в безветрии  фелюгу тянули на веревке по берегу шестеро египтян, обгоревших на солнце.
   - Отец, - сказал Яхия, - учитель показывал нам картину русского художника Ильи Репина. Там тоже вот так же тянут по берегу тяжелую баржу. Это бурлаки в России, на реке Волге.
   - Нет, - сказал Мустафа, - там это было раньше, много лет назад, когда у русских был царь вроде нашего короля Фарука. А теперь там нет царя и нет бурлаков... Пойдем, Яхия...
   Мустафа не любил долго сидеть у канала. Он как-то рассказал сыну, что этот канал - могила его деда. Дед Мустафы много лет назад рыл канал киркой и лопатой. Он свалилися от непосильной работы и умер здесь, у голубой воды, окаймленной зелеными берегами в пальмовых аллеях. И так же, как дед, от невыносимой жары, тяжелого труда, недостатка воды и недоедания погибли еще сто двадцать тысяч бедных феллахов.
   Их пОтом и кровью был построен этот канал, захваченный иностранными богачами. Богачи эти наживали огромные деньги на том, что пропускали по каналу суда всех стран, они богатели, скупали бриллианты и золото. А египетский народ как был нищим, так и остался.
   Сколько раз Яхия слышал, как его мать говорила отцу:
   - Я уже поела. Не приставай, Мустафа.
   - Ну, тогда и я сыт! - Отец отодвигал миску с бобами и уходил.
   - Поешь, сынок! - Фатьма пододвигала миску Яхии. - Ты же растешь. А когда человек растет, ему надо много есть.
   Яхия был голоден, но он не мог есть, зная, что и мать и отец отказались от еды ради него.
   - А Камила поела? - спрашивал он.
   - За нее не волнуйся, сынок! - говорила мать...


< к содержанию
<предыдущая страница

%